- Я?.. При чем тут я? - Надя смешалась, лицо ее вспыхнуло. - Не знаю, что вам сказать. Может быть, я не способна на высокую любовь. Любить, наверно, тоже дар Божий?.. В одном уверена: с избранником пойду, как говорили в старину, и по самой тернистой дороге. На это, думаю, меня хватит. Поверьте, я не хвастаюсь... Преданность и мужу, и его делу в нас, русских женщинах, заложена Богом... от Бога, - закончила она, смутившись вовсе не присущей ей риторичности.
- Верю, - сказал Ефим, влюблено глядя ей в глаза, - не сомневаюсь в вашей искренности.
Порыв ветра вдруг с силой захлопнул открытое настежь окно. Сверкнула молния, загрохотал раскатисто гром. Надя вздрогнула:
- Заприте, Фима, поскорее окно, стекла могут разбиться. И откуда налетела гроза? Небо только что было совсем чистым.
- В мае часто так случается, грозы налетают внезапно. - Ефим запер рамы, вернулся, сел, но не на табуретку, а на кровать, рядом с Надей. Она чуть съежилась.
- Извините, Надя, я...
- Ничего, ничего, сидите здесь.
Неодолимая сила потянула его к Наде. Не мог он, да и не хотел бороться с этой лишь Богу подвластной силой. Он привлек к себе Надю, начал страстно целовать ее. Она не противилась. Ефим почувствовал, как разомкнулись теплые губы, ответив робким, но долгим поцелуем. Надя прижалась к нему упругой девичьей грудью и совсем свела его с ума.
Неотвратимая судьба толкнула их на последний шаг.
...Потом, наполненный до краев счастьем, он ласково прижал к себе молчащую Надю, так неожиданно отдавшую ему себя. Ефим был на седьмом небе, теперь он любил Надю еще больше! Если первое обладание Лидой опустошило его, то сейчас, к его радости, он был охвачен безмерным блаженством, нежностью, восторгом. Происшедшее крепче привязало его к любимой, навсегда, безвозвратно - не о том ли мечтал он последнее время? Это - естественное завершение первой главы большого захватывающего романа длиною в жизнь... Надя, наверно, ждет от него каких-то особенных слов, быть может, она, опомнившись, затаив дыхание, думает: "Что я, глупая, натворила? Почему так бездумно уступила ему? За кого он меня теперь принимает?.."
- Радость моя, моя единственная, - жарко шептал Ефим, не допуская и тени обидных мыслей в родной головке, - да святится имя твое, Наденька, жена моя.
...Проснулся он, когда утренний свет заполнил комнату. Глянул на ходики - пять часов. Осторожно поднялся с постели, заторопился покинуть общежитие до прихода Надиных соседок. Неслышно коснулся губами щеки глубоко спящей Наденьки. На цыпочках вышел из комнаты.
К себе в общежитие Ефим не шел - летел! Сильный, влюбленный! Грудь распирал утренний весенний воздух, "Надя, родная Надя!" - пела душа. Громкое чириканье воробьев, встречающих солнце, слышалось ему соловьиными трелями, молодая листва придорожных тополей, тронутая золотом лучей утреннего светила, виделась райскими кущами.
"Твой милый облик, детски строгий,
Любви румянец озарил...
И этой нежности, о Боги! -Я жаждал, но не заслужил..." -
пело в нем, вне его, вокруг.
Скорее всего, он так и не заснул. Сквозь полузабытье, неведомо откуда слышались ему патетические строки, столь созвучные его теперешнему состоянию. Строки складывались в четверостишья, немного старомодные, сочиненные, наверно, давным-давно безвестным влюбленным бардом...
...В редакции все уже были на своих местах. Машинистка аритмичной дробью что-то выстукивала на стареньком "Ундервуде". Крошкина глубокомысленно вперила васильковый взор в чистый лист бумаги. Надя просматривала записи в блокноте.
- Здравствуйте, товарищи! - приветствовал Ефим громко и торжественно.
Надя подняла на него чуть усталые, ласковые серо-голубые глаза, улыбнулась с еле заметным смущением. Не отрывая от нее глаз, он сел за свой стол, достал из ящика несколько листов бумаги. Что писать - толком не знал.
Надя то и дело на него посматривала, ему казалось - звала, манила. Он хотел сорваться с места, подойти к ней, взять за руку, объяснить: "Поздравьте нас! Мы - муж и жена". Уже приподнялся со стула, восторженный монолог готов был вырваться наружу, но сдержался: успеется... Бог знает как, а Анфиса Павловна стала о чем-то догадываться. Она подозрительно уставилась рачьими глазами на Ефима, перекатила подозрительный взгляд на Надю, повела глазами туда-сюда, ехидно осклабилась, хихикнула:
- Тина, а Тина, посмотри на эту парочку, барана да ярочку... С чего это вы так переглядываетесь? А ну-ка, выкладывайте начистоту!
Крошкина поправила на носу позолоченные окуляри-ки, внимательно вгляделась в Ефима и Надю, нехорошо скривила ярко накрашенные губы:
- Действительно тут что-то не того... Да, Фимуля?
- Факт, - подтвердила Пышкина, - не того!
Обжигающий жар внезапно бросился Ефиму в лицо.
