Взрослые дурят детей! Они отдают их в школу, чтобы дети НЕ ДУМАЛИ. И НЕ ЗАДАВАЛИ БЫ ВОПРОСОВ О ГЛАВНОМ. Вот зачем взрослые придумали школу! Чтобы спастись от детских вопросов. Чтобы посадить детей в клетку луковой шелухи, чтобы запереть детских ум в клетку арифметической дроби – учи, учи, считай, зубри, вычисляй – и НЕ ДУМАЙ НИ О ЧЁМ! Думать опасно и не полезно.
– Подходите, подходите, кто ещё не смотрел! А вы не толпитесь тут, идите на свои места. Посмотрел? Отходи. Итак, запишем в дневник задание на дом: нарисовать в тетрадке клетку луковой шелухи…
Вопросы, которые мучили меня в одиннадцать лет:
Почему взрослые ссорятся и, в итоге, оказывается, что виновата я?
Почему взрослые никогда не попросят у меня прощения, если обидели?
Почему нельзя встретиться с отцом?
Почему мама не позволила мне ходить в спортивную школу, когда мы жили в Луганске?
Почему я не могу нормально говорить – как другие люди?
Почему все умирают? Если нельзя избежать смерти, то какой смысл в этой жизни?
Кому я могу задать эти вопросы?
Почему никто никогда не говорит со мной о главном?…
Про зелёную шляпку
Я шла в школу, дул сильный западный ветер, влажный и напористый, как всегда осенью. Я боялась, что он сорвёт с меня мою зелёную шляпку. Мама мне купила эту дурацкую шляпку, привезла, очень довольная, из Днепропетровска. Такой зелёный цветочный горшок с двумя висюльками, которые свисают с макушки (типа "украшение"). Вроде двух соплюшек.
Я очень стесняюсь этой шляпки, но ничего не поделаешь – приходится носить. К тому же боюсь, что её унесёт ветром (уже уносило!), что она шлёпнется в лужу, раскиснет, и мне дома будет выволочка. Я нахлобучиваю шляпку поглубже…
Странно, почему мама никогда не спросит меня: что мне нравится? Она сама решает за меня. Мне от этого очень тяжело. Но взбунтоваться против этой шляпки мне и в голову не приходит. Это значило бы обидеть маму, мама стала бы плакать, говорить о моей неблагодарности, пить валерьянку… О, только не это! Мне стыдно ходить в этой шляпке в школу, тем более, что вешалка стоит в классе и никуда эту шляпку не спрячешь, целый день она красуется на самом верху вешалки, как новогоднее украшение на ёлке…
И я думаю о том, что когда у меня будут дети… если у меня будут дети, я никогда не буду покупать им таких нелепых зелёных шляпок…
Мама, видя мои страдания, говорит: "А что бы ты хотела? Тогда носи платок, как деревенская тётка! Между прочим, платок тебе не идёт – так же, как и мне. У нас с тобой не тот тип лица".
Нет, платок я не хочу. Вообще у меня с вещами трудные взаимоотношения. (Так же, как и с едой. Так же, как с речью). Мне никогда ничего не хочется. И всё кажется чужим. Меня вообще угнетает вся эта материальная сторона жизни. Эх, жить бы на какой-нибудь другой планете, где люди обходятся без всего этого!
Впрочем, я бы носила шляпу – такую широкополую, чёрную, закрывающую половину лица. Может, я её и носила в какой-то другой жизни… И длинное, до пят пальто. Да, мне нравится одежда из другого времени – одежда, в которой можно спрятаться…
О вещах
Только две вещи в моём гардеробе меня не раздражают – это лыжный костюм и осеннее пальто. Синий лыжный костюм с брюками – это вам уже не байковые шаровары! Брюки -такая удобная простая одежда. Я бы всё время их носила. Но когда я однажды надела лыжный костюм весной, просто на прогулку… О, что было, когда я вернулась домой!
К несчастью, это было воскресенье, и Фёдор рано пришёл с работы. Увидев меня, он прямо побелел от бешенства. Он так орал!… И так страшно перекатывались на его скулах желваки… Он кричал, что я его позорю на весь город – тем, что разгуливаю в "шшштанах", что приличные девочки так не одеваются, чтоб это было в первый и в последний раз, что если он ещё раз заметит, что я гуляю по городу в "шшштанах", он возьмёт большие бабушкины ножницы – и я своего костюма больше не увижу…
А ведь Фёдор был вовсе не старик-ретроград, ему в ту пору было всего 32 года.
Да, это была весна шестьдесят второго года, и верхом неприличия для девочки было выйти на улицу в брюках. Даже в лыжных! Вот, такое удивительное было время.
Эх, почему я не родилась мальчишкой? Какую роковую ошибку совершила природа, как зло она надо мной посмеялась! Многих проблем в моей жизни не было бы. Во-первых, я бы сумела подружиться с Фёдором, я знаю, что он мечтал о сыне и, наверное, в образе мальчика я бы не так его раздражала. Во-вторых, я бы наплевала на своё заикание и забыла бы о нём! Вот, у нас один мальчик в классе заикается, и его ничуть это не смущает и не напрягает, он просто не обращает на такие мелочи внимания! Ну, и проблем с одеждой не было бы. Носила бы брюки, клетчатую рубашку и кепку, а зимой шапку-ушанку – эх, хорошо быть мальчишкой!
