Какая несправедливость судьбы, размышлял Ефим, лежа без сна на постели после бегства от Розы. Вот две девушки - Роза и Надя, примерно одного возраста. Роза живет в собственном доме, в холе и богатстве, Надя горе мыкает в бараке-свинарнике, полуголодная, больная, зябнущая в эти минуты под стареньким ватным одеяльцем. Он будто наяву видел ее - осунувшуюся, в белой косыночке на голове, с укутанной чем-то шеей. И снова его охватило уже пережитое где-то в прошлом чувство щемящей безысходности... Так когда же, при каких обстоятельствах приключилось такое? Может быть, после смерти матери? Нет, тогда была боль от невосполнимой утраты, страх тринадцатилетнего подростка, ставшего вдруг сиротой, одиночество, пустота, - все что угодно, только не щемящая, гнетущая безысходность. Ефим настойчиво ворошил свою память, принуждал, требовал: "Ответь, ответь, ответь..."
И память сдалась.
...Было тогда Ефиму годика три. Жарким летним днем, в длинной ситцевой рубашонке он гонялся по двору за бабочками, которых в тот год было великое множество. И вдруг услышал писк, жалобный, настойчивый... Он замер, прислушался. Полный отчаяния звук доносился откуда-то совсем рядом, из высокой травы, попадал в самое сердечко мальчика. Он понял: кому-то очень плохо, кто-то зовет на помощь, растерянно озирался вокруг, а вопль то приближался, то отдалялся... Неожиданно, совсем рядом с ним, из травы вынырнул маленький, желто-белый, еще не вполне оперившийся цыпленок. Увидя мальчика, цыпленок на секунду умолк, уставился черным глазом на странное существо в белой рубашонке и опять жалобно запищал. Ефимка догадался: маленький цыпленок потерял маму! Кричит, просит: найдите маму, где моя мама? Ефимка бросился туда, сюда, ищет наседку-маму, а ее не видно нигде и нечем помочь несчастному цыпленку!.. И тогда-то маленький человечек, впервые за свою коротенькую жизнь, ощутил жуткую безысходность. С отчаянным плачем бросился в дом, нашел мать и сквозь слезы заблажил: "Где курочкина мама? Курочка потеряла маму! Найди курочкину маму!" Ефимкина мать тогда не на шутку всполошилась: в уме ли ее чадо. "Ты что, сыночек? Не плачь! Какая курочка?".
Он потянул мать за передник. С крыльца она увидела кричащего цыпленка. "Вот она, вот она курочка! А где курочкина мама?"
"Ах ты, дурачок мой! Глупенький! Успокойся!" - Ефимкина мать поймала цыпленка, и они вместе отнесли его к наседке. С тех пор, на многие годы, пристало к Ефимке прозвище "курочкина мама"...
Вспомнив во всех подробностях трогательную историю из далекого детства, Ефим уразумел, наконец, отчего возникло у него теперь то же ощущение тяжкой безысходности: больная Надя подняла его из глубин памяти, напомнила ему того злосчастного цыпленка, на которого чем-то была так похожа в своей беде, пробудила в Ефиме сострадание, острую потребность помочь.
Не спалось в эту ночь Ефиму Перед утомленным бессонницей взором то и дело всплывала нищая барачная комната, пять железных коек, на одной из них лежит Надя, поджав ноги калачиком, - так теплее - с режущей болью в горле, с пылающим от высокой температуры лицом...
Только под утро заснул Ефим, а проснулся в испуге: кто-то тормошил его, над самым ухом кричал:
- Вставай, гулена! Скоро полдень, а ты все дрыхнешь! Вставай, слышишь? - Не сразу узнал он Ванечку, соседа по комнате. Нехотя вылез из-под одеяла. Часы и впрямь показывали двенадцать. Чувствовал он себя усталым и, как показалось, простуженным. Но когда умылся, позавтракал, бодрости малость поприбавилось. Оставивший было его образ Нади вновь неотвязно замаячил перед ним. Она словно звала его, словно издали, тихо прозвучал ее голос: "Где же вы, что же не идете? Мне так плохо..." И он сразу помчался на этот зов. По дороге купил на свои продовольственные карточки немного масла, яичного порошка, кусочек колбасы, две булочки. С пакетиками в руках направился к Наде. "Жива ли она, - думал он тревожно, - у нее вчера был такой жар!"
Еще не дойдя до двери Надиной "обители", услышал нестройное пение:
Хазбулат удалой,
Бедна сакля твоя,
Золотою казной Я осыплю тебя...
Ефим остановился у порога, прислушался, робко приоткрыл дверь. В нос густо ударило сивухой и еще чем-то острым, кажется, селедкой, луком, капустой. За столом, загораживая Надину постель, сидело трое мужчин и три молодые особы. На столе две пустые бутылки из-под водки, в третьей - меньше половины.
Компания приумолкла. Ефим смотрел растерянно, вопросительно.
- Тебе кого? - спросил черноволосый детина.
- Извините, может быть, я не туда попал? Я к Наде Воронцовой.
