Забросив на плечо вилы и грабли, мальчик зашагал вниз по дороге. Настроение было прекрасное. Глянул вверх - на небе ни облачка. "Будет хороший денек", - подумал Влайко, насвистывая какую-то мелодию. Это была песня сербских партизан, которые весной стояли в их деревне, Ему нравились и мелодия, и сами партизаны. "Интересно, где они сейчас? Небось где-нибудь далеко…" Ему захотелось к партизанам - хоть ненадолго. "Отец убил бы меня… Ему больше по душе эти бородатые. Да разве на них можно положиться? - размышлял он. - Вон и Йоле, и его брат, и вся их семья связаны с партизанами. Только у моего отца все шиворот- навыворот. Вся деревня одно делает, а он - обязательно наперекор…" "Ты всегда поступаешь всем назло", - говорил ему дядя. И Влайко с ним согласен. Ведь именно потому отец привечает этих обросших. Лишь бы идти против течения, не быть похожим на остальных. О, как он завидует Йоле, что у того нет отца! "Вот счастливый! Может делать, что ему нравится. Кого хочет, того и любит!.."
Но, к счастью, отца сейчас рядом не было, а вокруг сияло прозрачное, чистое, словно умытое, утро.
Влайко был жизнерадостным человеком, к нему быстро вернулось хорошее настроение. Услышав доносившиеся из пшеницы трели жаворонка, мальчик ему ответил. Жаворонок замолчал, будто удивился, а Влайко засмеялся.
Проходя под сливами, он подпрыгнул, схватился за ветку, и его обдало росой. Он снова рассмеялся и пошел дальше, насвистывая партизанскую песню. Подойдя к току, он прислонил к плетню вилы и грабли, стал отвязывать калитку, но вдруг застыл в оцепенении: из копны соломы поднялся человек в темной одежде и приставил пистолет к его груди.
- Кто там? - раздался гнусавый голос из-за копны.
- Да вот, какая-то птичка залетела.
Мальчик смотрел на того, который держал пистолет. Это был высокий молодой человек; лицо его было бы приятным, если б не жесткий, колючий взгляд. Отряхивая приставшую к штанам солому, из-за копны показался второй - пожилой, весь какой-то опухший, уродливый. Оба были несимпатичны мальчику, но он стоял спокойно, стараясь не показать своей неприязни, и только недоумевал, почему до сих пор нет отца - тот бы сообразил, что делать. "Вот сейчас этот болван пальнет, и конец мне", - подумал Влайко, и ему стало страшно.
Мужчина с отекшим лицом, все еще раздраженно стряхивая с себя солому, подошел ближе.
- Чей будешь? - спросил он гнусаво. И, поскольку Влайко молчал, повысил голос: - Я тебя спрашиваю, чей ты?
- Сын Стояна, - выпалил мальчик, испуганно отступая.
- Какого Стояна?
- А вот этого, - услышал Влайко голос отца.
Никогда в жизни мальчик так не радовался его появлению,
Незнакомцы обернулись. Отец не спеша привязывал к плетню лошадей. Спокойствие его передалось Влайко, у него отлегло от сердца.
- Вы что пистолетом тычете в ребенка? Или вы не христиане? - зло спросил Стоян, приближаясь к незнакомцам.
- Мы-то христиане, а вот ты кто? - спросил опухший, отводя руку молодого. - Погоди, давай выслушаем этого господина.
- Никакой я не господин, - проворчал отец. - Простой крестьянин. А вы кто такие? - взглянул он на них.
- Мы нездешние, - сказал молодой, сверля Стояна недобрым взглядом.
- Оно и видно, - парировал отец. - Наши так пистолетами не машут. А уж на детей - тем более.
Никогда еще Влайко не восхищался своим отцом так, как сейчас.
- А не кажется ли тебе, что у тебя слишком длинный язык? - угрожающе спросил старший.
- Как бы тебе его не укоротили, - добавил молодой, скаля зубы.
Внешне отец был спокоен. Повернувшись к старшему (молодого он явно игнорировал, хотя именно его боялся больше), он сказал:
- Чего вам надо? Я ведь к вашим хорошо отношусь, это здесь все знают. Однако кому ж понравится, когда детям грозят оружием?
- Ну, вот так-то лучше, - согласился человек с одутловатым лицом. Настроение его заметно улучшилось, так как он наконец избавился от соломы, отряхнул все соломинки со своих штанов. - Видишь, Еремие, какой у нас нюх - вышли на своего человека, - подмигнул он молодому. Потом шагнул к отцу, крепко схватил его за плечи и притянул к себе: - Слушай внимательно, дядя. Сегодня мы у тебя в гостях - и обращайся с нами как с гостями. Принеси еды - побольше да повкуснее, да и выпить чего-нибудь не мешает. Не вздумай подсунуть нам какие-нибудь помои - выльем тебе за пазуху, понял? - Он отпустил отца. - И вот еще что. Вечером пойдешь с нами, покажешь дорогу в Соколович. Ну как, договорились?
- Да я… - начал было отец.
- Твои заботы меня не касаются, - оборвал его пожилой.
Молодой постукивал пистолетом по ладони.
Но отец не сдавался.
- Послушайте, братцы, мне ж молотить надо, зерно пропадет…
- Завтра смолотишь, когда уйдем, - сказал пожилой.
