Взобралась наверх и бросилась лежащим на ноги. Потом извинится. Слезет. Только бы конвоир не увидел, что ей не хватает места. - Девочки, потеснитесь. - Женя удивилась: здесь есть и русские? Ноги под нею сразу зашевелились. - Давай ложись. Ходзь. Комм хир. Женя приподнялась. Между той, что заговорила, и другой - щель. Она сунула руку. Сама втиснулась. - Спасибо. Большое спасибо! - Русская, - то ли удивилась, то ли обрадовалась позвавшая ее. - Девочки, еще немного потеснимся. Они поерзали, но просторнее не стало. Женя лежала стиснутая и боялась глубже вдохнуть, чтобы их не потревожить. - Давно здесь? - спросил тот же голос в самый затылок. - Восьмой день. - Откуда? - Из семнадцатого барака. - Я не об этом. Из армии или из оккупации? - Из армии. - Что на фронте? Как Севастополь? Она уже так давно здесь?! Ведь Севастополь… еще когда была на курсах, в июле… - У немцев. Может быть, не надо было говорить? Та, что спереди, вздрогнула. Она тоже очень худая. - А на каких участках наступаем? Забыла! Никак не могла вспомнить. Это там, дома, в госпитале, она пересказывала всю сводку. Особенно если наши возвращали какой-нибудь населенный пункт. Но девушки ждали. И она наконец вспомнила! Только старую сводку. Это, кажется, было в августе, в конце августа. Они стояли в Тереховке. Тамара принесла газету, а там было сообщение "В последний час". - На Ржевском и Гжатско-Вяземском направлении наши войска наступают. Освободили Зубцов, Карманово, Погорелое-Городище. - А главные бои где? Что удерживаем? - Сталинград. И на Ленинградском фронте упорные бои. У Ржева наши войска прорвали оборонные рубежи противника. - Завтра об этом расскажешь всем нашим. - Хорошо. Стало тихо. А Женя хотела, чтобы она еще о чем-нибудь спросила. Чтобы говорила с нею. - Я еще вспомню. - Ладно. Опять тишина. Спереди кто-то захрапел. И внизу храпит. - Как тебя зовут? - все-таки лежащая сзади опять зашептала. - Женя. Чернова. - Ранена? - Нет. Контужена. Немного, взрывной волной. Жене показалось, что она ждет. Наверно, чтобы объяснила, как попала сюда… И она стала рассказывать. Пусть очень тихо, но теперь уже не про себя вспоминала, а рассказывала. Они слушали. Не только те две, между которыми она лежала. И дальше, за ними, было тихо. Так тихо бывает только когда не спят. Женя продолжала. Как ее держали в погребе, как привезли сюда. Но о том, что сегодня отбирали самых худых, промолчала. Сказала только, что в том бараке никто не понимал по-русски. - Здесь будешь с нами. Нас девять. Девять?! А как они… сюда? Но спросить не решилась. - Меня зовут Мариной. - И Женя сразу вспомнила Зойку, ее маленькую Маринку. - Старший лейтенант Марина Курагина, командир У-2, иначе говоря "кукурузника". - Вас подбили? - Отбомбилась, уже летела обратно, и вдруг они вынырнули. Я только успела почувствовать сильный удар. А когда пришла в сознание… Словом, то, что называется "не вернулась на базу". Или "пропала без вести". Ведь она тоже… Жене это только теперь пришло в голову. Что для тех, кто остался там, она тоже пропала. И маме, наверное, послали такое извещение. Что пропала без вести. А она не может, сквозь эти ограды не может им передать, что она здесь. Что не пропала без вести, ее увезли в концентрационный лагерь. Но она же отстреливалась. И не понимала, что патроны кончаются. Не понимала… Гонг! А Жене казалось, что она даже не засыпала. Все, как и в том бараке, быстро натягивают свои полосатые платья, спешат вниз, бегут из барака. - Поторопись! - Это голос вчерашней летчицы. Надо выбежать, пока конвоиры не ворвались избивать "ленивых". - Становись рядом. - Голос опять тот же, но сама она… сама совсем не похожа на командира, старшего лейтенанта! Невысокая, даже не очень взрослая. Мальчишечий ежик волос. - После "аппеля", когда будем строиться по колоннам, встань в нашу. - Хорошо. Поворачиваться нельзя, конвоир проверяет равнение, но очень тянуло еще взглянуть. И Женя скосила глаза. Платье. Здешнее полосатое платье, но… какое-то другое. Конвоир скомандовал "смирно!", надо смотреть вперед, на ряды проволочных оград напротив, но она старалась удержать в памяти то, что видела. Платье не висит, как на всех, мешком. Она все-таки опять глянула. Оно перешито под форменное! Кармашки. Как на гимнастерке. Только без пуговиц, и на левом лагерный номер, но все равно. Рукава тоже почти как форменные, с манжетами. - Если захочешь, - Марина, конечно, заметила, что она смотрит, - твое тоже перешьем. - Хочу! Дали команду строиться по колоннам. Женя высматривала, у кого еще такое, перешитое. Больше ни у кого. Когда вышли из лагеря и уже тащились на работу, как только шедший рядом конвоир чуть отстал, Женя ее спросила: - А немцы заметили, что платье перешито? - Долго ходила в синяках, - ответила ее высокая соседка. Марина чуть повернула голову: - Не надо ее пугать, Лида. - Я не пугаю. Но пусть знает, что за это будет. - Я бы предупредила. Наверно, поэтому сама Лида платье не перешила. Женя испугалась - неужели сказала это вслух? Потому что Лида пожала плечами: - Что от этого