Но ведь она каждый вечер гоняет по всем дансингам Парижа со своими кавалерами, бывает на всех ревю и в кабаре с голыми женщинами, с голыми словами и голыми жестами? Какая уж тут, к чертям, невинность?
Или просто умный жидовский ребёнок старается понравиться господину директору? И наворовал он у кого-то деньги, не наворовал, что ей до того, если жалованье выдаётся исправно. Да и важно ли это для современной девушки, которая живёт дансингами, кинематографом, миллионными гонорарами своих экранных героев и чьё лицо пылает при виде туалетов и бриллиантов кафешантанной дивы? И задумалась бы она хоть на минуту, если б на ней захотел жениться какой-нибудь обладатель миллионов и бриллиантов, наворованных и награбленных? Да что жениться! Если б ей просто за её тело дали хорошую квартиру, платья, авто и ежемесячную сумму на мелкие расходы?
Почему же тогда эта мольба в глазах и пылающее лицо? Конечно, для разгадки всего этого существует очень простой способ: однажды вечером пригласить Ниночку с собой в театр, а потом повести ужинать в отдельный кабинет. Два-три бокала шампанского прояснят всё лучше любой гадалки.
Но Круку почему-то не хочется прибегать к этому способу. Почему-то ему становится муторно и пусто от самой мысли о последствиях.
А тем временем, как же разгадать эту загадку? Вот и сегодня Нина такая деловитая и озабоченная, словно не она вчера с восторгом и прекрасным грудным смехом рассказывала, как её подруга выиграла на бегах десять тысяч франков только потому, что не расслышала кличку лошади. И теперь так пытливо посматривает на него, заметив, что он почему-то озабочен и хмур. Даже носик не смеет попудрить. И голосок такой сдержанный и тихий.
- А это письмо. Прокоп Панасович. тоже печатать две копии?
Словно в этих копиях и заключена причина мрачности Прокопа Панасевича. Нет, тут. конечно, всё дело в страхе за свою должность. Патрон почему-то недоволен. Может, сю?
Да и откуда у какого-то Финкеля, который за деньги готов на тыяячу краж
у любого правительства, может взяться дочь, святая и богобоязненная? Наверняка она так же, как и её отец, знает, что он, Крук, "наворовал денег у правительства" и на эти деньги основал с американцами банк. И всё же бросает долгие взгляды, кокетничает, краснеет. А если б он совершил ещё большие преступления и основал ещё двадцать банков, она бы относилась к нему с ещё большим уважением и ещё "загадочнее" впивалась в него глазами.
Вдруг Круку приходит в голову интересная мысль. Ну-ка, проверим!
- Нина Наумовна, вы отправили письмо Кушниренко?
Нина быстро поворачивает стриженую тёмную головку и на мгновение, вспоминая, хмурит бровки.
- Отправила, Прокоп Панасович.
- Угу!… Жаль. Таким типам даже отвечать не следует: вор. Обокрал правительство, будучи послом: несколько десятков тысяч долларов. А теперь морочит всем голову, жалуясь, как он бедствует, и нарочно попрошайничает везде и всюду, чтобы поверили в его невиновность.
Нина со странным вниманием и как будто даже чуть испуганно смотрит на него. Словно потрясена: сам ведь точно такой же вор, а так отзывается о другом.
- Или вы, как сугубо деловой человек, придерживаетесь иной точки зрения: дело есть дело, и надо отвечать каждому. А?
- Я не знаю. Дела у него, кажется, никакого не было. Он только хотел одолжить у вас денег.
- Так, значит, вы полагаете, что не следовало ему отвечать?
Девчонка явно в замешательстве: сказать "не следовало" - подчеркнуть, что и с ним, Круком и патроном, разговаривать не о чём. Сказать "следует" - значит, продемонстрировать: для неё, что вор, что порядочный человек, - всё едино.
Но девчонка эта с характером: сердито хмурит брови и твёрдо смотрит в глаза.
- Я не могу решать за вас, Прокоп Панасович. И я не знаю этого человека.
И такая вся тугая, твёрдая. Тугие ножки, тугие руки, упругая молодая шея, упругий взгляд. Нет, в этой есть что-то своё.
- Ну, ладно. А если б вы знали наверняка, что он - вор, и он бы к вам обратился, как бы вы поступили? Ответили?
- Не знаю. Наверно, ответила бы.
- А как именно?
- Как-нибудь. Так, как вы ответили.
Нет, видно, ничего о нём не знает. Не может же она сказать, что поступила бы так же, как и тот, что сам украл.
- Ну, а если бы этот человек познакомился с вами и пригласил вас в театр, пошли бы?
Нина удивлённо смотрит на него.
- Я что-то не так сделала. Прокоп Панасович? Вы, пожалуйста, скажите мне, скажите прямо и откровенно, если чем-то недовольны.
Крук смеётся и смотрит на часы.
- Я очень вами доволен, Нина Наумовна. А этот разговор я завёл просто для того, чтобы немножечко вас развлечь. А то вы работаете сегодня слишком уж старательно. Ещё надорвётесь у меня на работе, и жених откажется взять вас в жёны.