Продолжая играть пистолетом, криво усмехаясь, подступил к нему и молодой.
- Ладно, ладно, - пробормотал отец. - Сделаю.
Влайко было жаль отца, вынужденного разговаривать с этими типами и подчиняться им. В душе он наверняка их проклинает. Но ясно было, что с ними шутки плохи: им ведь безразлично, куда стрелять - в человека или в пень.
- А теперь, щенок, беги домой да принеси нам перекусить, - приказал пожилой.
- Я пойду с ним, он ведь не знает, что взять, - засуетился отец.
- А ты здесь останешься, - перебил его молодой. - Неизвестно, что ты нам подстроить можешь.
- Пусть попробует, - пригрозил пожилой, мигая налитыми кровью глазами. - Мы тогда его дом с землей сровняем.
Влайко смотрел на них, на отца, и ему вдруг нестерпимо захотелось очутиться где-нибудь в другом месте.
- Ну, топайте, - прикрикнул пожилой.
Отец взялся было за узду, но молодой приказал:
- Лошадей оставь здесь. Так будет надежнее.
Беспомощно пожав плечами, отец кивнул Влайко:
- Идем…
- Эй, дядя! - окликнул его гнусавый. - Следи за своим щенком, чтоб не распевал партизанские песенки, иначе я ему язык окорочу!
Когда его уже не могли услышать, отец выругался сквозь зубы:
- Сволочи!..
- Вот они, твои четники! - сказал Влайко, решив высказать все, что было на душе, но получил такую затрещину, что в глазах потемнело. Он заплакал и отбежал в сторону, вызывающе крича: - Твои, твои, а то чьи же? Ты ведь их вон как любишь!
Отец схватил палку.
- Я тебе покажу, кого я люблю!..
Влайко пустился наутек. Все было обидно: и оплеуха, и пережитое на току унижение, но больше всего возмущала мальчика отцовская покорность. И он поклялся: пока жив, никогда не будет хорошо относиться к четникам, да и к отцу тоже, если тот будет с ними заодно.
Этой клятве Влайко остался верен навсегда, но никому, даже Рыжему, не рассказал, что с ним произошло в тот день.
И отец был нем как могила.
Всюду боль
Погруженная в свое горе, мать раскачивалась из стороны в сторону, причитая. Отдельные слова доносились до слуха Раде: "Бедная я, несчастная… сынок мой… горе мне, горе…"
Раде не хотел тревожить ее, хотя с утра, кроме кусочка хлеба, во рту у него ничего не было и голод давал о себе знать. Выйдя из дома, мальчик сел на крыльце. Тут его и застал дядя.
- Что пригорюнился? - спросил он Раде.
- Ничего, - ответил мальчик угрюмо, поднимаясь со ступеньки.
- А Йоле где?
- Пошел на мельницу.
- А мать?
- Дома… - Он показал рукой на дверь.
- Никак не успокоится, - сказал дядя, качая головой. - Погубит она и себя, и вас.
Он зашел в дом, оттуда послышался его голос: "Радойка, послушай меня, Радойка…" Потом, выйдя на крыльцо, дядя обратился к Раде:
- Иди-ка ты ко мне на огород, мои там копают картошку, помоги им, а они тебя покормят! - И возвратился к матери.
Раде нехотя встал. На душе было тоскливо. Он чувствовал себя очень одиноким в этом мире, одиноким и никому не нужным. Ноги заплетались, словно на плечах лежала тяжелая ноша. "Почему так грустно и пусто у нас дома? - думал мальчик. - Никогда не знаешь наверняка, поешь сегодня или нет".
- Это потому, что у вас нет отца, - объяснила Лена, когда он однажды ей пожаловался.
- Да, у вас всегда хорошо. И всегда есть что пожевать, - с завистью сказал Раде.
- А ты живи у нас, - предложила она серьезно.
- Ну да! - рассердился малыш, - Как же я оставлю Йоле?
- А он станет к тебе приходить. Он и так каждый день у нас.
- А мама? - спросил Раде. - Она будет плакать…
- Подумаешь, - ответила девочка. - Она и так плачет.
Раде понимал: это правда. Но он не мог оставить мать, пусть даже у Лены ему было бы во сто раз лучше. "Все было бы по-другому, если бы Райко был жив", - подумал он, тяжело вздохнув, и, кажется, впервые осознал, что такое смерть. Райко нет и никогда больше не будет! Глаза малыша налились слезами.
- Если бы Райко не ушел тогда с пролетариями, он остался бы живым, - сказала Лена. - Это они виноваты!
- Нет, пролетарии не виноваты, - ответил Раде, защищая брата.
- А кто же, если не они?
- Война виновата, вот кто! - рассердился он.
- Конечно, война, но и пролетарии тоже, - упрямо твердила Лена. - Мой отец так говорит.
- Подумаешь!
- Он знает. Поэтому он и не любит пролетариев.
- И вовсе не поэтому! - ехидно сказал Раде.
- Только из-за Райко!
- Нет, не из-за Райко, - твердил он.
- Почему ж он вас любит?
- Ну, мы - другое дело, - ответил Раде, прекращая спор.
"А почему другое? - думал он, направляясь к картофельному полю дяди. - Пожалуй, нет, не другое. Мы тоже пролетарии. У нас тоже ничего нет…"