... Вечером Ефим снова очутился в знакомом особнячке. Мать Алевтины встретила его вежливо, но прохладно. Папа дома отсутствовал. Ефим осмотрелся и отметил про себя: в это посещение и обстановка в доме уже не казалась изысканной, и потолки пониже, и окна поуже...
- Мамуля, - попросила Тина, - вскипяти попозже самоварчик. К тому времени и папочка придет, вместе и почаевничаем.
Она пригласила Ефима в свою комнату.
- Посиди, я сейчас.
Он опустился на мягкое кресло. От нечего делать устремил глаза на две прикрепленные к стене картины. И вдруг его взгляд остановился на вправленном в резную рамку фотопортрете молодого мужчины. Из рамки самодовольно и свысока смотрел на него Константин Иванович - Тиночкин ухажер и обожатель. Его самоуверенный взгляд обжег Ефима, почудилось: Константин Иванович насмешливо улыбнулся и укорил: "Голуба! Зачем ты сюда явился? Экий недогадливый...".
Вернулась Тина, успевшая переодеться. В голубом шелковом облегающем коротком платье она сошла бы за девчонку, если бы не лицо тридцатилетней женщины.
- Аврал, Ефим Моисеевич! За работу! - защебетала она, доставая из стола стопку чистой бумаги.
Не работать хотелось сейчас Ефиму - уйти скорее отсюда! "На кой дьявол приперся, балда! - ругал он себя. - Поманила тебя Алевтина пальчиком - и ты уж тут как тут... Вот и получай, что заслужил!"
- Ты совсем меня не слушаешь! - Тина глядела на него вопросительно. - Какая муха тебя укусила?
- Овод! - буркнул он раздраженно. - Пустяки, начнем писать.
Но работа не клеилась. Ефим все время чувствовал на себе высокомерный, насмешливый взгляд Константина Ивановича - взгляд победителя!
- Что с тобой сегодня? - допытывалась Тина и еще больше выводила его из себя.
- Тиночка, папочка пришел, самовар на столе, ждем вас, пожалуйста!
Приглашение пришлось как нельзя кстати. Ефим быстро собрал листы бумаги, сложил вчетверо, пихнул в карман пиджака.
- Ладно. Завтра в редакции допишем. На сегодня хватит.
Общий разговор за чаем не клеился. Проглотив какой-то бутерброд, Ефим поблагодарил хозяев за гостеприимство, заторопился домой.
- Куда же вы? - обиделась Тина. - А Шопен? А Бетховен?..
Ефим отметил: при родителях она обращается к нему на "вы".
- Ах, да! Извините, с удовольствием послушаю.
Слегка подталкивая его сзади, приговаривая: "Ну же, ну, бука!", она привела его в знакомую гостиную, усадила в кресло, села за пианино.
- Для начала сыграю седьмой вальс Шопена.
Бойко, свободно забегали по клавиатуре Тиночкины пальцы - не зря училась у самого Брюшкова!.. И пианино отличное, с полным певучим звуком, и мелодия точно воспроизводилась, все здесь было - кроме души, кроме поэзии великого композитора... Еще до войны слушал Ефим этот вальс в исполнении Якова Флиера. Сколько лет миновало, а та, флиеровская музыка, не перестает звучать в памяти.
А Тиночка играла, играла, играла, покачиваясь, потряхивая буклями и, наконец, - о, радость! - она подняла высоко руки, медленно опустила их на колени, как это делают иногда профессионалы-исполнители, и победно глянула на Ефима.
- Ну, как, Фимуля? - спросила с улыбкой.
Он дипломатично заметил:
- Правильно играете, очень правильно.
Не поняв двусмысленной похвалы, Тиночка польщенно усмехнулась и немедля принялась за Бетховена. Это была пытка! Ефиму хотелось крикнуть: "Да прекратите же, черт вас возьми! Не кощунствуйте!" А она вознамерилась продемонстрировать еще и Чайковского!
Ефим встал с удобного кресла.
- Спасибо, спасибо, довольно, не буду вас больше утомлять, - как можно вежливее возражал он.
- Я совсем не устала!.. Ты тонкий, понимающий слушатель, для тебя приятно играть.
- Как-нибудь в следующий раз.
Он торопливо попрощался и почти убежал из дома Крошкиных. Успев вскочить на подножку тронувшегося с места трамвая, сел у открытого окна. Лицо обдало прохладным ветерком.
- Уф! - вздохнул он глубоко. - Слава Богу!
Трамвай увозил его все дальше от крошкинского дома.
А казенные, бездушные звуки, извлекаемые Тиной из пианино, приглушенные к тому же плюшевыми гардинами и ковриками, подушечками и пуфиками, заполнившими гостиную, преследовали, изводили его...
Около полуночи он лег спать. Разбудило кошмарное сновидение. Сердце стучало громко, часто. Ефим весь покрылся испариной... Он лег навзничь, закрыл глаза, попытался снова заснуть. Не смог. Попробовал прибегнуть к испытанному средству: мысленно обратиться к чему-то приятному, нарисовать красочные картины. Но вместо приятных воспоминаний и красочных картин в глаза полезли Крошкины с их переполненным вещами домом, Тиночка за пианино; по ушам, как град по жести, застучали холодные звуки незадачливой ученицы Брюшкова...
