- Рапорт и пакет я передал, предупреждаю: говорите короче.
Адъютант открыл дверь, обитую дерматином. Ефим шагнул в кабинет.
- Товарищ генерал-майор, сержант Сегал...
- Не надо докладывать, товарищ сержант. Садитесь.
Ефим сел на стул напротив генерала. Несколько мгновений генерал и сержант пристально, изучающе смотрели друг на друга. Ефим пытался угадать, о чем думает этот умный с виду, пожилой человек, но лицо его с крупными, правильными чертами было непроницаемо.
- В вашем рапорте сказано все? Или хотите что-ни-буць дополнить? - спросил генерал.
- Дополнить нечего, товарищ генерал! Если позволите, я кое о чем хотел бы вас спросить.
- Спрашивайте.
- Не удивляет ли вас, товарищ генерал, что такое донесение не поступило к вам раньше, скажем, от начальника штаба пересылки или от парторга? Ведь...
Генерал вежливо, но твердо перебил Ефима:
- Если верить характеристике на вас, которая вот в этом пакете... Независимо от этого донесение ваше будет проверено до-ско-наль-но, - отчеканивая и подчеркивая каждый слог, сказал генерал. - Факты подтвердятся - ваше счастье и нам добро. Налгали - пойдете под трибунал и за клевету, и за дезертирство! Вот так... А вообще-то я хотел вас повидать, - генерал загадочно улыбнулся. - Из-под ареста освободить пока не могу.
... На двадцать первые сутки заточения к Ефиму явился сияющий капитан.
- Молодец, сержант! Все в порядке, молодец! Пошли к генералу.
Начальник штаба на этот раз был приветливее.
- Ваша правда, сержант. Виновные получат по заслугам. Спасибо за бдительность!
- Служу Советскому Союзу! - ответил по уставу Ефим.
- Я вижу, вы отдохнули. На передовую хотите? - Не дожидаясь ответа, заключил: - Конечно хотите: характер! Направим вас в вашу родную дивизию. Воюйте! Будьте живы и целы! - и генерал крепко пожал Ефиму руку.
История с майором Спиркиным прошла перед мысленным взором Ефима во всех деталях и подробностях. Он так возбудился, что забыл, почему именно она всплыла в памяти.
"Ах, да! Яшка-кровопиец! - произнес вслух. - Яшка - после контузий. Спиркин - задолго до первой. Значит, дело не в контузиях..."
Размышления его оборвало забытье. Он устало уснул. В зарешеченное окно пробивался рассвет.
* * *
Борис Наумович долго, подробно расспрашивал Ефима обо всем, что, видимо, имело отношение к его заболеванию. Особо он почему-то интересовался состоянием Ефима после первой контузии. Некрупным почерком доктор исписывал белые листы бумаги. Белая ординаторская, белый халат Бориса Наумовича, мягкий солнечный свет, падающий сквозь матовые стекла - вся эта белизна и доброе лицо врача умиротворяли, располагали к беседе.
После первой контузии, как считалось, сравнительно легкой, рассказывал Ефим, он пролежал в армейском госпитале около месяца, вернее, лежал дней восемь-десять, затем стал "ходячим". Чувствовал себя пока еще неважно, изнуряли частые головные боли, внезапно темнело в глазах, аппетит был - хуже некуда. Лечащий врач, внимательная, приветливая женщина, на очередном обходе сказала: "В условиях нашего госпиталя вас лечить невозможно. Через недельку-другую отправитесь в тыл. К этому времени ждем санлетучку".
Как-то ночью Ефима обуял беспричинный неодолимый страх. "Пойду к дежурной сестре, попрошу какое-нибудь снадобье, авось пройдет", - он отправился в дежурку. На столе слабо горел ночничок. Согнув колени, на скамье дремала медсестра Зоя. Ефим слышал, она - студентка медицинского института, ушла со второго курса прямо в санбат, оттуда попала в армейский госпиталь. Раньше Зоя казалась ему ничуть не примечательной: так, девушка, каких много. Но сейчас, глядя на нее, погруженную в усталый сон, он нашел ее не то чтобы красивой - одухотворенной, жертвенной. "Не стану будить, пусть отдыхает" - и на цыпочках пошел из дежурки.
- Больной, вам что-нибудь нужно? - вдруг окликнула его Зоя.
- Нет, я так, извините, что разбудил, мне уже легче.
- Честно сказать, я очень устала, трудное дежурство выдалось. - Зоя уже сидела на скамейке, заправляла под белый колпачок выбившиеся кудри. - Что с вами? Присядьте, расскажите...
Они разговорились о недавнем мирном времени, об учебе, с радостью обнаружили много схожего во вкусах и взглядах. Беседа наверняка продолжалась бы, если бы не резкий крик, донесшийся из палаты напротив. Зоя мгновенно сорвалась с места.
Возвратившись в палату, Ефим долго еще не мог уснуть. Зоя взволновала его, чем-то напомнила Клаву Серегину.
В следующее дежурство Зои они случайно увиделись в госпитальном дворе.
