"Вы не должны удивляться моему решению. Да, я мечтала уехать в Москву, в Тимирязевку… Но я узнала о том, что вы упрекали нас, искровцев, что мы отгородились от соседей высоким забором своих интересов, что счастье не в том, что мы раздули свою "искру", а в том, чтобы из нее возгорелось большое пламя всеобщего счастья… И мне доставляет большую радость сознание, что я постигла эту простую истину только благодаря вам… Только теперь я чувствую, как мало хорошего сделала я в своей жизни и сколько нужно сделать, чтобы иметь право на счастье…"
Владимир не ожидал, что Маша сделает такие серьезные выводы для себя из того, что он сказал когда-то по вопросу, не имеющему прямого отношения к ней.
Но чем больше он вдумывался в содержание письма, тем ему становилось все ясней, что Маша и не могла поступить иначе. Решение ее уехать в Шемякино растрогало его своим благородством, и хотя он давно знал, что Маша обладает отзывчивой душой, полной теплой ласки к людям, поступок этот казался ему подвигом удивительным.
Ему было радостно, что Маша сделала этот шаг потому, что согласна с его пониманием счастья. Но он испытывал и чувство вины перед ней, и ему было досадно, что она не приедет в Москву и они надолго будут оторваны друг от друга.
И он ясно представил себе Шемякино, завеянное снегом, погруженное в темную тишину, и слабый огонек керосиновой лампочки в замороженном окне… Электричества в Шемякине не было, хотя давно можно было бы провести линию из Спас-Подмошья.
"Как странно повернулись против меня мои же слова о счастье", - с горечью подумал Владимир. В октябре, когда он выступал по докладу отца, он не мог даже и предположить, что этим самым обязывает Машу переехать в Шемякино, то-есть разрушает ее и свое собственное счастье. И Владимир чувствовал, что Маша решилась на это не только потому, что к этому обязывало ее честное сердце, но и потому, что она любит его.
"Какая у нее чудесная, добрая, большая душа!" - подумал он, испытывая чувство восторженной радости.
- Так-то вы помните свои обещания! - услышал он вдруг ласково-укоризненный голос и, обернувшись, увидел в дверях Наташу.
Она смотрела на него, улыбаясь, покачивая головой, и Владимир вспомнил, что он обещал пойти с ней сегодня на концерт в консерваторию.
- Простите, Наташа, - смущенно проговорил он, пряча письмо Маши в карман пиджака. - Я очень виноват перед вами…
- А я ждала вас, как условились, в вестибюле консерватории. Концерт начался уже, а вас все нет… Тогда я решила пойти сюда…
- Но пока мы дойдем, начнется второе отделение, - сказал Владимир, взглянув на часы.
- Вы хотите отложить на другой раз? - спросила Наташа.
- Да, это удивительно! - проговорил Владимир.
Он все еще был под впечатлением письма Маши, ему хотелось побыть наедине со своими хорошими думами, и он невпопад отвечал на вопросы.
- Я, кажется, помешала вам… Вы работали? - сказала Наташа виноватым тоном. - Я сейчас уйду…
- Я получил письмо из деревни… и вот все как-то отодвинулось…
- Что-нибудь случилось дома неприятное?
- Нет… Это не из дому… Помните ту девушку… Машу?
- Да, да… Счастливую Машу…
- Да, она такая… Она ищет настоящее, большое счастье, - тихо проговорил Владимир и протянул Наташе письмо. - Вот прочитайте.
Наташа прочитала и, взволнованно взглянув на Владимира, спросила:
- И это надолго?
- Что… надолго? - не понял Владимир.
- Чтобы устроить в Шемякине хорошую жизнь?
- Да, это быстро не сделаешь, - сказал Владимир и подумал, что ему было бы стыдно сидеть в ярко освещенном зале и слушать музыку, когда Маша сидит с керосиновой лампочкой.
- Да, да… Это очень хорошо, - с радостью сказала Наташа, и было непонятно: то ли хорошо, что Маша хочет устроить хорошую жизнь в Шемякине, или то, что для этого ей придется там жить долго-долго. - Но все-таки я не хочу, чтобы сегодня вечер пропал без музыки, и приглашаю вас на собственный концерт. Пойдемте к нам. Папа всегда рад вам…
И хотя Владимиру хотелось остаться наедине со своими хорошими мыслями о Маше, он пошел.
С того часа, когда он услышал впервые игру Наташи на пианино, Владимир почувствовал какую-то неодолимую власть над собой этой девушки с длинными, тонкими пальцами, которыми она умела извлекать из инструмента то вешний радостный гром, то рыдание, то бездумные и сверкающие, как брызги водопада, трели, то медленные, лишенные ритма, протяжные звуки, погружавшие в раздумье о смысле жизни.
Владимир часто бывал у Куличковых и просиживал часами, слушая игру Наташи. Она открыла ему богатства и красоту мира звуков, который раньше был для него непознаваем и чужд. Он научился понимать серьезную музыку и не пропускал ни одного интересного концерта, превратившись в завсегдатая консерватории.
