Прослышав о черных днях хутора Мурака, Лео, придавленный первым кругом усталости от жизни, с чувством стыда подумал о человеческом недоброжелательстве. Появление внебрачных детей Абеля кинуло деревенским кость в зубы. Когда медлительные люди входят в раж, они без устали талдычат об одном и том же. Амалию поддевали и высмеивали, кто как мог. То и дело по поводу хозяйки отпускались глупые шутки. Просто удивительно, что Амалия не сбежала от людей на болотный остров. Деревенский люд копался в мусорном ящике памяти, припоминались старые истории, говорили, что Абель и до женитьбы был охоч детишек стряпать, только пусть Амалия не беспокоится, великодушно утешали ее, те дети уже взрослые и на своих хлебах. Перемывали косточки и Вильмутовой матери, всяк знал, как Абель в свое время осаждал ее, ходил по ночам под окно спальни пугать молодоженов, хотел отбить у отца Вильмута его жену. Тот схватился в сердцах за ружье и вынудил Абеля отступиться. Тогда хозяин хутора Мурака и посватался к первой попавшейся девушке, даже не взглянул, прямые ноги у Амалии или кривые. Этим люди задевали ее больное место, литые ноги Амалии и впрямь были колесом. Случалось, что Амалия уставала от людской злобы, и все же она не обдавала насмешников руганью. Ее охватывали слезы, коренастая, средних лет женщина, словно ребенок, терла кулаками глаза и, всхлипывая, бубнила, что угораздило же Абелю запропаститься с красными в России, теперь нет никого, кто бы постоял за нее. Эрнст стыдился деревенских пересудов, он открыто страдал, лицо его каменело. Было видно, что его трясет от ярости, но он не давал свободы чувствам, воспитывал в себе железную волю, на защиту матери не вставал, давая понять, что он выше людской низости.
Только на вторую осень после окончания войны, за несколько недель до той роковой ночи, когда на хуторе Мурака загремели выстрелы, городские мамочки увезли своих маленьких девочек. Дети держались за юбку Амалии и плакали - они не хотели расставаться со своей муракаской мамой. Но побочные жены Абеля были непреклонны, девчушкам привезли из города по зимнему пальто и насильно заставили отправиться в дорогу. Амалия запрягла лошадь, зачастила в амбар, приготовила каждой из девчушек котомку с провизией и отвезла мамочек с их детками на станцию.
Судьба распорядилась разумно - дети не увидели муракаского побоища.
На первый взгляд, у двух столичных рабочих, у Лео и Вильмута, не было никаких связей с убитым бандитом Эрнстом. Ничего у них неподеленным не осталось. Давным-давно разошлись их пути: лояльные к новой власти рабочие парни растворились в обществе, приложили руки к заглаживанию следов войны, никому из них и в голову не приходило связать свои мысли с наводящим страх расхожим понятием "вредительство", они честно, не жалея сил, вкалывали. Вроде бы просто делить людей, проводя черту между разными группами, слоями, массами. Враг народной власти Эрнст держал палец на спусковом крючке и вместе с себе подобными таился по лесам и зарослям. Такие, как он, верили, что дождутся белого парохода и очистят отечество от красных. Вильмут и Лео конечно же были в глазах Эрнста предателями, подонками, которые махнули рукой на высокие идеи и приспособились к новому строю. В переломные времена люди словно бы надевали маски, белые и черные. Полутонов не существовало. Игры случая никто и в расчет не хотел брать.
Мужики постарше, да и сами они - Эрнст, Вильмут и Лео - не отказывались при немцах от удовольствия подразнить власти. Сын батрака с маслобойни Оту Кукк, верзила из простаков, был горазд собирать глупые присказки. Ему-то и набили башку всякой дрянью, и Оту страсть как гордился этой подобранной мудростью. Целыми днями ездил верхом на белом мерине маслобойни по поселку, орал непристойности и добавлял к каждой из них имя Гитлера. Чего греха таить, и стар и млад тешились горлопанством Оту: устами дурачка изливали свою затаенную вражду, словно бы сами отделывали немцев и таким образом становились причастными к политике.
Однажды в поселок явились полицейские, они поехали на машине вслед за скачущим Оту, настигли его за мостом на речной пойме, там и пристрелили. Досталась пуля и его мерину, словно и лошадь потешалась над Гитлером.
Смерть Эрнста рассеяла висевшую над Вильмутом и Лео угрозу. Часть горя свалилась с души, но легче от этого не стало, пустое место заполнилось тоской. От нее Лео и по сей день не освободился полностью. Во всяком случае, осталось ощущение неоплатного долга.
