- Да очень просто. Одну ты уже получил, - охотно объяснил Яшка. - Знаем мы вашего брата, не первый день здесь... Ко мне-то ты чего явился? Может, прикажешь тебе свои карточки отдать? А?
- Зачем же? - сдержал себя Ефим. - Я полагал, вы можете чем-нибудь мне помочь...
- Помочь?! - Яшка постучал толстым цветным карандашом по столу, что-то прикидывая в уме. - Помочь... Слушай, солдат, а ты, случайно, карточки, того, не махнул? А?
- Как "не махнул"?
- Не понимаешь? Ну, продал...
- Продал?! - побагровел Ефим.
Мясистое лицо Яшки стало двоиться в его глазах. Горячий ком обжег горло...
- Ах ты, сволочь! Крыса тыловая! - процедил он сквозь сжатые зубы, схватил с Яшкиного стола тяжелое мраморное пресс-папье и... дальше ничего не помнил.
Глава шестая
Очнулся Ефим на белой железной кровати. Был он один в небольшой, узкой, с высоченным потолком комнате. Единственное окно зарешечено. На окрашенные в зеленовато-желтый цвет стены падал солнечный свет. Рядом с кроватью, под окном, впритык к стене - широкая полка, видимо, заменяющая стол. Напротив окна - плотно закрытая дверь.
"Что за наваждение? - недоумевал он. - Где я? Похоже, в тюремной камере-одиночке." Страшно болела голова, он напряженно перебирал в памяти, что бы такое мог натворить, почему без суда и следствия... И почему он в одном белье? С трудом поднявшись с кровати, подошел к двери, толкнул ее. Дверь не поддалась. "Та-ак, заперто", - пробормотал он и начал что есть силы барабанить в нее кулаками. Тишина... Он еще сильнее то пятками, то кулаками колотил в дверь... Обессиленный сел на кровать и вдруг услышал тяжелые шаги. Кто-то сунул ключ в замочную скважину, повернул его два раза. Вслед за тем в комнату вошел крупный грузный мужчина лет сорока пяти в белом с голубизной халате, с приятным интеллигентным лицом, густой вьющейся черной шевелюрой.
- Здравствуйте, больной, как себя чувствуете? - спросил тихо, но внятно.
Ефим привстал.
-Ничего, благодарю... Почему "больной"? Вы доктор?
- Доктор. Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Наумович. А ваше имя? - доктор слегка хитрил: ему все было известно о пациенте - и имя и фамилия, но... в этих стенах случалось слышать всякое...
Борис Наумович сел на табуретку, положил мягкую теплую руку на костлявое плечо Ефима. - Не помните, что с вами вчера произошло?
- Со мной, вчера?
- Да, именно с вами, к сожалению... Вы находитесь в психоневрологической клинике, да-с!.. И если бы не ваша тяжелая контузия, сидеть бы вам в местах куда похуже этого.
- Почему?! За что? - Ефим глядел на доктора, мучительно силясь вспомнить, что он делал вчера, что такое могло вчера произойти?.. И вдруг его словно осенило: - Я вчера поскандалил с этим мерзавцем из карточного бюро. Ну и что?
- Вы его ударили, разбили в кровь лицо. Слава Богу, хоть по виску не угодили, а то бы...
- Жаль, - покачал головой Ефим.
- Что жаль? - не понял доктор.
- Жаль, что не по виску.
- Ну, знаете, батенька... - с укоризной сказал Борис Наумович. - Хорошо, что у вас оказалось при себе удостоверение инвалида войны, а главное - справка о контузии... В общем, из отделения милиции вас привезли к нам. Подлечим. Успокоим... Есть хотите?
Последний вопрос доктора не дошел до сознания Ефима. "Милиция, психоневрологическая клиника" - будто стучало где-то внутри.
- Так хотите есть? - повторил Борис Наумович.
- Не очень... Голова трещит, как в тиски зажатая... Помогите, если можете.
- Попробуем... А вы ложитесь. Все обойдется.
Ефим смотрел ему вслед. Добрый человек, не зря белый халат носит.
Через несколько минут в палату вошла медсестра, в руке - емкий шприц с торчащей длинной синеватой иглой. Ефим с опаской покосился на это приспособление, съежился: сколько раз его кололи - не счесть! Иной раз ничего, а иной...
Сестра глянула с улыбкой.
- Не бойтесь. И не почувствуете, как уколю. ...Спокойно, вот так... готово!
- Спасибо, сестра, вы волшебница.
Через несколько минут он глубоко спал.
Проснулся Ефим под вечер. Это он определил по тени в углу палаты, по разбавленному серым потолку. Головную боль как рукой сняло. Сжал кисти рук и почувствовал в них силу. Значит, прав был доктор - все обойдется. Только неприятно сосало под ложечкой, хотелось есть. Он повернул голову и - о, радость! На полке у окна стояли тарелки с едой: первое, второе, даже компот и ломтики хлеба, белого и черного!
"Скатерть-самобранка", - обрадовался Ефим. В считанные минуты тарелки опустели. "Закурить бы теперь", -безнадежно подумал он. Но сказка продолжалась: добрая фея положила на подоконник пачку папирос, коробку спичек. Ефим закурил крепкую папиросу, несколько раз жадно затянулся, лег навзничь... Блаженство!..
