- Ну-с, вояка грозный, посмотрим, посмотрим, что вы там насочиняли, - то ли с любопытством, то ли насмешливо сказал Гапченко, и уже знакомая Ефиму змейка мелькнула на его лице. - Вот это заголовочек! - покачал головой. - Не статья - обвинительное заключение, - сказал он, закончив чтение. - Но, в общем, написано хорошо, доказательно. - И Федор Владимирович протянул Ефиму худую с длинными пальцами руку. - Поздравляю!.. Согласуйте с членами рейдовой бригады, пусть и они подпишут. Попробуем после этого опубликовать.
- Почему "попробуем"? - спросил Ефим.
Редактор пристально посмотрел на него.
- Вы, Сегал, свое дело сделали и сделали хорошо, теперь - наша забота. Должен предупредить: заголовок придется заменить... и притупить слишком острые углы. Но это потом.
Ни "потом", и вообще никогда статья Ефима не появилась в газете. Редактор самолично не отважился на такую дерзость. Он хотел заручиться одобрением парткома. Зоя Александровна Горина была "за", ее заместитель по идеологической работе Дубова, коротко стриженая, из старых комсомолок, была наотрез против. "Как можно? Как можно?" - всплескивала она веснушчатыми руками.
На правах арбитра секретарь райкома партии властью своей запретил печатать эту, как он выразился, "вреднейшую для огласки симфонию".
- Зачем злить рабочих? - резюмировал он. - Подбивать их на бунт, что ли? Вы забыли: идет война, решаются судьбы мира, а вы тут с какими-то распрями! Статью примем к сведению, разберемся, кого надо - поправим.
- Вот так-то, Ефим Моисеевич, - заключил Гапченко, пересказывая беседу в райкоме. - Ничего не поделаешь. Выше крыши не прыгнешь!
Ефим был взбешен.
- Почему "выше крыши"? Разве райком - крыша? А Московский комитет партии? А ЦК?..
- Не кипятись, Ефим, - почему-то на "ты" обратился к нему редактор. - Все это не так просто.
Ефим тут же направился к парторгу ЦК на заводе.
- Очень важную работу вы провели на комбинате, написали замечательную статью, - встретила его Горина.
- Что толку, - хмуро ответил Ефим, - если ее не хотят печатать.
- Конечно, обидно... Но и в ЦК не советуют ее публиковать.
- И в ЦК? - недоверчиво переспросил Ефим.
- Да.
- Очень странно, - сказал он упавшим голосом, - как же мы с вами будем работать по-коммунистически? Ведь так, кажется, вы меня благословляли, Зоя Александровна?
Горина ничего не ответила. Он попрощался с ней и ушел.
Вся история с комбинатом питания кончилась без особого шума. Гора родила мышь. Заведующая столовой Жмотина стала козлом отпущения, ее осудили: два года лишения свободы; работницу-хлеборезчицу перевели в цех, к станку. Директору комбината питания Грызо объявили выговор по партийной линии. В сравнении с преступлением наказание было смехотворным.
Для себя Сегал сделал важное открытие: по сравнению с довоенным временем народных захребетников расплодилось несравнимо больше. И если в мирное время заведующий какой-нибудь столовой воровал в одиночку и только для себя, то теперь воры похищенным делятся с людьми вышестоящими, делают их таким образом своими сообщниками, а значит, и защитниками. А в итоге - добиваются личной неуязвимости. Ефим понял: перед ним новое явление в социалистическом обществе: организованное групповое воровство, столкновение с которым в определенной степени опасно. Удобнее, просто благоразумнее, пойти вспять. Вспять?! Ну, нет! Сегал не рак, пятиться не в его природе.
Глава четырнадцатая
Алевтина Михайловна Крошкина оказалась самой общительной и нескучной в редакции. Всем своим видом, манерой разговаривать, пританцовывающей походкой, маленькими, но очень дорогими украшениями, даже покроем одежды, она словно рекламировала: "Смотрите, мужчины, вот я какая: игривая, пикантная и прехорошенькая". И впрямь, несмотря на ее, по меркам Ефима, заурядную внешность, Алевтину окружала толпа обожателей. Поклонники то и дело звонили ей по городскому телефону, частенько заходили в редакцию и ее заводские вздыхатели. Все одинаково звали ее Тиночкой, целовали ручку, она всем мило улыбалась.
Стол Ефима стоял напротив стола Крошкиной, и он был невольным свидетелем Тиночкиного сердцеедства. Последние дни он почти не покидал редакцию: после бурной и трудной работы на комбинате питания получил спокойное задание - написать очерк о директоре заводской школы рабочей молодежи в связи с его шестидесятилетием. Ефиму хотелось без сюсюканья, тепло рассказать о просто хорошем человеке. На бумаге так почему-то не получалось... А тут еще Тиночка.
- Ефим Моисеевич, - полюбопытствовала она, - сколько вам лет?
- Двадцать восемь.
- О, вы совсем еще юнец! А я уже старушенция, - кокетничала Крошкина. - Мне скоро тридцать стукнет. Вы разрешите звать вас Фимой? Не обидитесь?
- Нисколько.
- А меня зовите Тиной, как все. Мне так больше нравится.
