Сергей шепнул что-то на ухо Лешке. Тот, кивнув, скрылся в толпе.
Офицер с сопровождающим прошел на середину цеха, в центр круга, образованного расступившейся толпой.
Офицер молод, строен и, пожалуй, красив. Если бы не цепкие, сверлящие, близко сведенные к переносью глаза. И злой, не по-мужски маленький рот. И телохранители его - парни хоть куда. Рослые, но не грузные, а собранные. У обоих из-под фасонисто надетых фуражек - чубы. У одного - светло-рыжеватый, у другого - угольно-черный. И физиономии сытые, румянец во всю харю.
Офицер встал на перевернутые носилки. Неторопливо поворачивая голову, окинул взглядом заполнившую цех толпу. Сказал негромко, но внятно:
- Мастер вашего цеха передал мне, что вы желаете обратиться с просьбой. О чем вы просите?
- А где он, мастер-то? - крикнул кто-то из толпы. - Куда упрятали?
- Кто это крикнул? - так же негромко, но отчеканивая каждое слово, спросил штабс-капитан. И уже чуть повысив голос: - Я спрашиваю, кто кричал?
В круг протиснулся Сергей Набатов.
Штабс-капитан скользнул по настороженному лицу рабочего, по мятой, давно не стираной робе, задержался на кровоточащей ссадине у запястья левой руки и, вскинув голову, уперся взглядом в самое переносье Сергея.
- Ты?
Сергей выдержал взгляд.
- Кричал не я. Но тоже хочу спросить: где наш мастер?
- Где? - почти вкрадчиво повторил офицер. - Могу удовлетворить вашу любознательность. Там, где ему и надлежит быть. Под замком. Вместе с остальными агитаторами и бунтовщиками. Что вас еще интересует? У вас были, кажется, еще и просьбы?
У Сергея только чуть приметно обозначились желваки.
- Мы ждем, что вы освободите беспричинно арестованных наших товарищей.
- Ах, вот вы о чем просите! - с веселой небрежностью произнес штабс-капитан.
Сергей и тут не повысил голоса.
- Мы не просим. Мы требуем!
Игривое выражение сбежало с худощавого породистого лица штабс-капитана. На щеках и на лбу преступили красные пятна.
- Кто мы? Кто тебя уполномочил за всех говорить! - и резко махнул рукой: - Взять!
Стоявший справа солдат с рыжим чубом сделал шаг вперед.
Но не успел и коснуться Сергея, как из толпы крикнули с угрозой:
- Не трожь!
И в ту же минуту тесное кольцо до того смирно стоявших людей ощетинилось берданочными и ружейными стволами.
- Отставить! - закричал, срываясь в натуге, штабс-капитан.
Никто не шелохнулся. Черные колечки стволов так же неподвижно смотрели в лицо.
- Пулеметы наготове, - пригрозил штабс-капитан. - Ни один живым не уйдет!
- Это точно, - сказал стоявший в переднем углу сутулый зобастый старик, - свою кровь, поди, отвык жалеть, а нашу и подавно. Такая ваша волчья порода.
- Очистить дорогу! - скомандовал штабс-капитан, по-своему истолковавший слова старика.
Сергей шагнул вперед.
- Не спешите, господин офицер! Вы в наших руках. Но нам вашей крови не надо. Мы вас отпустим. Если вы согласны на два условия. Первое: освободить всех арестованных. Второе: очистить слободу. Даем час на сборы.
Штабс-капитан не мог поверить своим ушам. Наивность рабочего вожака поразила его.
"Дурак! Только бы выбраться из этой западни. А там... заговорят пулеметы!.."
Но надо было делать игру, и он проговорил с усмешкой:
- Не много ли берете на себя, господа!
- Хватит зубы скалить! - закричали из толпы.
Сергей поднял руку. Но сказать ничего не успел. Звук далекого выстрела остановил его на полуслове.
Выстрел слышали все.
Но истинное его значение понял один штабс-капитан.
- Я принимаю ваши условия! - сказал он надменно.
- Смотри, ваше благородие, не вздумай хлюздить! - предостерег зобастый старик.
- Слово офицера! - с достоинством произнес штабс-капитан. - Ни один из приговоренных не будет повешен.
Сергей дал знак, и толпа расступилась.
Штабс-капитан, чеканя шаг, как на параде, пошел к выходу. За ним, видимо, опасаясь получить пулю в затылок, торопливо кинулись чубатые телохранители.
5
До конца дней своих корил себя Сергей за постыдную доверчивость.
Можно было взять в оправдание неосведомленность свою: о набеге партизан Смолина он, да и никто из заводских, не знал. А штабс-капитан знал. Потому и лошади были у него заседланы. Потому и в литейную пришел. Как в разведку: выведать хотел, знают ли рабочие о подходе смолинского отряда.
Но не в этом главное. Главнее в том, что стал Сергей штабс-капитана мерить на свой аршин. Вот эта ошибка кровью и отлилась...
