- Мусульмане, - снова заговорил Насырхан, поднимаясь с колен, - сегодня мы, покорные воле всевышнего, начали священную войну с неверными: с коммунистами и теми, кто, ослепленный их дьявольской пропагандой, свернул с пути, предначертанного аллахом. В святом коране, в суре "Семейство Имрана", сказано: "Вы, мусульмане, самый лучший народ из всех, какие возникли среди людей: повелевайте…" Так неужели мы, мусульмане, осмелимся противоречить святому корану, забудем о том, какую великую, господствующую роль уготовил нам всевышний и будем терпеть поношение от иноверцев и ренегатов! В коране, в суре "Мохамед", всевышний наставляет нас: "Когда встретитесь с неверными, то ссекайте с них головы дотоле, покуда не сделаете совершенного им поражения". А в суре "Покаяние" сказано: "Ревностно воюй с неверными, будь жесток к ним". Мусульмане! Всегда помните, что неверными являются не только все русские, но и те, кто вчера был с нами, ходил в мечеть и почитал коран, а сегодня завел дружбу с русскими, стал покорным слугой коммунистов, отдал своих детей в советскую школу под руководством безбожных учителей. Всех, кто принял на себя греховное название "колхозник", ждет в этом мире мучительная смерть от рук людей, почитающих коран, а за гробом - геена огненная. Уничтожайте таких, правоверные, уничтожайте без всякой жалости. Тот не мусульманин, кто сейчас будет стоять в стороне, кто не поддержит всем своим достоянием и собственной жизнью святого дела, начатого нами.
Раздавшийся неподалеку винтовочный выстрел прервал речь Насырхана. Он настороженно прислушался. Прозвучал второй выстрел, и сразу же вслед за ним началась оживленная винтовочная трескотня. Насырхан вопросительно посмотрел на Мадумара, тот недоуменно пожал плечами и подозвал к себе одного из басмачей.
- Узнайте там, из-за чего шум! - приказал он. - Что не поделили? Быстро!
Басмач ускакал. Насырхан, стараясь перекричать грохот несмолкающей стрельбы, продолжал:
- Тот не мусульманин, кто не вступит в число джигитов газавата. Поэтому по окончании базара разъезжайтесь спокойно по домам, а к полудню завтрашнего дня присылайте сюда по одному джигиту от каждых десяти домов. Кишлаки, не подчинившиеся моему приказу, будут уничтожены как гнезда предателей и отступников от корана.
Насырхан помолчал, оглядывая толпу злым, требовательным взглядом. Но в ответ ему не раздалось ни одного приветственного возгласа. Толпа настороженно затихла. Насырхан нахмурился и подошел к самому краю крыльца. В этот момент из толпы неожиданно вышел дехканин и остановился перед Насырханом. Дехканин был стар. Седая, узенькая, клинышком бородка обрамляла впалый, беззубый рот. Одет он был бедно, но опрятно. На голове аккуратно намотана холщовая, когда-то, вероятно, синяя, но теперь выгоревшая чалма. Подойдя к крыльцу, он почтительно наклонился и с благоговейным видом поцеловал полу халата Насырхана.
- Дозволь узнать, праведный Муддарис, - спросил он, - куда завтра посылать джигитов? Где они будут вас искать?
Насырхан подозрительно вгляделся в старика, но у того на лице ничего нельзя было прочесть, кроме почтительного внимания.
- Меня незачем искать, - гордо ответил Насырхан. - Мы никуда отсюда не уйдем. Джигитов посылайте в Кассан-Сай. Отсюда мы поедем на Наманган.
- Под конвоем? - донесся из толпы чей-то голос.
Окружающие толпу басмачи кинулись было разыскивать крамольника, но Насырхан величественным жестом остановил их.
- Под конвоем мы поведем отступников, чтобы повесить их на площади в Намангане, - угрожающе проговорил он, и, обращаясь к старику, задавшему вопрос, продолжал: - Иди, старик, и посылай…
Прервавший винтовочную трескотню взрыв заглушил окончание фразы, Насырхан сердито обернулся к Мадумару.
- Кто там осмеливается сопротивляться? - спросил он. - Немедленно схватить и сжечь!
Мадумар, почтительно поклонившись, сбежал с крыльца, но, не отойдя и десяти шагов, остановился. Из-за угла дома на площадь выехал басмач, он тянул за собой на веревке человека со связанными руками. Человек был одет в поношенное красноармейское обмундирование.
- Что там происходит? - спросил Насырхан. - Кто стрелял?
- Милиционер, - почтительно ответил басмач.
- Этот? - кивнул Насырхан на связанного.
- Нет. Милиционер успел взобраться на крышу и утянул за собой лестницу. К нему не подойдешь. А он бьет без промаха. Троих наших уже нет.
- Почему не подожгли дом? - раздраженно взглянул на басмача Насырхан.
- Он каменный. Да и не подступиться. Наши было подбежали, так он гранатой… троих ранило… не выживут.
- Ишаки! - сердито бросил басмачу Мадумар и кинулся в сторону гремевших выстрелов.
- А это что за падаль? - спросил Насырхан, вглядываясь в связанного.
- Это Турсун Рахимов! - объяснил Насырхану ближайший байбача. - Председатель сельсовета.
- Коммунист?
- Самый вредный. Житья от него нет.