- Мой жених?!!
Выше поднять брови просто невозможно.
- Откуда вы его взяли?! Кто?
Крук тоже невинно удивляется:
- У вас нет жениха?
Нина весело, по-детски смеётся.
- Это мне нравится! Зачем он мне сдался?
- Ну, как же зачем: любовь.
О, тут девчонка в своей стихии, как рыбка, брошенная в воду. Встряхнула головкой, как хвостиком, и поплыла легко, свободно, лукаво.
- А разве крайне необходимо сразу же произвести в женихи того, кого любишь?
- А как же иначе? Это же безнравственно: любить друг друга без благословения папы, мамы и общественного мнения.
Нина весело и независимо взмахивает хвостиком.
- Ф-фа! Это моё личное дело и никого не касается.
У Крука почему-то легко и приятно замирает сердце.
- Вот так обстоит дело? А как же он к этому отнесётся?
- Кто "он"?
Ох, скользкая, гибкая рыбёшка, так просто не поймаешь. Какой невинный и лукавый, и готовый к игре вид!
- Ну, кто! Тот, кого вы любите.
- А разве я сказала, что люблю?
- Разумеется, сказали.
- Не помню.
- Вот тебе и раз. А я помню.
И Крук не отводит взгляда от глаз Нины. Она умолкает и отворачивается к машинке. Поняла! А внизу щеки загорелся юный, нежный румянец.
У Крука непривычно бьётся сердце. Он снова смотрит на часы. Эх, сейчас должны быть Финкель и Терниченко - надо отпустить Ниночку.
- Нина Наумовна, к моему сожалению и к вашей радости, я должен отпустить вас на полчаса раньше. У меня небольшое, но важное заседание.
Нина не проявляет особенной радости.
- И письмо не нужно кончать?
- Закончим завтра. Пользуйтесь случаем и благодарите меня.
Нина слегка пожимает плечами: благодарить не за что.
- Вы, кажется, недовольны? Ах, так: он должен встретить вас только через полчаса. Бедняжка, действительно, что же вам теперь делать?
Нина серьёзно смотрит на Крука, аккуратно, молча складывает бумаги и прощается с господином директором.
- Может, позвонить, чтобы он вышел раньше? Пожалуйста, вот телефон.
- Ничего, я позвоню ему из почтового бюро, там удобнее.
- А! Тем лучше.
Нина почтительно кланяется господину директору и выходит из кабинета.
И ножки так упруго, твёрдо, уверенно ступают по мягкому ковру.
Крук обеими руками задумчиво ерошит волосы на висках. Почему же она как будто рассердилась? А может, так оно и есть, у неё свидание через полчаса? Почему же тогда этот румянец и молчание в ответ на его взгляд?
Что это за девушка? Любит наряды, шёлковые чулки, авто, драгоценности. Танцевать готова без отдыха. Всякие пикантные истории, кто чей любовник, кто чья содержанка, рассказывает с лёгкостью и непринуждённостью опытной куртизанки. Знает три европейских языка, литературу на этих языках, в курсе последнего крика в живописи, музыке, театре и даже теософии. А сама под его взглядом теряется, и щёки горят совершенно по-детски.
А если так, значит, он для неё не какой-то там директор и не вор. И. может, там, дома, она по-своему мечтает о нём и представляет его добрым, честным, достойным её девичьих мечтаний?
Круку становится грустно, и на душу его опускается непривычное тепло. Эх, взять бы да ликвидировать банк, оставить себе тысяч сто, всё остальное отдать на общественные дела и покончить раз навсегда с этим "воровством". Да купить клочок земли с домиком и поселиться с какой-нибудь молодой женщиной. Ну, хотя бы с Ниной, например.
Гм! С Ниной? С её любовью к шёлковым чулкам, дансингам, кофейням, кино, да на хутор, на огород?
В дверь стучат. Крук торопливо приглаживает волосы, берёт в руки перо и придвигает какую-то бумагу.
- Войдите!
Финкель и Терниченко. Крук кивает им.
- Садитесь, господа. Через минуту я к вашим услугам.
И с озабоченно важным видом пишет:
"Нинуся, Ниночка…"
Финкель и Терниченко, стараясь не шуметь, усаживаются в глубокие кожаные кресла, напоминающие большие макитры на ножках с отрезанными боками.
Крук ставит точку, перечитывает, прячет бумагу в стол и неторопливо подходит к гостям. - Дела, видно, идут неплохо, ибо в глазах тот самый блеск и оживление, когда он ворует или имеет дело с женщинами.
- Ну, господа, что сегодня новенького?
Особенно нового ничего. Сонька-чекистка решительно атакует Гунявого. Не накокаинившись, уже не появляется даже к завтраку. Но страшного в этом мало, можно вполне положиться на самого Гунявого. Ольга же Ивановна выше всякой критики. Тонкий психологический подход, мастерство работы необыкновенное. Гунявый благоговейно преклоняется перед нею, и достаточно Ольге Ивановне проявить к нему чуть больше внимания - конец, пропал человек, бери его со всеми потрохами.
- Так надо брать, господа. Чего же тянуть?
Финкель печально улыбается.