- Ребята достали запись Криса де Бурга. "Женщина в красном". Говорят, он посвятил эту песню своей жене, единственной любимой женщине в своей жизни. Слышала?
- Нет.
- Про тебя.
- У меня даже красной кофты нет, не то что платья, - рассмеялась я, довольная близостью любимого. Его объятия - все, что мне было нужно. Они превращали мимолетность нашего счастья, зыбкость отношений в нечто реальное, монументальное. Он рядом, его руки обнимают по-настоящему, я чувствую, как бьется его сердце, чувствую запах, исходящий от кителя, вижу глаза Павлика. И прочь все страхи, навеянные Викой.
- Я куплю. Шикарную красную кофту.
- Где?
- В "Березке". На чеки.
- Зачем? - рассмеялась я над прихотью любимого.
- Не знаю, - пожал тот плечами. - Разве тебе не хочется?
- Хочется… тебя.
- Как оно? - щурясь на солнце, спросил Саша.
- Что оно?
- Жизнь, - улыбнулся.
- Замечательно, Сашенька. - Я чмокнула его в щеку.
- Не надо, - дернулся он и достал сигареты.
- Ты что? - Меня озадачил его хмурый вид.
- А сама не знаешь? - Он затянулся, прислонившись к брони. - Ты была когда-нибудь в Сатке?
- Нет.
- Приедешь, если приглашу?
- Не знаю, - призналась честно.
- Ладно… А сама куда поедешь после того, как все закончится?
Я нахмурилась и, встав рядом, посмотрела на новоприбывших, которых Головянкин распределял по взводам.
- Что молчишь?
- Саш, что тебе надо? Сам знаешь, ехать мне некуда, в Курган не хочу, больно. А если намекаешь на то, что Павлик бросит меня…
- Нет, Шлыков скорее гранату в штаб бросит, чем тебя.
- Ну, ты сказал, - хмыкнула я, скрывая радость.
- Я больше скажу. Головянкина видишь? Не знаешь, чего он вторую неделю лютует?
- Намекаешь, что наша бригада - большая деревня?
- Маленькое село. Будь осторожна, Леся, замкомбрига мужик гнилой.
- Что вы меня пугаете? Чем?
- Старлей мужик умный, правильный. Думаешь, он зря тебя приемам рукопашного боя обучает?
- И это знаешь?!
- Я все знаю, сестренка. Даже то, что Шлыков свихнулся на тебе, кофту красную заказал, кучу чеков собрал, чтоб оплатить доставку товара. А еще знаю, что Головянкин зуб на него точит активно. И хочет сплавить на заставу. Слюной брызжет, рапорты на него катая.
Кажется, я побледнела:
- Перестань, пожалуйста. Специально пугаешь?
- А ты еще не пуганая? Эх, Леська, все мне в тебе понятно, кроме одного: откуда в тебе столько наивности? Жизнь цинична, понимаешь, сестренка? Планируешь одно, а она такой фортель выкидывает, что-либо под дых, либо сразу в аут, что одно… одинаково. Запасные аэродромы надо иметь, чтоб точно сесть, а не упасть.
- А этот запасной аэродром ты?
- Чем плох? - наконец посмотрел мне прямо в глаза Чендряков.
- Всем хорош, Саша, да люблю я не тебя, - призналась. - В моем случае нет и не может быть запасных вариантов. Либо Павлик, либо никого, потому что и меня не будет.
- Чешешь? Это ты сейчас говоришь, а случись…
- Это ты говоришь, что понял, а, выходит, ни черта ты, Саша, не понял. По своей невесте чужих невест не меряй. И не смей хоронить Павлика. Он жив и будет жить, понял?! - разозлилась я. - А еще раз услышу - в зубы дам, понял?
- Ты? - удивился искренне.
- Я. И только на себя обижайся потом.
- Ну-ну. Как же таких делают?
- С любовью!
- Расскажешь?
- Нет, ты точно сегодня по лицу схлопотать хочешь…
- Я в смысле про любовь, пошлячка, - криво усмехнулся он. - Каждый думает в меру своей испорченности.
- Ты сегодня не в духе, - заключила я.
- "Духи", они и есть "духи", увидел - убей.
- Ну тебя… - махнула я рукой и потопала в штаб.
Наших отправили на боевое. Мы проводили их украдкой и словно ушли в анабиоз в ожидании. Вика сутки вздыхала, а потом заявила мне:
- Я точно знаю, с Мишей все будет хорошо. У меня… кажется, будет ребенок. Значит, Миша будет отцом, а отцов нельзя убивать, неправильно это.
- Убивать вообще неправильно.
- Да знаю я, - отмахнулась Вика. - Не мешай мне верить в то, что говорю. Мне волноваться нельзя.
- Мне, может, тоже.
- Может?..
- Не знаю еще точно.
Подруга испытывающе посмотрела на меня:
- Что делать будешь?
- То же, что и ты. Ждать. Потом рожать и воспитывать.
- Пашке сказала?
- Да рано. Непонятно еще.
- Вернулись бы…
Они вернулись. Михаил, Павел и все остальные.
Я, не стесняясь, бросилась на шею Шлыкову:
- Я знала, что ты вернешься.
- К тебе и с того света вернусь, - заверил он.
- Леся, я сегодня письмо домой отправил.
