- Тебе сказали тридцать минут, а ты через три минуты выскочил.
Матео говорит:
- Маноло - молодец, один пошел…
Маноло встал, расстегнул рубаху - жарко.
- Не молодец, а дурак. Погорячился. Что знаю, то знаю. Прошлой осенью когда решили убрать Лагирре, туман был, а я не промахнулся. И прежде пулемета в глаза не видал, теперь, пожалуйста, подходите. Ну, а здесь дело стратегическое. Вот и осрамился… Только вы не подумайте, что Маноло расчета просит. Я дурак, но и вы не умнее. Почему вы назад повернули? Экая важность - пулеметы!.. Потом, раз я командую, вы обязаны итти за мной, иначе у нас ни чорта не получится. Принято?
Все закричала:
- Принято.
- Еще одно дело. Товарищи женского пола, я вас прошу войти в положение. Теперь в Барселоне снаряды делают, это штука для вас. А здесь людей хватит. Я никого ее хочу обидеть, но она и стрелять не умеет, и человека расстраивает. Так что товарищей женщин отправим по домам. Ну, как, Луис, принято?
Луис взглянул на Маноло, помолчал и ответил:
- Чорт с тобой, принято.
Вальтер пришел по делу, а Маноло ни с того, ни с сего начал рассказывать:
- Я в Линаресе девушку встретил, два года из-за нее страдал. Каждый день брился. А она возьми да выйди замуж за того самого парикмахера. Я чуть с ума не сошел. Решил…
Он смеется.
- Решил переменить парикмахерскую. Ты не обижайся - у нас в Андалузии всегда так - пойми, что шутка, а что всерьез.
- А что фашисты вчера мельницу заняли - это шутка или всерьез? Очень просто - твои ребята на ночь в деревню уходят…
У Вальтера глаза серые, но сейчас они зеленые от злобы. Маноло швырнул на пол шапку:
- Врешь, никто не уходит! Я сам пойду караулить… Да как они смеют уходить? Всех перестреляю! Война это или не война?
4
Штаб колонны помещался в бывшем монастыре. На стене висел образ пылающего сердца Иисуса, а под ним план города, исчерченный красным карандашом. Землемер Флоренсио сидел на низком церковном стульчике, вытянув непомерно длинные ноги. Кругом валялись кадильницы и патроны.
- Зачем молоко? Я сказал - молоко только для детей. Убери!
Он жевал сухой хлеб и ожесточенно водил карандашом по карте. Кто бы мог подумать, что мечтатель из пыльного захолустного Сиуда Реаля станет командиром? Он писал памфлеты на губернатора, безнадежно влюблялся в жен мукомолов и виноторговцев, говорил акцизным чиновникам, засыпавшим от духоты и скуки, о великих принципах федерализма, а потом сел на коня и с отрядом крестьян помчался по степям Ла Манчи.
В штаб пришел Люсиро - наборщик и командир батальона "Пасионария".
Люсиро сказал:
- Надо заложить мину, другого выхода нет. Зря снаряды расходуем, - они сидят внизу и смеются.
Флоренсио встал. Это высокий человек, с длинным изможденным лицом, с острой бородой и мутными блуждающими глазами. Он посмотрел на низенького Люсиро сверху, как на ребенка:
- Слушай, Люсиро, там женщины… Наши женщины, их женщины. На нас теперь смотрит весь мир. Ты знаешь, как об этом будут писать через сто лет? "Мирный народ - пастухи, гончары, виноделы, они сражались против могущественной армии"… Нет, мы ее замараем высоких страниц кровью невинных!
Он говорил глухо, торжественно, сам прислушиваясь к своему голосу, и Люсиро на минуту поддался его словам. Потом Люсиро опомнился:
- Это все разговоры. А они пока что продвигаются. Надо, наконец, на что-нибудь решиться.
Но Флоренсио не слушал. Он вытер рукавом высокий лоб, снова сел на стульчик и, отвернувшись от Люсиро, начал бормотать:
- Я в Вальдепеньясе убил Мартина… Мы с ним жили, как брат с братом. Он пошел с фашистами, и я его застрелил… Но здесь женщины… Женщины!.. Это они хитро придумали… Очень хитро…
Люсиро, отчаявшись, крикнул:
- Заложить мину - раз, авиацию - два.
Флоренсио не ответил. Люсиро постоял еще и вышел. В коридоре его ждал Бернар.
- Ну, как?
Люсиро махнул рукой.
- Женщины! А у меня что, нет жены? Я тебе говорю - перережут нас всех, как собак. Идем пить кофе.
Алькасар казался мертвым: камни, мусор, столпы пыли, пронизанные солнцем. В одном из погребов полковник проверял пулеметы. К нему подошел фельдфебель, бледный, обросший курчавой бородой, с глазами яркими от голода и страха:
- Люди просят…
Он поперхнулся коротким горячим словом: "хлеба". В темноте кричала роженица. Сверху доносились беззаботные звуки "Марша Риего". Прогрохотал снаряд, как поезд по мосту. Не глядя на фельдфебеля, полковник ответил:
- Людей здесь нет, здесь солдаты. Можешь итти.
За мешками с песком, в плюшевых креслах дремлют дружинники. В полусне они судорожно сжимают раскаленные стволы винтовок. Иногда один вскакивает и стреляет в камни. По пустой площади, роняя язык, кружится плешивая собака. Нестерпимо жарко.