Вскоре послышались уже знакомые, как ему показалось, шаги.
- Ну и надымили, - сказал, входя, Борис Наумович. -Как голова, не трещит больше?
- Нисколько. И вообще мне лучше. Большое вам спасибо.
- И тарелки пустые - добрый признак! Сыты?
- Вполне, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке. Правда, только не пьян. А за папиросы вам особая благодарность.
- Ну-ну, не стоит, пустяки... Так-с, - уже деловым тоном сказал Борис Наумович, - завтра с утра займусь с вами по порядку. А пока постарайтесь снова уснуть. Это для вас крайне необходимо: организм переутомлен... Спокойной ночи!
... Наступили густые сумерки. В палате потемнело. Над дверью вспыхнула тусклая электролампочка - ни светло, ни темно, фиолетовый полумрак. Лампочка все время почему-то мигала и раздражала Ефима. Он хотел выключить мигалку - не нашел выключателя, подумал: вывернуть - не достанешь, высоко. Махнул рукой: черт с ней! Попробовал уснуть - не вышло, днем выспался.
"Интересно, сколько мне придется отсиживать в этом персональном апартаменте? - подумал он и усмехнулся. - Психоневрологическая клиника, попросту - сумасшедший дом. Да-а! А почему, собственно говоря, за что?! Ну, стукнул я его... Положим, это плохо. И все же мое действие, пусть предосудительное, было ответным, значит, справедливым!.. Как посмел заплывший жиром паразит оскорбить измотанного войной человека?! И эту драгоценную особь с бронью, по сути дезертира, мы на фронте прикрывали собой!.. Почему он до сих пор не "разбронирован", не направлен в пекло войны?"
Ефима забил озноб. Во рту - сухота. Он приподнялся, зачерпнул из привинченной к полу посудины кружку воды, залпом выпил. Немного успокоился, продолжал размышлять: "Врос в свое многотрудное кресло - только прямым попаданием снаряда вышибешь... Кто его сюда посадил? Разумеется, партком".
Это журналист Сегал знал твердо. Мол, член партии, активный, проверенный, потянет... Он и потянул: бесконтрольно - куски из народного котла, жилы несчастных просителей. Иначе откуда прозвище "Яшка-кровопиец"? Неужто только он, Сегал, пусть не лучшим манером, решился воздать Яшке по заслугам, дать сдачи? И разве потому лишь, что контуженный, как говорят в быту, "чокнутый", а такому и море по колено?.. Но при чем тут контуженный, "чокнутый"?! Нет, сколько помнил себя Сегал, еще до войны, до злосчастных контузий, никогда не примерял: удобно для себя - неудобно, выгодно - невыгодно; не увиливал, не избегал острых схваток с негодяями и высоких и малых рангов.
* * *
Он и на войне оставался верен себе.
Вспомнился ему точно такой же "Яшка" в должности командира армейского пересыльного пункта, в чине майора, некий Спиркин.
Осенью 1942-го года сержант Сегал после ранения временно исполнял обязанности начальника караула пересыльного пункта. Личный состав караульной службы состоял преимущественно из пожилых солдат и немногочисленных выздоравливающих. Последние постепенно отбывали на фронт, замены им почти не было. Каждый раз перед Сегалом вставал вопрос: кого ставить на посты?
У пятистенного, с большими окнами, бревенчатого дома, который единолично занимал Спиркин, пост стоял круглосуточно. Два солдата охраняли важную особу начальника пересыльного пункта. "От кого? - недоумевал Ефим. - На ответственные посты, хоть повесься, некого ставить, а тут...
"Личная охрана"... Чепуха какая-то!"
Этими мыслями он поделился с начальником штаба. Тот, выслушав сержанта, пожал плечами, многозначительно сказал:
- Так-то оно так! Но майор Спиркин хозяин, понимаешь, хо-зя-ин, ему не укажешь!
Примерно так же ответил и парторг пересыльного пункта. Мол, армия, единоначалие и... вопрос исчерпан.
- Верно. Единоначалие. Но майор - член партии, вы можете ему подсказать, поправить, - не унимался Ефим.
- Покорнейше благодарю за совет, - с усмешкой ответил парторг. - Нет уж, уволь меня, сержант, от этакой миссии. Выкручивайся сам, как знаешь.
Сегал порывался поговорить с майором, но не то чтобы трусил, а как-то не решался: не хотелось ему сталкиваться с человеком, от которого никто из подчиненных ни разу не слышал уважительного спокойного слова - только окрики, брань да особенно заковыристый мат. Глядел Спиркин сычом, ходил чертом. Носил не полевые - зеленые, а плетеные, отливающие золотом погоны. Трезвым бывал редко... Сопоставив все это, не трудно было представить, что за творение Божье майор Спиркин.
"Личная охрана - это факт. Грубость, пьянство тоже у всех на виду. За сим еще что-то кроется? Но что?" - прикидывал в уме Ефим, черпая из котелка жиденькие постные щи.
- Паршиво кормят, сержант, - угрюмо констатировал обедающий рядом с Ефимом солдат, - просто наказание, забыли вкус мяса, бурда да каша - пища наша...
"Завтра же схожу на кухню, - решил Ефим, - выясню, в чем дело. Действительно, чертовщина какая-то, бурда да каша..."