IX
Небо, ставшее чуть зеленее, водянистее, обозначило близость лимана. Они пошли теперь медленнее, облегченно ощущая прохладу воды.
- Я у твоей жены перед уходом побывал, - сказал Макеев, помедлив.
- Ушла она? - спросил Грибов быстро.
- Надо думать - ушла. - Они прошли еще несколько шагов молча. - Чудно́ придуман человек, - усмехнулся вдруг Макеев. - Не сразу его поймешь.
- Ты это к чему?
Грибов покосился на него в темноте, но тот ничего не ответил.
- Так, ни к чему. Между прочим, - ответил он уже позднее.
Скоро дымная полоса испарений обозначила лиман. Несколько рыбачьих домов редким рядом тянулись вдоль берега. Сети с большими пробковыми поплавками и терпко пахнущие морем и водорослями сушились на заборах. У одного домика Грибов толкнул низенькую калитку палисадника, и они вошли во двор с тощими деревцами акаций. Дверь в дом была приоткрыта. При свете керосиновой лампочки высокая, худая женщина быстро и ловко вила из пеньковых нитей веревку.
- Хозяин дома? - спросил Грибов, заходя в жилище.
- Сейчас вернется. Садитесь, - ответила женщина как бы мельком.
Макеев сел на скамейку. Кормовое весло стояло прислоненное к стене. В молчании слышно было лишь постукиванье клюшек в руках женщины. Грибов стал сворачивать папироску. Только теперь Макеев почувствовал, как устал за долгую степную дорогу.
- Скоро нам отсюда уходить-то? - спросила женщина, как будто речь шла о самом обычном.
Грибов долго закуривал свою переслюненную папироску.
- Да, парус ставить, пожалуй, пора, - сказал он затем. - Немцы вдоль лимана пошарят.
Макеев прислонил отяжелевшую голову к стене, и сразу голоса Грибова и женщины стали далекими.
За окном уже позеленело, когда его разбудили. На столе стоял остывающий чайник.
- Я тебя нарочно не будил. Впереди дел еще хватит, - сказал Грибов. - Вот хозяин, знакомься.
Макеев молча пожал большую негнущуюся руку рыбака.
- Как, к Очакову проскочим? - спросил Грибов осторожно. - Они в Николаеве могли катера захватить.
Рыбак, большой и угрюмый, понравившийся Макееву сдержанностью, молчал.
- Надо проскочить, - ответил он погодя. - Рыбак покуда на море хозяин. - Он сидел, сложив руки меж расставленных ног в больших тяжелых сапогах. - Вот вы поближе ко всему, - сказал он затем, - а у нас только море. Неужели надеется этот проклятый Россию одолеть?
Его сумрачное лицо потемнело.
- Дороги-то он разведал, да меж народа заблудится… я так думаю, - ответил Грибов.
Макеев вспомнил, как аккуратно приберег Грибов тол в подвале "Колхозной гостиницы". С музыкой уходил он, Грибов, из родного города. Далеко покатился тогда по степи тысячепудовый гул.
- Давай, Грибов, о деле, - сказал Макеев, стряхнув с себя степную усталость.
Грибов покосился на окно. Чистый зеленый восход, какой бывает над морем, обещал скоро солнце. Тонкая, чуть стальная рябь бежала по воде лимана, жемчужно-серого в предутрии, но уже зеленела на нем далекая полоска утренней зари.
- Есть у нас в плавнях оружие. Один станковый пулемет, два ручных.
- А как с людьми? - спросил Макеев.
- Люди есть, - ответил Грибов довольно. - Людей хватает… всё николаевские судостроительные потомственные рабочие.
- Ну, а в Очаков зачем уходить?
- Пускай немцы пока пообвыкнут… мы их тогда вернее нащупаем.
Они помолчали.
- А с женой как будет? - спросил Грибов хозяина.
- За женой я вернусь.
Женщина безучастно продолжала стучать своими клюшками.
- Нужно будет - сама на веслах уйду, - сказала она коротко.
Макееву понравилась и эта немногословная женщина.
Полчаса спустя они вышли из дома. Мелкая плоская волна с плеском набегала на берег. Чайки кричали в свежести приморского утра, и пахло морем. Там, на дальней черте, где все было еще зеленым в предутрии, первый розовый глянец побежал по воде. Небо, не отпустившее ночь, было бледно-перламутровым, розоватым и линяло-голубым, как раковина. Парусник рыбака покачивался, держась на кошке, кинутой на речной песок. Рыбак подтянул сапоги и вошел в воду. Они погрузили в трюм парусника плоские ящики с оружием. Потом рыбак принес несколько тяжелых пакетов и долго и старательно заворачивал их в запасный парус, чтобы не замочило водой. Женщина стояла на берегу, повязанная платком по глаза, и молча провожала их.
- Так ты готовься, - сказал рыбак, - я вернусь.