..Всего считанные минуты и митинговали-то. Только и успели выбрать Сергея командиром рабочей дружины. С дальнего конца слободы, в березовой роще - с той же стороны, что и первый выстрел, - грянул нестройный залп.
- Кто с оружием - за мной! - крикнул Сергей.
Когда выбежали из литейной, первое, что увидели, - клубы пыли вдоль дороги. Отряд карателей на полном скаку уходил в сторону Братского острога.
За колонной, отстав на сотню сажен, с тревожным ржанием резкими махами мчалась гнедая неоседланная лошадь. Наперерез ей на дорогу выбежал человек, размахивая длинной жердью. Лошадь взвилась на дыбы, круто повернула обратно. И тогда разглядели, что за ней волочится привязанный к хвосту человек.
Сергей, Лешка и еще несколько рабочих кинулись вдогон. Но не они остановили лошадь. Из узкого проулка, со стороны пруда, выехали на крупной рыси два всадника. Передний, в высокой папахе, перехваченной наискось красной лентой, привстав на стременах, мгновенно оценил обстановку. Резко послал вперед своего приземистого серого коня, сорвал с плеч винтовку и, поравнявшись с гнедой, уже запаленной от быстрого бега лошадью, выстрелил ей в голову.
Лошадь тяжело рухнула на всем скаку.
Когда Сергей подбежал, неизвестный всадник в папахе с красной лентой уже стоял на коленях над изуродованным трупом.
От синей рубахи остались только рукава на связанных за спиною руках. С углов торчащих локтей мясо содрано до кости. Грудь в кровоподтеках и рваных ранах. Лицо, как коркой, покрыто замешанной на крови грязью.
Только по курчавым темно-рыжим волосам признал Сергей заводского вожака Романа Незлобина.
Партизан в папахе еще раз припал ухом к истерзанной груди.
Встал и сплюнул в досаде:
- Амба! Зря коня загубили...
- Ты не коня жалей! - со злобой глядя на него, закричал Сергей. - Не коня! Знал бы, какой человек был! Большевик!
- Большевиков у нас в отряде трое, - бросил партизан в папахе, - а коня такого нет ни одного.
Хлестнул плетью по лошадиной туше и неторопливо, враскачку пошел к своему Серому, который мирно пощипывал проросшие сквозь прутья плетня, припорошенные дорожной пылью длинные стебли пырея.
Остальные четверо арестованных и с ними старый мастер Василий Михалыч были зарублены шашками.
Штабс-капитан сдержал офицерское слово.
Ни один не был повешен.
Знаменитый на всю Россию...
1
Ганьку Петрова раздели догола. Он стоял, зябко подрагивая толстыми ляжками, и поеживался не то от холода, не то от забористых шуток.
Надзиратель Чибисов принес юбку.
Отдавая Брумису, который был и режиссером, и костюмером, а также суфлером и гримером, сказал:
- Не порвите или, упаси бог, не замотайте. А то мне баба такую выволочку даст...
- Ты бы, служивый, замест юбки хозяйку свою сюда самолично представил, - посоветовал кто-то из артистов.
Предложение встретили одобрительным гоготом.
Брумис сдвинул белесые с рыжинкой брови, метнул укоризненный взгляд. Излишнее веселье могло вызвать подозрение тюремного начальства.
- Очень благодарю вас, господин надзиратель, - сказал он, произнося каждое слово с той тщательной правильностью, с какой говорят на неродном языке.
Ганька натянул принесенную надзирателем синюю бумажную юбку. Но не через голову, как надела бы женщина, а так, как надевают штаны.
- Не выйдет из тебя доброй бабы, - заметил все тот же весельчак.
В ответ Ганька соблазнительно пошевелил бедрами.
Кофточкой послужили Ганькины же кальсоны. Когда их натянули на руки, получилась кофта с великолепными буфами и запасом емкости для подушки, с помощью которой Ганьке сформировали роскошный бюст. Сложенное вдвое выношенное тюремное одеяло заменило персидскую шаль и прикрыло все грехи в изысканном туалете городничихи.
Немалые хлопоты вызвала также костюмировка городничевой дочки. Но с дочкой все же было проще: ей не полагалось столь пышной фигуры. Сам городничий был одет в потрепанный китель с бумажными погонами. Его руководящее должностное положение подтверждала висевшая на боку шашка. Точнее, ножны: дать в руки арестанту, тем более политическому, оружие, - было, конечно, невозможно.
Остальные чиновники были в партикулярном платье. А унтер-офицерская вдова даже в штанах.
Румянами (толченый кирпич) и белилами (толченый мел) каждый артист умащивал себя сам. Брумис только завершал образ: наводил углем брови, подглазины и морщины и приклеивал пеньковые бороды и усы.
Занимался он этим в дальнем углу барака, отгороженном тремя сшитыми вместе одеялами и служившем и гримировочной, и кулисами.
Сцена была рядом, на нарах.
Накладывая грим, Брумис давал каждому артисту соответствующие наставления.
Огромному, с квадратными плечами городничему он сказал: