Глава семнадцатая
Гапченко оказался прав: письму Анны Кондаковой в "Известиях" дали ход. Редакция направила жалобу в райздравотдел с просьбой разобраться по существу, о результатах информировать заявительницу и "Известия". Последующий контроль центральной газеты вселял надежду на тщательное расследование жалобы.
- Отольются Богатиковой вдовьи и сиротские слезы, - вознадеялась Анна Кондакова.
Ефим не очень-то разделял оптимизм вдовы. Однако был доволен вмешательством такой газеты, как "Известия". По крайней мере, в работе медсанчасти разберутся. И то хлеб!
Комиссия, состоящая из представителей райздравотдела, райкома и парткома завода, приступила к работе немедленно. Сегалу разрешили присутствовать на всех этапах разбирательства в качестве наблюдателя. Прежде всего было установлено главное: смерть Кондакова наступила от сердечной недостаточности - осложнения после гриппа в тяжелой форме. Комиссия, собравшаяся в кабинете Гордиенко, предъявила ему свое заключение. Он читал его, перечитывал, вертел в руках, снимал и надевал очки, смотрел куда-то в сторону.
- Видите ли, я остаюсь при своем первоначальном мнении, - изрек он наконец. - Врач Богатикова непосредственно в смерти Кондакова не виновата. Противного доказать не удастся никому, никогда, да-да, как старый специалист утверждаю!" - последние слова он выкрикнул с вызовом, но против его воли в них прозвучала неуверенность.
- Я, Вениамин Ефимович, тоже не новичок в медицине, далеко не новичок, - подчеркнул председатель комиссии Иван Тимофеевич. - И мне трудно согласиться с вами. Конечно, Кондаков мог скончаться и при добросовестном лечении, всякое случается.
- Вот-вот, именно, - обрадовался Гордиенко, - никакая медицина не в силах порой оградить человека от смерти, вот-вот.
- Не спешите, я не закончил свою мысль. При правильном, добросовестном амбулаторном лечении и смертельный исход болезни был бы менее вероятен, гораздо менее... Упущение лечащего врача в данном случае не вызывает сомнения... Ведь так, товарищи? - обратился он к членам комиссии.
- Да, безусловно, - подтвердили несколько голосов.
- Неубедительно, голословно, требует доказательств, - настаивал Гордиенко.
- Постараемся доказать. А где врач Богатикова?
- Она давно в приемной, ждет нашего вызова.
Лариса Александровна предстала перед комиссией в черном, строгого покроя костюме, в белой шелковой, наглухо застегнутой блузе, в скромных туфельках - "лодочках" на высоких каблуках, красиво причесанная, эффектная, привлекательная. Присев на стул, она опустила голову, смиренно сложила на колени руки с ярким маникюром.
- Так что вы нам скажете, коллега, по поводу прискорбного случая с вашим больным? - мягко обратился к ней председатель комиссии.
Богатикова достала из маленькой лакированной сумочки шелковый кремовый платочек, дрогнувшим голосом произнесла:
- Смерть рабочего Кондакова - болезненный удар не только для его семьи, но и для меня, лечащего врача... - В этом месте она всхлипнула и, как заметил Ефим, приложила платочек к сухим глазам. Гордиенко сорвался с места, схватил волосатой лапищей стакан, налил в него воду, поднес Богатиковой:
- Лариса Александровна! Нельзя так волноваться! Возьмите себя в руки!.. Она так переживает эту историю!
"Талант! Артистка! Кающаяся Магдалина"! - улыбался про себя Ефим. Вспомнилась недавняя встреча в этом же кабинете с совсем другой Богатиковой - с наглой, холодной, заносчивой. И нате! Он заметил, что и председатель комиссии исподлобья, с усмешкой посматривает на нее.
- И все же, Лариса Александровна. Как случилось, что вы выписали Кондакова на работу, по сути проигнорировав жалобы со стороны больного? - сдерживая раздражение, спросил Иван Тимофеевич. - Ведь именно вы, а не кто иной, сделал в его карточке запись о жалобах на режущую боль в области сердца. Как же вы, достаточно опытный врач, не провели детального обследования?
Мгновенно оценив обстановку, убедившись, что женские чары ее не подействовали на мужскую - преобладающую - часть комиссии, Богатикова от мнимой обороны перешла к атаке. Лицо ее преобразилось, подлинная суть проступила на нем, как на переводной бумаге: из скорбного стало злым, надменным. "Вот это настоящая Богатикова. Узнаю Ларису Александровну, наконец-то перестала притворяться", - мысленно отметил Ефим.
- Не надо на меня наседать, Иван Тимофеевич, - с металлом в голосе кинула она председателю, - в данном случае я никакой вины за собой не чувствую, да-да, не чувствую! Поясню: по существующей инструкции, которая для нас, врачей, закон, я не имела права продлевать больничный лист Кондакову. Температура у него была нормальная, сердце работало ритмично, шумы не прослушивались... Какие у меня были основания держать высококвалифицированного рабочего дома? Я и так нарушила инструкцию,.. Инструкцию! - подчеркнула она. - Документ, который составлен и утвержден не врачом Богатиковой, отнюдь! - Она победоносно оглядела членов комиссии и села на свое место.