Люсиро спрашивает:
- Кто ответственный?
Ему показывают - Педрито. Это смуглый красивый подросток, похожий на цыганенка. Он спит в качалке под большим зеленом зонтиком.
- Зачем зря стреляете?
- Если не стрелять, они там зажиреют.
- Плюют они на ваши пули.
- Вот я тебе сейчас покажу, как они плюют…
Педрито выбежал на площадь. Он старательно целится. Выстрелить он не успел - винтовка выпала из рук, ноги расползлись: пуля попала в щеку.
На минуту все ожило: крики, выстрелы, звон стекла. И снова тихо. Бойцы отворачиваются друг от друга: в глазах злоба и стыд. Пронесли Педрито: вместо глаза - кровавая впадина. Глухой голос диктора: "На эстрамадурском фронте мы захватили две походных кухни"… Залихватские звуки марша. Духота.
- Все равно им крышка - у них хлеба нет!..
- Из Барселоны выслали две колонны…
- Скоро все кончится…
- Я в штабе был… Только это тайна, никому!.. Их снизу взорвут.
Сгибаясь под пулями, крадется боец; глаза его блестят, рот приоткрыт. Он шепчет:
- Взорвут? У меня там сынишка… Шесть лет ему.
Флоренсио в темной келье вспоминал свою молодость: зной степи, сухую растрескавшуюся землю, жужжание мух, мечты о Перу, о славе, о женщинах. Прожекторы впивались в развалины Алькасара; война казалась театром.
Люсиро развернул большую карту, Флоренсио замотал головой:
- Погоди! Все изменилось - они просят прислать им священника.
Люсиро развел руками:
- Доигрались! А мороженого они часом не просят?
- Брось шутки! Я только командир одной колонны. Но я говорил с командующим сектором. Я говорил с Мадридом. Если мы откажем, общественное мнение Европы возмутится. Ты думаешь, Толедо сейчас маленький провинциальный город? На нас смотрит вся Европа…
- Пошли ты Европу к чорту! А Мадриду надо сказать, чтобы вместо попа прислали авиацию - сотню бомб…
- Ты знаешь, Люсиро, кто ты? Фантазер, поэт, Дон-Кихот! Ты живешь в абстрактном мире. Они хотят причаститься, они накануне гибели, а ты говоришь "бомбы". Потом - если бомбы не разрушат подземелий, они бесцельны. А если разрушат…. Но мы обязаны спасти женщин. Даже если нам суждено погибнуть…
Ройо вышел на площадь; он с удовлетворением осматривает груду камней:
- Здорово мы их раздолбали!
Рядом фашистский лейтенант:
- Красная сволочь! Сын потаскухи!
Стрелять нельзя: перемирье. Ройо отвечает:
- Сам ты сын потаскухи и к тому же дурак!
Подошли другие дружинники. Лейтенант кричит:
- Бандиты! Мы за бога и за народ.
- Бога можешь себе оставить, а за народ мы.
- Врешь, мы! Подлецы - курят, а мы вторую неделю без табака…
Ройо молча вынимает пачку папирос. Лейтенант закуривает.
- Попа выписали? Значит, решили умирать?
- Скоро придут наши, тогда мы вам покажем.
- Жди второго пришествия!
- Ваши бегут, как зайцы.
- Враки! А ты почему бороду запустил? В рай хочется?
- Чем прикажешь бриться? Саблей?
Один дружинник вынимает из кармана пакет с ножиками для бритвы:
- Держи, собака! Побрейся перед смертью.
Лейтенант берет ножик и заботливо кладет его в карман.
- Скоро мы вам перережем шею.
Па площадь вышел священник. Одет он в штатское. Ройо хохочет:
- Отпустил им грехи?
Священник пугливо озирается и подымает дряблый кулак.
Лейтенант дает Ройо конверт:
- Жене полковника - она у вас, в городе.
Выстрел - перемирье кончено.
Флоренсио читает:
"Дорогая супруга! Я здоров и уповаю на господа…"
Кто-то спрашивает:
- Арестовать?
Флоренсио долго шагает по тесной келье.
- Отнеси письмо. Если они звери, мы обязаны быть благородными. Мы предадим суду полковника: он нарушил присягу. Я его сам расстреляю. Но жена… Женщина… Или ты забыл, что мы испанцы?
Ночью Флоренсио позволила: ранен Люсиро. Флоренсио пошел в госпиталь. Он глядел на горячечное лицо Люсиро и молча шевелил губами. Утром он сказал генералу:
- Пусть пришлют авиацию…
Из Алькасара выбежала женщина, жена бородатого фельдфебеля, который просил у полковника хлеба. Она держала за руку ребенка. Фашисты открыли огонь. Женщина упала посредине площади. Бернар пополз и дотащил ребенка до парапета. Мальчику было лет шесть-семь. Он бился и кричал. Бернар понес его в дом. Старуха засуетилась:
- Молока нет…
Мальчик схватил большой круглый хлеб, стал быстро есть и вдруг уснул с куском в руке. Старуха заплакала.
Утром в городе говорили:
- Закладывают мину…
- А заложники?
- Поздно спохватились - они в Македе…
- Брось, все равно им крышка!