Он видел, как густо покраснела Надя, заерзала на стуле. Необходимо было срочно заткнуть глотки редакционным кумушкам или отвлечь их внимание.
- Гапченко еще не приходил? - спросил он.
- Не пгиходил, - ответила Пышкина, криво усмехаясь, морща мясистый носик, - ты нам зубы не заговагивай, скажи лучше...
- А Гапченко вряд ли вообще сюда придет, - загадочно проговорил он.
- Как не пгидет? Чего ты гогодишь? - Пышкина перестала печатать, уставилась на него.
Алевтина высоко подняла реденькие брови.
Ефим торжествовал: теперь заинтригованные дамы оставят в покое и его, и Надю.
- Разве вы не знаете, что Федор Владимирович... - он сделал выжидательную паузу.
- Что - Федор Владимирович? - в один голос спросили любопытные дамы.
- Скоро узнаете... - Ефим нарочно сделан важный вид, - потом... Надя, ты не собираешься на завод?
- Мне действительно нужно в инструментальный... - она быстро положила в сумочку блокнот и карандаш.
Через несколько минут, взявшись за руки, они шагали в сторону, противоположную заводу.
- Ну, скажи, что я не молодец! Придумал-таки повод смотаться из редакции. А то они...
Алая краска залила лицо, даже шею Нади.
Она посмотрела на него, и в ее глазах он прочел и радость, и робость, и стыдливость, и любовь.
- Надя, - ласково и чуть торжественно сказал Ефим, - ты, наверно, не осознаешь высочайшего значения этого вот теперешнего момента. Запомни: именно сейчас мы делаем с тобой первые совместные шаги по длинной-длинной, далекой дороге. А сколь она велика во времени и в пространстве - одному Богу известно. Только наверняка сегодня началось наше с тобой свадебное путешествие на много лет, до старости, до конца...
Задумчивая улыбка осветила лицо Нади.
- Свадебное путешествие?.. На долгие годы?.. Очень поэтично сказано. Символическое путешествие, надо полагать? - потом, с еле заметной тревогой, спросила: - А каким будет, по-твоему, наше не символическое, а реальное, земное цутешествие?
Ефим уже собрался сказать, что будет оно трудным, чертовски трудным, но если они, рука в руке, дружно, словно слившись воедино, будут идти отныне и всегда, никакие невзгоды, никакие беды не смогут сломить их, поставить на колени. Но он не произнес неуместный монолог: зачем омрачать ей и себе такой большой праздник в их жизни - первый супружеский день. Пусть он запомнится ярким, как высокое майское солнце над их головами. А там... Он напряг все силы, обманывая самого себя, бодро провозгласил:
- Наше свадебное путешествие, реальное, непременно будет хорошим, благословенным. Я верую: ведь мы вместе, вместе!
Они свернули в небольшой скверик.
- Присядем, Надюша, - Ефим опустился на скамейку.
- Ой, подожди! - воскликнула Надя. - Видишь, бумажка: "Осторожно, окрашено!"
Но было поздно. Ефим вскочил со скамейки, Надя повернула его к себе спиной и ахнула: на брюках четко отпечатались четыре зеленые полоски.
- Что же делать? - сокрушалась она. - Придется пойти к тебе в общежитие, переоденешься. Благо оно рядом.
Вахтер дал Ефиму ключ от комнаты.
- О, - воскликнула Надя, входя, - прекрасная комната! Не то что моя барачная берлога.
Между тем Ефим медленно, будто раздумывая, вытащил из-под кровати чемодан. Не спешил его открывать.
- Что ж ты не переодеваешься? Я отвернусь, - пошутила Надя.
- Во что переодеваться? - с трудом выдавил он из себя. - Других брюк у меня нет.
Надя изменилась в лице, с материнской жалостью посмотрела на Ефима.
- Не горюй, - сказала с деланным спокойствием, - и мой гардероб - не то, что у Тины Крошкиной, раз в десять меньше. Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
- Что можно придумать? И краска, как на грех, масляная. Пристала, хоть топором вырубай!
- Вот что, - сказала Надя, - выход есть. Я серьезно. - Ефим глянул на нее с мольбой и недоверием. - Снимай брюки. Я пойду к себе, постараюсь их спасти. Снимай!
Ефим разоблачился, завернул брюки в газету, не поднимая глаз, протянул сверток Наде.
- Не стоит по пустякам расстраиваться. Ну! - она взяла сверток. - Я мигом!
Восседая в трусах на кровати, он мысленно подтрунивал на собой: "Журналист-голодранец, бесштанный молодожен"!
А Надя - молодчина, не растерялась, виду не показала... "Не страшно", - сказала она, а ему жутковато: с угнетающей ясностью расшифровал он ее признание - с одежонкой у нее не лучше, чем у него. Да-с!.. Коллизия!
Ефим поднял крышку чемодана и, не глянув в него - он наперечет знал свое богатство - с силой захлопнул крышку, пнул чемодан под кровать, будто пустая фанерная коробка была виновата в его нищете. Ладно, авось обойдется, авось мы с Надюшей что-нибудь придумаем. Спрятавшись за эту всегдашнюю "палочку-выручалочку", он малость успокоился.
Пришла Надя, бодрая, сияющая. Глянув на нее, Ефим сразу забыл о горьких горестях.