Ефим с напряжением ждал реакцию присутствующих на дерзкий выпад Богатиковой и не сомневался: и председатель комиссии, старый доктор Иван Тимофеевич, и другие члены комиссии найдут подобающие слова для отповеди Богатиковой. Но в кабинете воцарилась тишина. Гордиенко с еле заметной улыбкой поглядывал на красотку Богатикову. "Молодчина, - говорили его глаза, - здорово ты ввернула им инструкцию! Нокаут, да и только!"
Наконец Иван Тимофеевич заговорил. Нет, он не одернул Богатикову, как ожидал Ефим и как полагалось бы в этом случае, не упрекнул ее: "Как вам, коллега, не совестно прятаться за инструкцию? Вы - врач! Коль жизнь человеческая в опасности - плевать на все инструкции, на любой формализм! Нет, ничего подобного Иван Тимофеевич не сказал. С трудом подняв опущенную седую голову, негромко, безвольно промямлил:
- Инструкция, она, конечно, есть... Но в случае с Кондаковым, я считаю, другое дело. Больно жаловался на сердце... Вы этого не отрицаете?
Богатикова взмыла с места, выпятила и без того высокую грудь.
- Не отрицаю, жаловался. Но кроме личных жалоб пациента я ничем не располагала, повторяю, ничем. Погиб человек? Жаль! А сколько людей ежечасно гибнет на фронте? Что поделаешь - война!
Неожиданный аргумент Богатиковой показался членам комиссии вроде бы убедительным. Действительно, подумал каждый из них, гибнут люди, война есть война.
- Еще будут ко мне вопросы? - вызывающе посмотрела на всех Богатикова. - Нет? Тогда разрешите мне удалиться. - Она протянула наманиюоренные пальцы к дверной ручке.
- Одну минуточку, товарищ Богатикова, - окликнул Ефим. - Как, по-вашему, гибель бойцов на фронте от рук фашистов выдерживает сравнение с безвременной кончиной рабочего Кондакова в условиях тыловой медсанчасти?
Богатикова вспыхнула как порох. Глаза ее налились яростью.
- Ах, вот вы куда метите! - взвизгнула она. - Не выйдет, не выйдет! Я буду жаловаться на вас! - И пулей вылетела из кабинета, грохнув дверью.
Ошарашенные члены комиссии сидели с открытыми ртами. Похоже, один только главный врач медсанчасти догадался, о чем спрашивал Богатикову корреспондент. Побагровев, тыча в Ефима толстым указательным пальцем, Гордиенко зарычал перекошенным от злобы ртом:
- Говорите, да не заговаривайтесь! Вы не частное лицо! Не имеете права оскорблять врача-женщину, женщину-врача!
Поднялся невообразимый шум. Кто-то кому-то что-то доказывал, никто никого не слушал. Наконец председатель комиссии крикнул:
- Хватит, товарищи, хватит!
И в наступившей тишине Гордиенко швырнул в Ефима каменную фразу:
- Этот товарищ - безответственный человек, очерняющий советскую медицину!
Знакомый уголек обжег грудь Ефима, жар подкатывался к самому горлу...
Выручил Иван Тимофеевич:
- Успокойтесь, Вениамин Ефимович, вы, очевидно, неверно поняли замечание товарища корреспондента в адрес Богатиковой. Он прав: нельзя сравнивать смерть солдата в бою с гибелью человека в условиях тыла, возможно, по халатности или недосмотру нас, врачей... Вы это хотели сказать, товарищ Сегал?
- Именно это, - подтвердил Ефим.
- В такой нервозной обстановке, товарищи, далее продолжать работу комиссии бессмысленно, - продолжил Иван Тимофеевич. - На сегодня поставим точку. Соберемся у меня в райздравотделе послезавтра, в десять утра. Возражений нет?
Ефим не знал, что еще собирается выяснить председатель комиссии по делу Богатиковой. Иван Тимофеевич показался ему человеком честным и очень порядочным. С таким хорошо бы поговорить по душам. Их встреча состоялась накануне "судного дня" - заключительного заседания комиссии. Ефиму и в голову не приходило, что эта встреча останется в его памяти на всю жизнь.
- Как представитель печати вы, вероятно, интересуетесь, что нового мне удалось установить? - встретил Иван Тимофеевич Сегала. - Считайте, что ничего существенного. Мы еще не приняли никакого решения.
- Кто "мы" - комиссия или райком партии? - съязвил Ефим.
- Ну, зачем вы так? - неуверенно возразил старый доктор.
- Скажите честно, Иван Тимофеевич, будь на то ваша воля, что стало бы с Богатиковой?
- Прежде всего, я запретил бы ей заниматься медицинской практикой. А то и под суд отдал бы, - он рубанул ладонью воздух.
- Что же вам мешает... или кто... поступить в согласии с совестью?
Иван Тимофеевич с невеселой усмешкой, чуть вскинув густые брови, глянул на Ефима.