- Подвиг, - улыбнулась, искоса поглядывая на любимого. Хорошо, что у него широкая грудь: хоть так ляг, хоть эдак - все равно лицо Павлика увидеть легко.
- Я о тебе им написал, женой назвал.
- "Им"?..
- Маме и сестренке.
- Думаешь, порадуются?
- Уверен. И ждать тебя будут.
- Мне еще до конца срока…
- Расторгни контракт.
- Зачем? Не-ет…
- Олеся, здесь война, сама видишь, что творится.
- Вижу и одного тебя не оставлю. И потом, неустойку платить - разориться можно, - схитрила я.
- Моих чеков мало?
- Конечно, - врать так врать. - У меня большие запросы.
- Скажи, что надо, я достану.
Я начала загибать пальцы, изображая работу мысли:
- Кроссовки, джинсы, орден или медаль, золото очень люблю…
Он схватил меня и перевернул на спину, нависнув надо мной:
- Врушка.
- Откуда знаешь? - улыбнулась лукаво.
- Я все о тебе знаю.
- О, знакомые слова. Говоришь людям правду, а они не верят, еще и обзываются… Вот наглость!
- Тогда где тот золотой браслетик, что я тебе подарил?
- В сумке, чтоб не потерялся.
- Ага? А сумка - Галкино запястье?
- Чего вдруг? - попыталась отвернуться, а заодно отодвинуться.
- А то, - остановил меня Павел, прижимая крепче. - Представь, как я обрадовался, увидев мой тебе подарок у Галки. Зашел в дукан и… Зачем тебе распашонки?
- Не мне, Вике, - пришлось признаться.
- Угу?
- Не веришь? - почти оскорбилась я.
- А можно?
- Пашенька, ну не обижайся, пожалуйста. Галка ведь через три дня ту-ту, а кто на ее место приедет? Вдруг мымра какая-нибудь? Вот я и подсуетилась. Вике пригодится…
- Или тебе?
- Вике!
- Ждет ребенка?
- Это секрет, Павлик, рано говорить, пока только подозрения. Она только со мной поделилась…
- А Голубкин случайно услышал и потому ходит надутый от гордости, как индюк, - кивнул Павел, соглашаясь. Я прыснула от смеха. - В следующий раз, если подарок подруге сделать захочешь, мне скажи, я тебя этими распашонками завалю… Или ее, потому как Голубкин не может.
- Ладно, он - от себя, я - от нас с тобой, - обрадовалась, что все так хорошо закончилось. Но совесть глодала и заставила выдавить извинения: - Прости, что твой подарок обменяла, но ведь Вике нужнее, правда?
Павел качнул головой, не скрывая насмешки и умиления.
- Правда, - согласился нехотя. - Я тебе новый куплю. А одежду для новорожденных ты когда подруге отдать планируешь?
- В смысле? Я уже отдала.
- Ага? Все?
- Э-э-э…
Я мысленно соображала, как и что мог узнать любимый - выходило никак.
- Все, - заверила.
- Значит коробка, что чудится мне в углу, набита газетами?
- А?.. Ты… Она оставила пока здесь…
- У них в комнату не входит?
- Паша! Почему ты такой вредный? - чуть не заплакала я. Вот хотела сделать подарок, но пока вроде рано о чем-то говорить, хоть и хочется очень о самом хорошем думать. Ладно, придется схитрить. - Просто мы еще не рассортировали, кому что. Я себе пару хочу оставить, на всякий случай. Может, и у нас малыш будет. А ты обрадуешься?
- Обрадуюсь, - заверил, не спуская с меня проницательного взгляда. - И с не меньшей радостью посажу тебя на борт до Кабула и отправлю прямым рейсом в Союз.
- Уже избавиться хочешь?
- Олесенька, уезжай! Я боюсь за тебя. Никогда ничего не боялся, ни за кого, а за тебя боюсь. Уезжай, пожалуйста. Мама встретит тебя, поживешь у нас, а там я приеду. Скоро уже. Перемирие объявили…
- Какое перемирие, Павлик? За кого ты меня считаешь? Я что, слепая, глухая, не вижу, какое перемирие здесь, в горах?! Да меня уже колотит от отчетов и сводках о раненых, убитых. Об активизации отрядов Гаюра, которые режут и режут наших… Я где служу, по-твоему? Не знаю, сколько человек, где и когда легло? А сколько раз за последнюю неделю обстреливали наш городок? Сколько заградотрядов выслали?
- Леся…
- Хватит, Павлик, прошу тебя. Я не хочу об этом говорить с тобой. О чем угодно, только не об этом. Не здесь, не сейчас, не с тобой.
Я не смогла скрыть страха. Он просачивался в голос и отравлял сознание.
- Хорошо. Успокойся, будем говорить о стихах и музыке.
- О полонезе Огинского, - фыркнула, чуть успокаиваясь.
- Замучил Головянкин?
- Да, он свихнулся на классике. То танец с саблями, то полонез, то Турецкий марш. У меня уже токсикоз от него!
И тут начался минометный обстрел. Ухнуло так, что у меня заложило уши. Буквально за секунду мы влетели в одежду и выбежали из модуля. Павел сшиб меня на землю возле камней:
- Лежи здесь! Не вздумай подняться! Обещай!