Будь Эрнст в живых, Лео не посмел бы и глянуть в сторону института. По весне, после смерти однокашника, Лео обзавелся учебниками, взрослый человек принялся изучать книги, предназначенные для детей. Необходимо было уяснить себе современные взгляды на историю и общество и осветить в памяти точные науки, предвоенное свидетельство об окончании гимназии в новых условиях не имело полной цены. Странно, правда, но когда ему надоедала зубрежка, да и потом, в институте, на архитектурном отделении, в моменты усталости - учеба, казалось, шла через силу, и появлялось желание послать все к чертям и посвятить жизнь привычной баранке, - он снова и снова вспоминал Эрнста. Со временем давно покоившийся в земле школьный товарищ стал неким прибежищем, туда стекались его разбредающиеся мысли - самоощущение выравнивалось и хандра отступала. В такие безнадежные мгновения Лео внушал себе: чего терзаешься, Эрнст пожертвовал собой и ради тебя. Лео давал себе отчет в парадоксальности этой связи - и все же? В конечном результате все трагедии свершаются ради тех, кто остался в живых.
В Швеции, на похоронах, уставившись на урну с прахом отца, Лео вспомнил давний момент, когда он стоял перед мандатной комиссией института, которая решала: быть ему студентом или нет. Перед другими подобными ему деревенскими ребятами у него, возможно, было даже преимущество. Не один сокурсник, прошедший по волоску в институт, говорил, что у Лео завидная анкета. И действительно, не за что было ухватиться; почти бедняцкое происхождение. Отец - по профессии столяр, впоследствии - арендатор хутора. За два года до войны оставил хутор и переселился с сестрой Лео в город. Но что стало с ними в войну, об этом у Лео сведений не было. Ах да, пропали без вести, эта формулировка пришлась комиссии по душе. Мать - долгие годы батрачка, затем хозяйка арендного хутора, крестьянским трудом занималась и после войны. Сам он - известное дело, учился. По мобилизации в сорок первом году в армию не попал, потому что находился в уездной больнице - была повреждена нога. Удивительным образом у Лео по этому поводу сохранилась даже врачебная справка, а дни удалось немножко подогнать. После войны - слесарь, потом шофер автобазы, где работал и во время вступительных экзаменов. Оккупационная мобилизация? Естественно, от службы в фашистской армии уклонился, в родных местах хватало болот и лесов, где можно было укрыться.
Возле урны с прахом Лео подумал об удивительных зигзагах жизни: словно заботясь о будущих интересах сына, отец незадолго до войны оставил семью.
При поступлении в институт Лео мог и не знать, что отец убежал с сестрой в Швецию. Все равно что скрыл его существование.
В благодарность отец оставил ему наследство.
На эти деньги Лео приобрел себе машину. На ней же он подъехал к укрывшемуся в лесу старому господскому дому. Без машины он бы сюда и не попал, чтобы спать на полуразвалившейся плюшевой софе с прохудившейся обшивкой, то и дело просыпаясь и вспоминая про отца, от которого отрекся, и других покойников.
Жизнь знай себе посмеивается над человеком.
7
Лео изучал нижний этаж старого дома - сестры хорошо ориентировались в здешних хламовках и кладовках и нашли ему рулетку, молоток и стамеску. Совершенно очевидно, что прежде чем капитально к чему-то приступать, следовало составить основательный план дома. Чертить схемы старых домов труда для Лео не составляло - когда его освободили от работы в министерстве, он на несколько лет устроился в ремонтную организацию. Лишь профану кажется невозможным ориентироваться в расположении балок и различать несущие стены и переборки, видеть за позднейшей перестройкой первоначальное расположение помещений. Лео нравилось проникать в строительные тайны, снимать наслоения. Бесчисленные ремонты - в большинстве избирается путь наименьшего сопротивления - с течением времени наращивают на все свою коросту. Как правило, в старых домах потолки, стены и полы покрыты слоями картона, бумаги, обоев и фанеры. Ничего удивительного, если какая-нибудь прорезанная в деревянной стене дверь впоследствии окажется замурованной кирпичом. Лео доставляло удовольствие нащупывать первоначальную поверхность, в очередной раз можно было убедиться, что зданию причиняют вред не только вода, ветер и жуки-точильщики; именно человек является самым большим врагом дома. При перестройке жилища, преследуя какие-то свои интересы, разрушают саму идею архитектора, теряются ясность и гармония сочленения - искажается чья-то творческая мысль.
Время от времени, задумавшись, Лео опускался на какую-нибудь скамейку, в старом доме имелись десятки причудливых мест для сидения, начиная от кресел в стиле югенд и до крепко сбитых крестьянских лавок. Лео проверял свои наброски, вновь перемерял какой-нибудь отрезок стены, тут же вскакивал, простукивал молотком перегородку, ставил стремянку, забирался под потолок и колупал угол стамеской - прежний облик дома постепенно вырисовывался в его воображении.