Он дал ей еще указания: должны были дождаться здесь условленной встречи два оставленных для подпольной работы обкомовских работника. Минуту спустя, стоя по колени в воде, он оттолкнул парусник. Судно вяло закачалось на мелкой волне. Вскоре кверху пополз коричневый заплатанный парус, и утренний ветерок зашевелился в нем и надул его. Парусник побежал, в лицо пахнуло прохладой простора. Розовый глянец на горизонте становился все ярче, красное большое солнце медленно поднималось, но вокруг была еще нежная сырость утра. С шумом что-то плеснуло в камышах, - вероятно, водяная крыса. Они уходили от берега, до которого не дошли пока немцы. Еще стояли на заводи вешки, обозначая ночной труд рыбака. Но война гнала от берега парусник, и вот, уже оторванные от земли, со сгустком черной крови в душе, уходят они куда-то в открытое море…
Парусник долго пробирался рукавами лимана. Солнце уже взошло, все еще красное и воспаленное, точно после сна. Чайки ссорились из-за добычи. Давно Макеев не вдыхал запаха моря. Он облокотился о корму, полулежа - в этот особенно дремотный утренний час.
- Жена ничего не велела передать? - спросил Грибов вдруг.
Макеев помедлил.
- Кинул, говорит, ты ее… второй год скоро будет.
- Дела всё, - сказал Грибов неохотно, но Макеев знал уже, что не сладилась их жизнь, оттого и эта разлука, и тоска в ее глазах. "Неужели не придется повидать ее еще?"
- Нет, я надеюсь… доживем, - сказал он самому себе вслух.
Рыбак вдруг сторожко вгляделся в утреннее марево.
- Из "Червонной зари" рыбаки с лова возвращаются, - сказал он минуту спустя успокоенно. - Я думал - катер идет.
Рыбаки из колхоза "Червонная заря" возвращались с обычного лова. Мокрая свернутая сеть лежала в длину их парусника, и в глубоком ящике кормы платиново блестела и вспыхивала, подпрыгивая, пойманная рыба. Была ли война, в самом деле? Может быть, в легком этом полусне, когда плещет вода, и солнце еще не жжет, и пахнет морем и водорослями, - приснился город, где лежала возле скверика убитая женщина с заштопанной пяткой чулка, и обвиснувшие, как змеи, провода́, и смертельная тоскующая пустота улиц, недавно шумных и людных?.. Нет, шла война, но каждый час мирного своего труда все еще отстаивал человек, каждую дорогую минуту хотел он ухватить перед разрушительным уничтожением…
Из узкого бугского лимана парусник выходил в широкий днепровский лиман. Впереди - последней крайней точкой на этом берегу - был Очаков. Дальше за Егорлыцкой косой начиналось море и морская дорога на Крым… Макеев удовлетворенно подумал, что длинные ящики с оружием надежно покоятся в трюме парусника и хорошо в запасный парус увернуты аккуратные пачки с толом.
X
Степная балочка, куда привел Ивлева бывалый конопатый парнишка Акиня, густо поросла поверху зарослями пыльной, выжженной солнцем акации. В большом селе по дороге сюда они зашли в опрятную крайнюю хату. Во дворе с неистребимой любовью к цветам высажены были мальвы и петунии, и из тяжелых валунов, доставленных в свою пору с великим усердием, сложен был в рост человека забор. Высокая крепкая женщина - есть такие женщины, которые, перешагнув даже за пятьдесят, все еще не утратили женской степенной своей привлекательности, - пустила их в дом. Дом был пуст. Трое сынов, все похожие на мать - фотографии в черных рамках как бы перечисляли большую семью, - были на войне. Женщина обрадовалась захожему человеку: он шел оттуда же, может быть из тех самых мест, где сражались сейчас ее сыновья. Она смахнула с вымытого до костяной желтизны стола остатки муки и проворно поставила перед путником все, что было в ее погребице. Казалось ей - все еще мало молока и творога и вишен в глубокой тарелке…
- Да вы не беспокойтесь… - Ивлев хотел добавить: мамаша, - но посовестился.
- Вы ишьте, ишьте, - предлагала она, - и ты, хлопчик, ешь себе, не стесняйся. - Она и ему налила доверху кружку молока. - Може, вам по степи еще целый день томиться.
Она сидела, жалостливо подперев голову и подвигая то миску с творогом, то глубокую тарелку с вишнями.
- Сыновья всё? - спросил Ивлев, кивнув на фотографии.
- Сыны, - ответила она. - Все воюют. Скажи мне, сынок, - сказала она, уже признаваясь в старости, - скилько ж щастя нам нашего дожидатись? Ох, сильный ворог… не скоро его переможешь.
- Стена на стену встала, хозяйка, - сказал Ивлев. - Или мы его, или он нас… ему надо все, что отцы наши да мы кровавым трудом добывали, порушить.
Она помолчала.
- Я своим сынам наказала, - сказала она с твердостью, - идите, защищайте, сынки, раз час пришел. А вы, може, думаете, мне их, детей моих, не жалко?
Слезы медленно текли теперь по ее щекам. Ивлев отодвинул тарелку.
- Спасибо, хозяйка, - сказал он коротко.
Брови его были сдвинуты. Запущенная за несколько дней щетина на подбородке уже становилась бородой. Женщине показалось, что она спугнула его своими причитаниями.
- Да вы меня не слухайте… - подвигала она ему обратно тарелку. - Я креплюсь, креплюсь, да другой раз прорвется… только и от женщины сейчас сила нужна.
- Скорой радости не ждите, хозяйка, - сказал Ивлев не сразу. - Но она придет… вот как мы с вами друг перед дружкой сидим - придет!