- К милиционеру на помощь бежал, - сообщил басмач. - Хорошо из нагана стреляет. Двух наших уложил, пока связали.
- А милиционер русский? - спросил байбачу Насырхан.
- У нас в милиции одни узбеки, - ответил тот. - Все утром уехали в Наманган. Один Юлдаш Дадабаев остался. Он больной был… малярия. Значит, это Юлдаш и стреляет.
- Коммунист?
- Нет. Из Красной Армии недавно вернулся.
- Слушай, собака, - крикнул Насырхан пленнику. - Сейчас ты подохнешь. Жалеешь теперь, что пошел против своего народа?
Турсун Рахимов, собрав остаток сил, с трудом открыл единственный уцелевший глаз.
- Я шел только со своим народом, - еле шевеля разбитыми губами, ответил он Насырхану. - А жалеть действительно жалею…
- А, значит, раскаиваешься, - торжествующе усмехнулся Насырхан. - Вы слышите, правоверные?
- Нет, не раскаиваюсь, а жалею, что не увижу, как тебя расстреляют, старый шакал, - неожиданно окрепшим голосом ответил Рахимов.
Насырхан вздрогнул, попятился и махнул одному из байбачей рукою. Тот из обреза в упор выстрелил в председателя, и Рахимов тяжело упал на ворох бумаг, выброшенных из окон сельсовета. Толпа испуганно ахнула и после короткой паузы встревоженно загудела. А Насырхан резко повернулся к толпе и с неприкрытой угрозой заговорил:
- Так мы будем расправляться со всеми коммунистами, учителями и потаскушками, снявшими паранджу и оголившими лицо. Запомните это и расскажите всем правоверным. А завтра к полудню джигиты по одному от десяти домов должны быть здесь. Иначе…
В нестихавшую ружейную перестрелку неожиданно вмешались пулеметные очереди. Насырхан, оборвав фразу, прислушался…
Из-за угла вылетел басмач и, подскакав к крыльцу, о чем-то шепотом доложил Насырхану.
- Ни за что, - оборвал его Насырхан. - Скажи Мадумару - пусть держится. К вечеру подойдет Истамбек. Мы не можем уходить из Кассан-Сая.
Басмач ускакал обратно.
Из-за угла на полном скаку вылетел Атантай. Подъехав к крыльцу и не обращая внимания на толпу, он вслух доложил:
- Один эскадрон красных атакует в лоб, второй обходит по берегу. Мадумар отходит. Медлить больше нельзя, - и, повернувшись к байбачам, закричал: - Коня его превосходительства ляшкар баши священного воинства ислама господина Насырхана-Тюря. Быстрее, шайтаны!..
Байбачи подвели лошадь Насырхана. Торопливо взобравшись в седло, Насырхан, задыхаясь от ярости и грозя плетью, пообещал радостно оживившейся толпе дехкан:
- Сегодня торжествуют гяуры… Но это ненадолго… Мы вернемся с войсками, пришедшими из Китая и Афганистана. Мы зальем кровью…
Атантай схватил повод лошади Насырхана, ударил ее плеткой и галопом вырвался из толпы. Байбачи начали торопливо разбирать своих лошадей.
- Так куда же мы теперь пошлем наших джигитов по одному от десяти домов? - лукаво прищурившись, спросил старик дехканин в синей выгоревшей чалме. - Его превосходительство ляшкар баши Насырхан-Тюря удрал, как заяц!
- Молчи ты, старая кляча, - угрожая плетью, двинулся на него один из байбачей, уже вскочивший на лошадь, но камень, пущенный из толпы, ударил его по голове и сбил байбачу на землю. Он сразу же исчез под ногами рванувшей вперед толпы.
- Правоверные! - призвал толпу чей-то молодой звонкий голос: - Бей этих толстозадых, пока не удрали. Поможем Красной Армии!
Толпа кинулась на байбачей. Их начали избивать палками, камнями, стаскивали с лошадей и топтали ногами. А мимо, не обращая внимания на свалку, кипящую на площади, мчались остатки конницы Насырхана во главе с Мадумаром, и, приближаясь, с каждой секундой все громче и громче гремело красноармейское "Ура-а-а!"
4. Начало пути
По самой середине пыльной кишлачной улицы, устало повесив уши и спотыкаясь, семенил ишак. Утомленный длинной дорогой не менее своего длинноухого спутника, Тимур сидел боком в неудобном седле, перекинув ноги на одну сторону. Халат и лицо юноши были обильно припудрены желтой дорожной пылью.
Стоявшее в зените солнце, казалось, стремилось спалить все живое. Улицы большого, густо населенного кишлака были пустынны. И со дворов из-за высоких земляных стен не доносились ни звуки человеческих голосов, ни крики домашних животных. Кишлак словно вымер. Только в самом конце улицы, опираясь на палку, ковылял древний старик в белом легком халате и чалме. Тимур придержал ишака и огляделся. После короткого раздумья он уселся в седле по-настоящему и погнал ишака навстречу старику. Поравнявшись с ним, юноша почтительно поклонился.
- Салям алейкум, отец!
- Алейкум ва-а-с салам, - проскрипел в ответ старик.
- Как ваше здоровье, отец? Все ли благополучны и здоровы в вашем доме?
- Милость аллаха не оставляет нас, недостойных. Куда путь держишь, молодой джигит?