Ефим не читая, положил справку в карман, от души посочувствовал ему.
- Работать сегодня сможешь? - спросил участливо.
- Надо, так лучше... тяжко мне... все же мать. Она одна была у меня родная, теперь никого...
И начал работать как раньше, с прохладцей - восемьдесят, восемьдесят пять вкладышей за смену, не больше.
- Что будем делать с Лапшиным? - спросил Батюшков Малькова и Сегала. - Ему известно, как в его отсутствие выполнялся план?
- У него большое горе, - объяснил Ефим, - неудобно теперь упрекать его.
- А если его отстранить, вернее, поменять местами с Жарковым? - предложил Мальков, вопросительно глянув на Ефима.
- Пока не стоит, успеется, - возразил Ефим.
- Смотрите, товарищ Сегал, план будем спрашивать с вас, - предупредил Батюшков, - не забывайте об этом.
Но никаких перестановок делать не пришлось. Через три дня Лапшин явился на смену зверь зверем. Ни с кем не поздоровался и рванулся к заливке. Действовал как автомат, ритмично, быстро, без остановок, и к обеду выставил на полке стеллажа семьдесят отливок. Мастера, да и все в смене были озадачены. В конце обеденного перерыва Ефим попросил Лапшина зайти в конторку.
- Вы не знаете, Сергей Назарович, почему ваш друг Лева сегодня на работу не вышел?
Лапшин сверкнул холодными глазами, отборно выматерился.
- Падла он, шкура... Все равно прибью стерву... - и ушел, оставив Ефима в полнейшем недоумении.
- Бригадир вчера вечером разрисовал Левку - не узнать! Утром он в поликлинику почапал, за билютнем, - сообщил Ефиму по секрету подсобный рабочий.
- Как разрисовал? Избил, что ли? - уточнил Ефим. - За что?
Рабочий замялся.
- Продал он Серегу. Сам его подбивал работать шаляй-валяй, мол, куда нам спешить, пар из себя выгонять?.. Ну, Лапшин и работал: "ямщик, не гони лошадей!" А вчера как узнал, что Левка тут без него выкомаривал, и дал ему... дескать, чего, сука, подводишь. Левка стал отбиваться, говорит, не тебя продавал, не тычь кулаками, обида меня взяла, говорит, какой-то... - рабочий запнулся, - плюгавый еврейчик тебя обштопал, а мы что - хуже? Ты гляди, не обижайся, это он со злости сбрехнул.
- Гм... гм... все понятно, - покачал головой Ефим, - сюжет!
Между тем Лапшин, а стало быть и вся смена, изо дня в день, неделя за неделей выдавали сверхплановые вкладыши. Заработок литейщиков заметно увеличился, посыпались премиальные, ордера на ширпотреб. Ефим наконец-то расстался со своей начисто истрепанной гимнастеркой и шинелью, с окаменевшими от времени и службы кирзовыми сапогами. Он приобрел по ордеру полушерстяной костюм, тупоносые штиблеты, прорезиненный плащ. Словом, как говорил великий Сталин, "жить стало лучше, жить стало веселее". О смене Сегала заговорили на заводе. Сам Ефим был удостоен звания "Лучший мастер".
Приближалась двадцать седьмая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Сменный мастер Сегал встречал ее своей фотографией на заводской Доске почета и скрипом новых хромовых штиблет на кожаной подошве. Шутка ли!
* * *
Олег Николаевич Батюшков стал ходить по цеху важно, даже немного торжественно. Чувствовалось в нем сдержанная гордость, радость и еще что-то необыкновенное, стабилизирующее настроение на высоком уровне. Одевался он и прежде аккуратно: вместо спецовки, поверх черного шерстяного костюма, обычно носил кожаное полупальто. Но если раньше на нем были темные сорочки, то теперь они были заменены ослепительно белыми, подчеркнутыми темным галстуком. Именинник, да и только!
И впрямь, Олег Николаевич был на высоте: вот уже два месяца цех перевыполнял план, а это означало, что второй литейный перестал быть мишенью для упреков и разносов со стороны руководства завода. Теперь на производственных совещаниях у директора Батюшков сидел не пряча голову пониже в ожидании очередного нагоняя, а гордо подняв ее, выпятив грудь, как и подобает победителю. А все потому, что смена мастера Сегала вылезла из вязкого болота и вышла на широкий простор.
Иван Иванович Мальков так и говорил Ефиму:
- Вы и только вы, Ефим Моисеевич, вытащили нас. Просто не представляю, как бы мы без вас справились...
Поскольку у цеха образовался некоторый задел деталей - запас прочности, он получил привилегию выходных дней. Совсем недавно такая роскошь была редкостью. Как-то в субботу, во время обхода цеха, Олег Николаевич заглянул в конторку сменного мастера, подчеркнуто дружески поздоровался с Ефимом.
- К новыми восхождениям готовимся, коллега? Это достойно похвалы! А я к вам с маленьким предложением.
- Пожалуйста, - Ефим сразу же настроился выслушать производственный наказ.
- Уважаемый коллега, - несколько выспренно продолжал Батюшков, - завтра у нас выходной день. Чем вы собираетесь его заполнить?
- Пока не думал об этом, откровенно признаться, - ответил Ефим, крайне удивленный вопросом Батюшкова.