- Хорошо, - суховато ответил Ефим, - буду звать вас Тиной, как вам будет угодно.
Тиночка надула румяные щечки, состроила обиженную мину.
- "Хорошо", "как вам будет угодно", - передразнила она, - ишь ты, какой серьезный, ни дать, ни взять, бука!
Ефим оторвался от работы, посмотрел на Тину и рассмеялся.
- Вот так-то лучше, вас очень красит улыбка, - сказала Тина игриво, - и молодит... Совсем мальчик. Будьте всегда таким, и тогда вы мне понравитесь. Вы хотели бы мне понравиться? - Тина старалась его околдовать блеском васильковых глаз, дразнящей улыбочкой.
"Как будто ей это очень нужно, - с неприязнью подумал Ефим. - Жажда покорять - неуемная. Как ей не надоест бесконечно флиртовать?" Между тем его самолюбие задел тон Тиночки, в котором слышалось не очень-то замаскированное равнодушие. Так, слова-побрякушки... Он молчал, не отвечая на ее вопрос.
- Так хотите вы мне понравиться или нет? - допытывалась Тиночка.
- А если хочу, что тогда?
- Тогда постарайтесь, может быть, вам удастся.
- Вы, верно, шутите...
- Не шучу. - Она почему-то погрозила Ефиму указательным пальчиком. - Смотрите у меня!...
Зазвонил городской телефон. Крошкина взяла трубку.
- Володя! Здравствуй! Куда ты пропал? Я по тебе безумно соскучилась, - сыпала она пустые слова. -A-а! Работа!.. Смотри же у меня!.. В кино? Когда?.. М-м-м.. Последний сеанс... - Тиночка заколебалась на мгновение. - Можно, зайди за мной... Договорились, пока.
Разговор Тиночки с неизвестным Володей чем-то задел Ефима. Неприятное чувство, похожее на ревность, зашевелилось в нем. "Фу, чушь какая-то, - разозлился он, - ведь она мне даже не нравится".
Приближался новый, 1945-й год. Встретить его со стопкой водки или с бокалом вина, пусть не ахти какого - сладенького или кисленького, поводов было немало. Главный - долгожданные успехи Советской Армии на всех фронтах Великой Отечественной войны. Москвичи уже привыкли, как к должному, к грому и расцвеченному небу победных салютов. Вся территория Советского Союза была очищена от врага, чувствовалось: полное поражение фашистских захватчиков не за горами. Радость от сознания этого была всеобщей, личные горести и невзгоды стушевывались и отступали на задний план.
Предпраздничное возбуждение не обошло и редакцию. Новогодний номер газеты, который, по общему заключению, получился неплохим, роздали по цехам. Гора, как говориться, с плеч долой.
Гапченко пригласил в свой кабинет весь небольшой коллектив редакции, поздравил с наступающим и добавил:
- Друзья, есть предложение: давайте встретим Новый год вместе, в складчину. Каждый принесет, что может: кто - закуску... Ну, в общем, это даже не столь существенно. Самое дорогое - мы будем вместе, а скатерть-самобранка восполнит веселье. Что скажете?
Редактора поддержали с энтузиазмом.
- У кого же нам собраться?.. - обратился ко всем Гапченко. - Наверно, у Алевтины Михайловны?.. Она ведь у нас единственная буржуйка-домовладелица.
- Конечно, конечно же, у меня, - поспешно согласилась Тина, - места в моем доме всем хватит. Музыки разной полно: патефон, пианино, гитара... Пироги мамочка испечет... Остальное приложится.
- Кто "за", прошу поднять руку... единогласно. Сбор в доме госпожи Крошкиной, - шутливо-торжественным тоном продолжал Гапченко, - улица Зеленая, двадцать, если не ошибаюсь... ("Точно", - подтвердила Тина), тридцать первого декабря в двадцать три ноль-ноль. Форма одежды -парадная.
Все переглянулись и рассмеялись: парадная - есть ли она?
- За отличную работу в уходящем году всех премирую... - Гапченко для большего эффекта сделал паузу, - тридцатишестичасовым отпуском для фундаментальной подготовки к встрече Нового года. Не смею вас больше задерживать.
Быстрее всех собралась уходить Тина.
- Фима, - сказала она строго, - обязательно приходите, слышите? Адрес запомнили?.. То-то! Смотрите у меня!..
Редакция опустела, остался в ней один Ефим. В общежитие он не торопился. Это ведь не родной дом, где тебя ждут, куда ты спешишь с работы. Кроме того, ему хотелось повидаться с Гориной, к которой питал, как полагал, взаимную симпатию. В жизни такое не часто встречается, дружба достойного человека дорогого стоит. Ефим решил лично поздравить Зою Александровну с наступающим праздником, не сомневался: ей это будет приятно. Он позвонил ей, попросил разрешения зайти:
- Через полчаса?.. Благодарю.
Он сел на диван, закурил. Гапченко удивил его сегодня: вот, оказывается, каким общительным, веселым может быть. С первого взгляда, а пожалуй, и со второго - сухарь, желчный, с подтекстом. И вдруг - открытость, шутка, непритворное намерение встретить Новый год среди сотрудников своей редакции. Даже сам предложил это. Воистину, чужая душа - потемки.