Надя сразу узнала его голос, приподнялась на локте и, к величайшему удивлению Ефима, самым обычным, даже бодрым голосом позвала:
- Заходите, Ефим... Моисеевич! Пожалуйста!.. Это, -пояснила она застольной компании, - мой сослуживец, сотрудник нашей газеты.
Все сразу отрезвели, застеснялись. Мужчины встали, пропуская Ефима к больной.
- Милости просим! Может с нами бокальчик? Чем богаты, тем и рады.
Буркнув: "Спасибо, не пью", он приблизился к Наде.
От вчерашней жалкой, мертвеннобледной девочки вроде и следа не осталось, если не считать утомленных глаз и повязки на шее. В общем, настоящая Надя, даже румянец на щеках чуть играет.
- А я, - улыбнулась она, - почти совсем здорова. Наверно, ваши порошки помогли. Спасибо! Ночью потела, как мышонок. Зато температура сейчас нормальная. - Она глянула на пакетики в его руках.
Ефим положил их на тумбочку:
- Это вам кое-что... пригодится!..
- Зачем вы? - смутилась Надя. - Мне ничего не надо. Девочки меня накормили.
Компания молча наблюдала за происходящим. Мужчины переглянулись, поднялись, вышли из комнаты. Девушки присоединились к ним:
- Мы, Надька, пойдем к Верке, посмотрим макинтош. Она вчера по ордеру купила.
- Неудобно получилось, - сказал Ефим. - Выходит, я помешал людям выходной скоротать.
- Не взыщут, - успокоила Надя, - садитесь,.. Чтобы не забыть, будете уходить - возьмите свои продукты. Небось самому есть нечего.
Ефим ничего не ответил, только пристально всматривался в Надю. Он искал в ней сходство с тем цыпленком из своего детства. Полного сходства будто бы и не было. Но в похудевшем заостренном лице Нади, в складках небольшого рта, мягком подбородке не так уж сложно было отыскать подобие с несчастным цыпленком, потерявшим мать.
А Надя недоумевала: почему Ефим так настойчиво ее разглядывает? Еще раньше она удивилась его повторному визиту. Ей очень хотелось понять - что все это означает? Спросить прямо постеснялась. Молчание становилось неловким. Ефим спросил первое, что пришло на ум:
- Должно быть, у вас хорошие соседки?
- Как сказать?.. Разные. Четвертый год с ними живу, привыкла. Куда денешься?
Надя, как показалось Ефиму, произнесла эти слова без особой горечи, без протеста. Холодный барак? Ну, и что же? Серые, неотесанные соседки по комнате? Ладно! Обычное дело, истинно русское смирение. Думая так, Ефим ошибался.
- Знаете, - продолжала Надя с затаенной обидой, - живу в этой берлоге, в чуждой среде, больше тысячи дней. И не было такого дня, чтобы меня не угнетала обстановка и окружение.
- А как вы попали на завод, в это жилище?
Она сразу помрачнела, опустила голову. Ефим пожалел о заданном вопросе.
- Отвечать необязательно. Я просто так спросил, к слову.
- Отчего же, отвечу. Институт, в котором я училась, в самом начале войны эвакуировался. Я не поехала, побоялась навсегда расстаться с родителями: нас могла разделить линия фронта. Я - единственная дочь. Папа и мама живут в небольшом подмосковном городке, Озерках. Не слыхали?
Ефим отрицательно покачал головой.
- Короче говоря, - продолжала Надя, - шестнадцатого октября сорок первого года, как раз во время страшной паники в Москве, я с узлами наперевес отправилась в путь, к себе на родину, пешком... почти. Почему почти? Часть пути ехала "зайцем" в кузове военного грузовика, ребята пожалели. В Озерках меня скоро мобилизовали на рубку леса для противотанковых завалов. Знаете, такие высокие пеньки остаются, больше метра высотой... Я, с моим богатырским сложением, на валке леса! Смешно, правда? Потом меня послали заготавливать дрова. Моей напарницей была девчонка лет шестнадцати, в полтора метра росту, клопеныш... До сих пор не понимаю, как мы с ней сваливали сосны - высоченные старые деревья, сантиметров шестьдесят-семьдесят в поперечнике... Ох, эти огромные чурбаки, кубометры, нормы... Как мы остались живы! Главным валыщиком-теоретиком в нашей мощной паре была я, верите?.. Бывало, как заправский специалист, подходила к дереву вплотную, смотрела вверх, определяла, куда наклонено, с какой стороны пилить его нашей двуручной пилой, чтобы ее не защемило в конце пилки, чтобы спиленное дерево не развернуло винтом вдогонку пильщикам... Господи, как мы бежали от него, когда начинало падать, во весь дух, скорее прятались за какое-нибудь толстенное дерево, - Надя помолчала. - Потом меня мобилизовали в Москву, на работу в военную промышленность, на этот завод.
- А дальше?
- Дальше? Я попала в цех, сюда в барак, здесь и прожила всю войну.
- Вы меня не поняли. Я имею в виду, как вы дальше собираетесь жить?