- Так вот, прошу вас пожаловать ко мне домой на чашку чая... Познакомитесь с моей семьей. У меня неплохая библиотека. Для вас, не сомневаюсь, это интересно. Итак, если согласны, часика в четыре пополудни милости прошу!
Что угодно, только не это ждал услышать Ефим.
- Право, неудобно как-то, Олег Николаевич, - ответил он смущенно.
- Вполне удобно и даже необходимо. Интеллигентные люди должны общаться...
... "Что это все значит? - продолжал недоумевать Ефим, направляясь в гости. - Не премия же мне за хорошую работу?"
"Интеллигентные люди должны общаться", - вспомнил он последнюю фразу Батюшкова,.. Гм... интересно, однако!
Ефим вошел в подъезд большого дома, где жил его начальник. Лифт быстро поднял его на нужный этаж. На одной из дверей блестела металлическая пластинка с выгравированной надписью: Батюшков Олег Николаевич.
Дверь открыл хозяин. В свободной шелковой куртке и домашних туфлях он показался полнее и ниже ростом. Приняв от Ефима плащ, повесил его во встроенный в прихожей шкаф. Ефим оглядел себя в большом зеркале - ничего хорошего: брюки нового костюма длинны и гармошкой набегают на штиблеты, рукава пиджака почти закрывают пальцы рук, ворот серой рубашки размера на два больше тонкой шеи, галстук явно неподходящего цвета... Пугало! И только глаза, темно-зеленые, в обрамлении длинных черных ресниц, да шапка пышных волос смягчали, если не искупали, убожество туалета.
- Проходите, пожалуйста, - артистическим жестом пригласил хозяин гостя.
Даже скупой на свет бессолнечный день глубокой осени не мог заглушить блеска нарядной столовой. Огромный, инкрустированный красного дерева буфет, продолговатый, накрытый ослепительно белой накрахмаленной скатертью стол, массивные, с мягкими сиденьями стулья, - все здесь было красиво, прочно, основательно, но не громоздко. С высокого лепного потолка свисала хрустальная люстра. Ефим быстрым взглядом охватил эту дорогую обжитость. Батюшков все же заметил некоторое удивление своего гостя.
- Старые русские мастера обладали поразительным умением счастливо сочетать добротность и изящество в своих поделках, - мягко объяснял он словами терпеливого экскурсовода. - Вы не находите?.. Мой отец занимался адвокатурой, и я унаследовал кое-что из домашних вещей. Отец собрал и большую часть библиотеки. А остальное уж сами, как говорится.
В столовую вошла высокая, немолодая, немного чопорная дама в нарядном платье, прикрытым спереди кокетливым маленьким фартучком.
- Лариса Дмитриевна, позволь представить тебе нашего гостя. Это и есть Ефим Моисеевич Сегал... Ефим Моисеевич, будьте знакомы, моя супруга...
Хозяйка дома и гость обменялись поклонами, улыбками.
- Скоро придут и остальные члены нашей семьи - Леночка и Боб, - сказал Олег Николаевич.
"Наверное, дочь и сын", - подумал Ефим, и в это время из прихожей донесся звонок.
- А вот и они! - Батюшков поспешил открывать дверь.
Через минуту в дверях вырос огромный лоснящийся дог. Натягивая поводок, он тащил за собой девушку лет шестнадцати, очень похожую лицом на Олега Николаевича. Пес уперся в Ефима желтыми с сумасшедшинкой глазами и глухо, как из бочки, залаял.
- Боба, Бобинька, свои, нельзя, - увещевал пса Батюшков. - Леночка, отведи Бобиньку в его комнату и запри. Он умница у нас, - похвалил собаку хозяин.
- Олег Николаевич, у меня все готово, можно обедать, - возвестила Лариса Дмитриевна.
Леночка помогла сервировать стол, Олег Николаевич достал из буфета пол-литра настоящей "Московской" и бутылку портвейна. Обед был обильный и вкусный. Ефим и не помнил, когда лакомился подобным. "Вот так чашка чая!" - усмехнулся он про себя.
После обеда хозяин и гость перешли из столовой в соседнюю просторную комнату.
- Здесь - главное мое богатство, моя библиотека, - Батюшков указал на два широченных шкафа красного дерева с полками, сплошь заставленными книгами.
- Признаюсь вам, инженерство - не мое призвание, так уж получилось. В душе я - литератор, неистребима моя любовь к словесности, особенно к поэзии, стихи - моя стихия, - улыбнулся он своему неожиданному каламбуру. - Особенно Пушкин. Ах, Пушкин! Волшебник! "Гусей крикливых караван тянулся к югу..." Одна строка, а какая картина, какое содержание, сколько грусти... Вы любите поэзию, Ефим Моисеевич?
Спокойно и безмятежно текла непринужденная беседа о поэзии, о красоте... В уютном, со вкусом и комфортом убранном жилище сама мысль о какой бы то ни было неустроенности, несчастье, а тем паче о войне - казалась бесконечно далекой.
...Улица встретила Ефима теменью, густо моросящим холодным дождем. Светомаскировка в Москве строго уже не соблюдалась, но, видно по привычке, окна плотно зашторены - кажется, глубокая ночь и город спит. Лишь в одном окне дома напротив, в полуподвале - комнате Андреича - яркая пробоина света.