изменится? - А вы… - Не выкай, пожалуйста, - попросила Марина. - А… - все-таки Женя не могла так, сразу. - Ты… знала? - Что здесь бьют, узнаешь в самый первый день. А когда за сделанное им наперекор - не так больно. Конвоир приблизился, и они умолкли. Женя еле дождалась, пока он снова отстанет. - Но платье не забрали? - Что толку? Мне надо будет выдать другое, а это все равно кому-нибудь достанется. Они же одежду передают от одних другим. Значит, и это, которое на ней… Жене почудилось, что она в Зофьином платье. Не Зофьином, конечно, но такой же очень исхудавшей, которую погнали… Там велели раздеться, платья бросить в одну кучу у стены, а потом… Потом всю кипу принесли в санпропускник и опять раздали. Им, новым. - Когда придем в каменоломню, - вполголоса заговорила Марина, - сразу спускайся вниз. - Хорошо. Женя тащилась в длинной колонне женщин в одинаковых полосатых платьях. Раньше все эти платья носили другие женщины. Их так же вели под конвоем на работу. А когда они совсем истощали, угнали туда…Теперь в этих платьях они. И ведут их на те же работы… Больше Марина не заговаривала. Лида тоже. Она высокая, и волосы острижены таким же, как у всех, ежиком. Давно здесь? А кем она была там, на фронте? Но спросила почему-то совсем о другом: - Это между вами обеими я ночью лежала? - Нет, между мной и Викой, - ответила Марина. Шедшая с краю девушка, невысокая и очень худая - почти такая же, как Зофья, - повернула голову: - Это я. И опять побрели молча. Наконец приплелись в каменоломню. Старший конвоир крикнул: "Арбайтен!", колонна распалась, и Марина вместе с другими девушками стала быстро спускаться вниз. Женя старалась не отстать. Но спуск очень крутой, камни от дождя мокрые, и ноги в этих лагерных, тоже чьих-то чужих, башмаках так и норовят соскользнуть. Марина спускалась чуть спереди, словно страхуя ее. - Забираться сюда и вылезать наверх, конечно, нелегко. Зато работать внизу лучше. Женя не спросила почему. Главное - не оступиться. Только потом, когда уже работали - дробили эти проклятые камни - и от кирки очень заныли плечи, не удержалась: - Что делают там, наверху? - То же самое. Только под конвоем. А мы одни. На самом деле одни! Никто не стоит за спиной, не торчит рядом. Марина объяснила: - Неохота фрицам сюда спускаться. Фрицам?! Это там, на фронте, они фрицы. А здесь…Здесь они конвоиры, унтершарфюреры, офицеры со свастикой на рукаве. - …Сами боятся этого своего нарушения. За день раза четыре пересчитывают. - И надо подниматься наверх? - Нет. Свистят, чтобы мы замерли на месте, и считают. - А скоро будут? - Женя так хотела бросить кирку, выпрямиться. - Как им вздумается. Зато сегодня устроим продленную передышку. - Она что-то сказала по-немецки работающей рядом женщине. - Знаешь немецкий? - Здесь понахваталась. А с Эльзой договорились: когда будут считать, сбивать их со счета. - Как это? - Шевелимся, меняемся местами. - И они… ничего? - Бесятся, конечно. Но должны начинать сначала. А мы пока отдыхаем. - Она помолчала. - Можешь и до передышки не усердствовать. Раз не кулаками, а только глотками понукают, пусть орут. И Жене вдруг стало легче - от этого "пусть орут", оттого что Марина их назвала фрицами, что они далеко, наверху… - А то, что вечером возместят… - но тебя, новую, Марта, наверное, в первый день и так не запишет. - Куда? В карьере никого не записывали. - И наверху не записывают. Там конвоиры могут все время "вышибать лень", а к нам дорываются только после работы, когда поднимаемся. Марина явно устала говорить, орудуя киркой, и умолкла. Но Эльза ее о чем-то спросила. Марина ответила. Опять спросила. Жене показалось, что о ней. - Я не знала, что своих они тоже сажают в лагерь. - Отец Эльзы был депутатом рейхстага от социал-демократов. И все равно было странно, что немка, а вместе с ними… - Обо мне спрашивала? - Да. А записывают потому, - Марина вернулась к прерванному разговору, - что колотить всех подряд не успевают: в лагерь нас надо привести вовремя, к "аппелю". Поэтому избивают тех, кого Марта записала как "лентяек". - Кто она такая, Марта? - Бригадир. По-здешнему "колонненфюрер". Взгляни незаметно через правое плечо. Та, что с повязкой на рукаве. - Но она же?.. - Женя удивилась, что тоже в полосатом. Только на повязке какое-то немецкое слово. Но так же дробит камни. - Она ведь такая же, как мы! - Зато место на нарах отдельное. Даже доской отгорожено. - И за это она?.. - Нет, конечно… Марина не успела объяснить. Конвоиры засвистели, и все сразу бросили кирки. Выпрямились. Женя смотрела на Марту. Она тоже стоит. Теперь, когда не видно повязки, и вовсе такая же, как все. Она записывает, кто плохо работал. И вечером, когда поднимутся наверх, подаст старшему конвоиру бумажку с номерами. Может, там будет номер этой, еще совсем девчушки, которая стоит рядом с нею. Или той женщины с завязанным тряпкой коленом. Или бритоголовой, с очень худыми, такими же, как у Зофьи, ногами… Конвоиры их сразу начнут бить. И Марта это будет видеть, как их бьют. Этих вот, с кем рядом целый день работает.