Май - месяц коротких ночей. В широкое окно комнаты, обращенное на восток, еле прикрытое подобием шторы, беспрепятственно ворвались лучи восходящего солнца. И в эти мгновения в голове Ефима неожиданно и необъяснимо начали складываться стихотворные строки.
Прозвучать оркестром Может пианино.
Только очень тесно В беленькой гостиной.
Ефим сбросил с себя одеяло, соскочил с кровати, достал из тумбочки карандаш и бумагу, записал четверостишье. А несколькими минутами позже сложились и последующие строки:
В ней, томясь от скуки,
Коврики и плюши
Заглушают звуки,
И сонату душат.
Отметая шторы,
Сквозь дымок пуховый Рвется на просторы Людвиг Ван Бетховен,
Где леса и горы,
Где гуляют тучи,
Где играет море,
Полное созвучий.
Стихотворение показалось ему удачным. Он легко и свободно вздохнул, будто вместе с Бетховеном навечно вырвался из крошкинского особнячка, из Тининого плена на широкий простор. Это было счастьем!
Он положил стихи в тумбочку, лег и тут же уснул.
Весь наступивший день, бодрый, словно умытый живительной волшебной водой, Ефим сочинял, нет, не сочинял, вдохновенно творил очерк о солдатах тыла. Вечером, прочтя его, Гапченко, не исправив ни слова, на углу первой страницы четко написал: "В набор. Срочно".
Глава двадцать вторая
Директор заводской школы рабочей молодежи пригласила Ефима на выпускные экзамены.
- Приходите, не пожалеете. Уверена, почерпнете немало интересного и для себя и для газеты.
... Устный экзамен по русскому языку и литературе принимала пожилой педагог Рива Исааковна Шмурак. Она казалась довольной своими питомцами, удовлетворенно покачивала аккуратно причесанной седой головой и с гордостью посматривала на членов комиссии.
Слушая экзаменующихся школьников-подростков, Ефим отдавал должное их целеустремленности и упорству. Шутка ли, в войну со всеми ее тяготами, после полусуточной рабочей смены выкраивать время на учебу! Это ли не геройство!..
- Какое впечатление произвели на вас мои воспитанники? - с этим вопросом Рива Исааковна подошла к Ефиму по окончании экзаменов.
- Оно, вероятно, не совсем совпадает с вашим.
Ефим конспективно изложил свои мысли о преподавании литературы в советских школах. Рива Исааковна слушала его очень внимательно. Взгляд ее больших карих, совсем не постаревших глаз был устремлен на Ефима с настороженным любопытством и затаенным страхом. Она поминутно тревожно оглядывалась, прикладывала указательный палец к губам.
- Знаете, Ефим Моисеевич, - почти прошептала она, -вы говорите мне такое, чего я ни разу ни от кого не слышала. У нас в одесской гимназии, когда я там училась, русскую литературу преподавали совсем, ну совсем по-другому. Но знаете, как говорится-"новые времена-новые песни"... - Рива Исааковна сделала паузу, затем продолжила: - Слушать вас, скажу вам без всякого комплимента, одно удовольствие. Но здесь, в этих стенах, не совсем удобно. Поэтому я набираюсь смелости и приглашаю вас к себе домой.
Не дожидаясь согласия Ефима, она назвала адрес.
- Приходите, я надеюсь, вам у нас понравится. Муж мой - старый бухгалтер. Моя дочь... да, я еще не сказала вам, что у меня есть взрослая дочь - инженер-путеец. Ей тоже будет интересно с вами познакомиться. Мой муж, кстати, играет на скрипке. Бухгалтер - и скрипка! Правда, необычное сочетание? Но у него получается неплохо. Сами услышите.
Ефим не отказался от приглашения Ривы Исааковны, он пришел к Шмуракам, как и обещал, в ближайшую субботу, под вечер.
Семья была в сборе. Глава ее, пожилой, но еще очень бодрый человек, дружески протянул Ефиму руку, пухлые губы его растянулись в приветливейшую улыбку.
- Наум Израилевич, - отрекомендовался он.
- Здравствуйте, здравствуйте, Ефим Моисеевич, хорошо, что пришли... Познакомьтесь, пожалуйста, с нашей доченькой, - сказала Рива Исааковна.
Со стула поднялась невысокая крепенькая женщина лет тридцати двух - тридцати четырех, лицом очень схожая с матерью: несколько крупные черты лица, карие, с типично иудейским разрезом глаза, лицо свежее, с румянцем, яркие ненакрашенные губы, прямые, черные, очень густые волосы.
- Рита, - сказала она просто, с улыбкой.
Ефим охотно пожал ее руку. После нескольких общих фраз, почти одинаковых при первой встрече малознакомых людей, Рива Исааковна обратилась к Ефиму:
- Не взыщите, Ефим Моисеевич, я не выдержала, поделилась с доченькой вашими необычными высказываниями...
- В пересказе мамы, - заметила Рита, - ваши суждения наводят на размышления. Но интересно это услышать от вас, из первых уст. Вы не против?
Ефим не заставил себя упрашивать: люди благожелательные, не праздно любопытные слушатели, а, как он надеялся, приятные собеседники.