Академик встретил его очень любезно, сказал:
- Ну, музицируйте, а меня уж извините, - и ушел в свой кабинет.
Наташа села за рояль и заиграла что-то не знакомое, но сразу приковавшее к себе слух Владимира. Кто-то сильный и властный взял его за руку и повел в далекий от Шемякина мир.
В комнату неожиданно вошел Борис. Наташа прервала игру.
- Ах, и ты здесь? - с притворным удивлением сказал он, кивнув Дегтяреву. - Что же вы? - спросил Борис, обращаясь к Наташе. - Я помешал вам?
- Нет… Просто у меня нет настроения, - сухо сказала она.
Борис появлялся всегда, как только Владимир приходил к Куличковым. Владимиру казалось, что Протасову сообщает о его приходе юркая, с плутоватыми глазками девушка, обслуживавшая Куличковых. Борис с плохо скрытой неприязнью сказал:
- А я думал, что ты все работаешь… Пишешь свою книгу… - Борис одним взглядом, как это умела делать только его мать Варвара Петровна, не поворачивая головы, окинул всю комнату, отметив все, что интересовало его: платье Наташи, презрительно сжатые губы Владимира, расстояние между креслом, на котором сидел тот, и вращающимся круглым стулом, на котором сидела Наташа.
- Я предлагаю лучше пройтись по воздуху, - сказал он, - чудесная погода! Или на каток.
"Он знает, что я не катаюсь на коньках", - подумал Владимир, легко отгадывая попытку Бориса выкурить его из квартиры Куличковых.
- Нет, мы только недавно пришли, - сказала Наташа. - Я устала.
- Тогда давайте в преферанс. И Викентия Ивановича вытащим.
"Он знает, что я не выношу картежной игры. Боже мой, как он глуп!" - с досадой подумал Владимир. Ему хотелось уйти, но Наташа взглядом просила его, чтобы он не покидал ее. Владимир чувствовал, что между ней и Борисом все кончено. Но Борис не хотел примириться со своим поражением и настойчиво домогался внимания Наташи. Единственным препятствием на пути к своему счастью он считал Владимира и каждый день, каждый час думал о том, как устранить этого сильного соперника.
- А знаешь новость, Владимир? - спросил он. - Мне пишут из дому, что Маша переехала в Шемякино.
- Да, знаю, - спокойно ответил Владимир.
- Говорят, она критиковала работу правления колхоза… И вот Николаю Андреевичу это не понравилось.
- Грязные сплетни. И вообще, почему это так занимает тебя?
- А я удивляюсь твоему безразличию. Судьба Маши прежде интересовала тебя…
- Да я и сейчас продолжаю интересоваться ее жизнью. Маша делает в Шемякине большое дело…
- Бедная Маша! Она так и затерялась в деревне на черной работе, - продолжал свое Борис, перебив Владимира. - Вот мы говорим о равенстве и прочее, но и теперь кто-то должен выполнять эту черновую работу, чтобы другие имели возможность слушать музыку, ходить на концерты, в театр… писать книги…
- С каких это пор ты стал интересоваться тем, как живут другие люди? Ты всегда был занят только собой, а не жизнью для всех.
- Жизнь для всех, - со злой усмешкой повторил Борис. - Большинство людей - это слабые, обыкновенные люди, совсем не герои. И этим обыкновенным свойственны все человеческие слабости. И я причисляю себя к ним. Да. Я слабый, обыкновенный. Но я не рисуюсь. Я честно говорю, кто я такой. Для этого тоже нужно иметь мужество… Когда мне больно, я говорю, что мне больно, и не делаю красивое лицо. Я боюсь смерти и говорю это прямо. Я люблю хорошие костюмы, вкусную пищу, добротные вещи, деньги… Да, деньги! Потому что только они могут дать мне все, что мне нужно.
- Кроме одного: счастья, - перебил его Владимир.
- Нас миллионы! Мы составляем большинство человечества! - крикнул Борис и ударил огромным кулаком по валику дивана, от чего диван охнул, как человек. - Я говорю от имени этих миллионов маленьких, обыкновенных людей, муравьев…
- Ты не имеешь права клеветать на людей. Они лучше, чем ты думаешь, - тоже загораясь, заговорил Владимир и, вскочив со стула, подошел к окну. По улице сновали автомобили, троллейбусы, машины, убиравшие снег, похожие на гигантских кузнечиков; куда-то спешили люди; сияли огни реклам. - Вот в этом городе четыре миллиона жителей. И почти все они обыкновенные простые люди, и они любят красивые костюмы, хорошую пищу, любят добротные вещи, своих детей… Но они не слабые, нет! В каждом из них живет человек, и в каждом из них таятся неизведанные силы. И многие из них еще не знают себя, своей могучей силы, но для каждого настанет свой час пробуждения, своя весна, когда душа его расцветет для подвига, для высокой человеческой радости… Только слепые от рождения не увидят никогда этой радости. Они роются под землей, как кроты, в вечной тьме своих нор, не веря, что над миром сияет солнце. Жалкие кроты! - воскликнул Владимир.