Но осенним пальто бабушка мне явно угодила. Широкое и прямое, с большим воротником, который можно поднять до ушей, с большими карманами, в которые можно засунуть руки чуть не по локти. Это не пальто – это почти дом! В таком пальто здорово бродить под дождём, тёмными вечерами, безлюдными улочками, и размышлять на самую злободневную в подростковом возрасте тему: "Почему жизнь – такая странная и грустная штука?…"
О нелюбви к своему имени
Я очень не любила своё имя, хотя долго не решалась себе в этом признаться. Я его боялась. Да, объективно оно было красивым, но оно было чуждо мне: оно меня не грело. Когда мама говорила строго: "Лена!" – я точно покрывалась инеем… А уж когда Фёдор произносил его, почти всегда полностью, как-то особо налегая на его ледяные буквы ("Елленна!") – у меня всё холодело внутри, я боялась превратиться когда-нибудь в мальчика Кая с замороженным сердцем из сказки о Снежной королеве…
Я спросила как-то маму:
– Почему ты меня так назвала?
Она ответила:
– В честь Елены Прекрасной!
– А кто она такая?
Мама что-то путано рассказала мне про некую греческую красавицу, из-за которой даже была война… Меня это неприятно взволновало, и я захотела узнать подробности: что же там на самом деле было? Но ни у кого из подруг книг про Елену Прекрасную не оказалось. Но вскоре я купила в нашем магазинчике книжку "Троянская война и её герои", прочла её и ужаснулась: из-за какой-то смазливой девицы учинилась такая БОЙНЯ?! И меня назвали в честь этой кокетливой дуры?! Какая же она прекрасная? Она – ужасная! Елена Ужасная! Она предала своего мужа, свой народ.
Какой кошмар… Я пережила настоящий психологический шок и мне стало ещё холоднее под этим ледяным покровом: ЕЛЛЕННА! Ну, конечно, разве могла женщина с таким именем кого-то по-настоящему любить, кого-то пожалеть?… У неё ведь совсем не было сердца. И совести у неё тоже не было!
Я по-настоящему страдала и не знала (до поры, до времени), как мне избавиться от этой ненавистной клички, которая была для меня равносильна понятию: предательница.
Про мою фамилию
А вот фамилию судьба подарила мне тёплую, но необычную (это была фамилия моего отца). Почему-то каждый новый учитель и каждый новый ученик искажали мою фамилию на разные лады (даже не хочу перечислять все вариации). Класс при этом дружно ржал, и постепенно я стала стыдиться своей фамилии, она мне стала казаться какой-то шутовской.
Какая счастливая Аня-большая, думала я, у неё такая хорошая – нормальная фамилия: Сергеева. У других ребят в нашем классе тоже нормальные фамилии. Нет бы и мне родиться какой-нибудь Петровой или Сидоровой, чтобы хотя бы фамилией не так выделяться из коллектива. Правда, у Ани-маленькой тоже необычная фамилия: Удрис. Но зато её никак не исказишь. Да к тому же, Анин дедушка Удрис был латышским стрелком, революционером, так что носить такую фамилию очень даже почётно.
А кто были мои предки, я в то время ещё не знала, и что я когда-нибудь полюблю свою фамилию, даже не догадывалась.
"Так как же правильно произносится твоя фамилия?" – слышу я в который раз и съёживаюсь, ожидая взрыва смеха в классе…
Первое стихотворение
Конец марта. Ветер! Всегда ветер… Весной он особенно резкий и жёсткий. Солнце яркое, и оттого мучительное. Режущее солнце, режущий ветер… Больно. Ото всего больно. Весна – мучительное время года. Вид подсыхающих луж вызывает тоску. Словно и в душе у меня что-то, вчера ещё буйное и безбрежное, подёргивается сухой коркой…
Я терпеть не могу весну – ту, которая начинается после подснежников. Весной мне почему-то плохо. Тоскливо. Очень тоскливо. Маетно. Вдруг, без всякой причины, по нескольку раз на дню хочется плакать. Весной страх речи усиливается: при мысли, что нужно что-то сказать, самую простую фразу, на меня нападает паника, ужас! Хочется исчезнуть. Не быть…
Хочется куда-то бежать, но бежать особо некуда. В степи – грязь по колено, там не побегаешь. Только на любимый курган. Здесь хорошо маяться душой… Ветер… Ветер… Так хочется, чтобы этот ветер выдул из души тоску…
Прихожу из школы домой. Бабушка зовёт обедать. Сажусь за стол в тоскливом полусне…
– Ну, ты прям как сонная муха, – говорит бабушка.
Сижу, с тоской ковыряю в тарелке. Ничего не хочется. Ничего. Только – спать! И вдруг…
(С той минуты прошло сорок лет, но я отлично помню всё и сейчас, – словно это случилось только вчера).
…Я ощутила странное, незнакомое волнение. Оно никак не было связано с тем, о чём спрашивала бабушка, и с тем, что я ей отвечала, никак не соотносилось с моей тоской, маетой… Я ощутила его как сильный толчок внутри себя – и я мгновенно проснулась от этого толчка. Волнение нарастало так стремительно, что в следующую минуту – или мгновение? – меня буквально трясло. Я отложила ложку, есть я не могла.
– Бабушка, я сейчас… – и, выскочив из-за стола, побежала к себе в комнату.