- Как самочувствие, Ефим? - спросила она тепло, дружески.
- Спасибо, сносно... А как вы?
- Как всегда, работаю, читаю вот... - Ефим только теперь увидел в ее руках томик стихов Блока.
- Вы любите стихи?
- Очень!
- А я знаю много стихов наизусть. Приходите завтра в садик за госпиталем, если найдете время, я почитаю вам, что помню - и Блока, и Лермонтова, и Есенина. Придете?
Потому как Зоя доверчиво и просто согласилась встретиться, Ефим понял: разговор в ту ночь их сблизил.
Они подружились. Большего быть не могло, не должно было быть. К чему? Ефима ожидала эвакуация в тыл.
Но... его не эвакуировали. Недолеченным больным попал прямиком из госпиталя на передний край.
- Сегал, - сказала ему лечащий врач, - после завтрака зайдите к начальнику отделения. Подполковник хочет вас обследовать лично.
- Что это вдруг, перед эвакуацией, что ли?
Лечащий врач странно посмотрела на Ефима, ничего не ответила.
- Товарищ подполковник! Больной Сегал по вашему вызову прибыл! - войдя в кабинет начальника отделения, доложил Ефим.
- Ишь ты, больной! - насмешливо перебил его подполковник. - Больной, - повторил он, - чувствуешь себя, конечно, плохо, в эвакуацию собрался?.. Так ведь?
От удивления Ефим не знал, что сказать.
Подполковник смотрел на него почему-то с ненавистью. Морщины на стареющем лице обозначились резче.
- На баб повело, - то ли спросил, то ли упрекнул он сквозь зубы.
- На баб? - изумился Ефим. - На каких баб?!
- Не валяй дурака, не прикидывайся простачком... Считаешь всех слепыми?.. А как насчет медсестры Ткаченко, милейший постник? А?
- Да как вы смеете?! - вскипел Ефим, мгновенно позабыв о всякой субординации. - По какому праву позволяете себе оскорблять людей, вы, старый циник?!
Подполковник побледнел, вскочил со стула, выпрямился во весь свой без малого двухметровый рост, костлявой лапищей схватил тщедушного Ефима за шиворот и вытолкнул за дверь, приговаривая: "Я тебе покажу, Дон Жуан!"
Утром следующего дня, простившись с плачущей Зоей, Ефим забрался в кузов полуторки. Там уже сидело несколько солдат, двое из его палаты.
- Привет, обольститель, - беззлобно подковырнул один из них, - стало быть, с нами, здоровыми, на передовую покатишь лечиться от любви?
- Молчи, болван, - отрезал и без того раздраженный Ефим.
- Да ты не кипятись!.. Зря не обзывай... Я тут больше двух месяцев квартировал, все знаю. Как подполковник за Зойкой Ткаченко мазал - все видели, даром, что старый, а туда же. Начальство, словом... Усек?..
...Борис Наумович слушал Ефима, время от времени делал записи в историю болезни.
- Да-с, батенька, надо сказать, вам редкостно везет.
- Нет, вы только подумайте, - продолжал возбужденно Ефим, - мало ли что я мог натворить на фронте без всякого злого умысла?! И меня ни за что ни про что могли бы расстрелять! Кто бы там поверил, что из госпиталя в действующую часть отправили полушального человека? Расстреляли бы и точка!
- Ну не расстреляли же? - мягко улыбнулся Борис Наумович. - И слава Богу!.. О второй контузии можете не рассказывать: мы запросили из госпиталя историю вашей болезни.
Доктор налил в мензурку несколько капель остро пахнущего лекарства, разбавил водой.
- Выпейте, Ефим Моисеевич, и успокойтесь, это поможет. На сегодня хватит... Я распорядился перевести вас из одиночки. Думаю, недельки через три можно будет вас выписать... Разумеется, если вы нам посодействуете.
На следующий день его перевели в общую палату. Пять соседей оказались тихими, молчаливыми. С одним Ефим попытался заговорить, но тот сперва не ответил и лишь минуты две спустя буркнул: "Отстань, Христов мучитель!"
"Что за чепуха?" - удивился Ефим.
Позже, пораскинув умом, догадался: его еврейский облик вызвал у соседа определенную ассоциацию, связанную, всего вероятнее, с распятием Христа. Больше он не пытался заговаривать ни с кем из палаты.
Лечили его усердно: всевозможные процедуры, уколы, микстуры. И так с утра до вечера, день за днем. Надоедливо и тошно. Но Ефим не противился. И не потому, что верил в чудодейственную силу медицины - просто не хотелось огорчать добрейшего Бориса Наумовича. И он покорно выполнял все его предписания. Наконец настал день, когда доктор объявил:
- Завтра на выписку! И смотрите, Ефим Моисеевич, больше к нам не попадайте! Умерьте свой пыл. Правду пусть ищут другие. Покрепче вас. Острые углы не для ваших нервов... Пообещайте мне впредь не лезть на рожон...
- Боюсь обещать...
- Но ваши контузии!
- Дело не только в них...