И они вышли все вместе из дому. Сентябрьский вечер стоял над стойбищем. Высокие трубы дымили, и красный от заходящего солнца Амур сливался с небом. Актанка шел чуть впереди - как хозяин. В амбарах лежала заготовленная на зиму рыба. Коров загнали на вечер в загон, и к запаху рыбы примешивался теперь запах парного молока.
- Вот коровы, - сказал Актанка. - Видишь? Могу показать аттестат.
И он поставил колено под портфель, чтобы достать бумагу, в которой обозначены породы коров. Но коровы - это еще не все. Пекарни в стойбище тоже никогда прежде не было. В ней только что кончили выпечку хлеба, и теперь к небывалому в стойбище запаху молока прибавился небывалый запах печеного хлеба. Они шли через стойбище, и Актанка показывал хозяйство колхоза.
…Алеша с парохода поднялся по крутому берегу к школе. Аниська жила в доме при школе. Три года он не видел ее, заменившую ему сестру, и за три этих года оба они стали взрослыми. Как-то именно в эту пору отошло назад детство, и юность заступила ее место. Теперь Аниська окончила педагогический техникум и стала учительницей. Что потянуло ее сюда, на Амур, далеко от города и железной дороги, в глухое стойбище? Была она в памяти той же незадумчивой проворной Аниськой, с которой вместе гребли на реке, ходили собирать клюкву и голубику и делили все детские обиды и радости… Теперь такие же дети, какими были еще недавно они сами, окружали Аниську, и это больше всего говорило о том, что детство далеко позади.
Он никогда не был раньше в стойбище. Дома поднимались в гору, и возле каждого дома стоял амбар на сваях. В амбарах хранились припасы и снаряжение охотников. Сваи предохраняли амбары от грызунов и воды. На сваи некоторых амбаров надеты были жестянки из-под керосина. Если мышь взбиралась по свае, она соскальзывала с жести и падала на землю. Пласты разделанной юколы валялись на вешалах. Лучшие части рыбы предназначались для людей, головы и хребты - для собак. Возле каждого дома лежали собаки. Они лежали спокойно и не лаяли на проходящего. У них были другие обязанности - собаки служили помощниками охотнику в его кочевой трудной жизни. Алеша заглянул в одно жилище. Мужчин в доме не было. Старуха сидела в стороне, курила трубку и перебирала на большом берестяном блюде кисти проса - буды. В стороне молодая женщина трудилась над разостланным листом бересты. Двое детей играли на полу. В котле над очагом дымилась вода, готовая для проса. Старуха продолжала перебирать просо и даже не взглянула на вошедшего. Если человек вошел в дом, значит, у него есть дело и он сам скажет, что ему надо.
- Как пройти в школу? - спросил он.
Старуха не торопилась с ответом, и он успел осмотреть жилище. Несколько сундуков стояло у стены, на них лежали аккуратно сложенные ватные одеяла. Кроме сундуков в доме стояло еще много берестяных коробок с вырезанными на них узорами, делать которые были мастерицы женщины. Вдоль стен всего жилища шли теплые каны, служившие для сидения и для спанья: дымоход от очага был проведен под ними. Но Алешу больше всего заинтересовала работа женщины над листом бересты. Женщина была очень молода, с двумя блестящими черными косами, туго скрученными. Острым узким ножом она быстро вырезала рисунок на сложенном вчетверо листе бересты, и в легких и уверенных линиях можно было уловить очертания каких-то фантастических птиц и рыб. По временам она нажимала подбородком на нож, и это определяло изгиб крыла или клюва. Потом женщина расправила бересту, смахнула вырезанные частицы, и непонятный сначала рисунок, повторенный четырежды, ожил. Птицы, похожие на петухов, сидели клювами друг к дружке, и две узорчатые рыбы под ними закругляли свои двойные хвосты. Все это было обвито рамкой из листьев и завитков, сплетавшихся в стройный, выверенный глазом орнамент.
В зыбке заплакал ребенок, и женщина оторвалась от работы и показала Алеше в раскрытую дверь на дом, который стоял выше всех.
- Вот школа, - сказала она, словно он только что задал ей вопрос.
…Три года прошло с той поры, когда он в последний раз видел Аниську. Вот он снова сидит перед ней и смотрит в ее повзрослевшие серые глаза. Только нос у нее все такой же веснушчатый, как в детстве, - смешливый и любопытствующий нос, по которому любил он легонько щелкнуть, да мелкие белые зубы, разгрызавшие самые тугие орехи.
- Вот уж не ждала тебя, Алеша, - сказала она. - Да какой здоровый ты стал…
И она улыбнулась по-давнему, совсем так, как улыбалась когда-то, веселая и смешливая, готовая прыснуть по любому поводу. Однако сейчас же согнала эту несвоевременную улыбку, неподходящую для учительницы.
- Я все думала домой летом съездить, да никак не получалось, - сказала она. - Мы тут взялись организовать женскую секцию, пришлось большую работу провести среди женщин.
- Ты что же, или надолго забралась сюда?
- Надолго, Леша, - ответила она.
Детское выражение ее лица сгладилось, и серые глаза стали сосредоточенны.
- Работы здесь много, непочатый край. Я скажу тебе, что́ меня сюда потянуло. Видишь ли, в техникуме я много прочла об истории нанайского народа. История эта невеселая, и даже названия-то настоящего народа до сих пор не было: звали их и ходзенами, и тазами, и гольдами… каждый на свой лад. Это маленький, но мужественный и способный народ. И охотники замечательные, и природу умеют читать, как книгу, и художники большие… - Он вспомнил, как появлялись крылатые птицы из-под ножа художницы. - А вся их история - это вымирание сплошь. У меня есть тут таблицы… могу показать. Вот гляди: в Хабаровском районе за семнадцать лет по тысяча девятьсот пятнадцатый год вымерло двадцать четыре процента, в Никольско-Уссурийском - семьдесят восемь и в Николаевском районе - девяносто один… Девяносто один, можешь это понять? Все племя вымирало… а ведь, наверное, этому племени тысяча лет!
Она волнуясь ходила по комнате. На столе лежали ученические тетради, на стене висела карта Союза с обведенными красным карандашом границами Дальневосточного края, разбег карандаша был широкий.
- И всегда этот народ обманывали, - продолжила Аниська. - Пользовались его доверчивостью, тем, что не привык он к обману и злу, - и обманывали, и спаивали, и заставляли работать на себя: и китайцы-купцы и русские купцы… а теперь все это, конечно, все изменилось, к счастью! Я изучила немного язык, чтобы стать учительницей. Для начального обучения моих знаний хватает, но я продолжаю учиться, могу уже и говорить, хоть и не очень свободно. Разве не правильно поступила? Учителей по этой специальности мало, и мало кто хочет ехать сюда.
- Если выдержишь и не уйдешь, значит, правильно.
- Нет, не уйду.
Из окна было видно, как темнел и выцветал Амур. Красные краски выгорали, желтизна ложилась на его широком просторе. Потом стала выцветать и она. Острый молодой месяц одиноко висел на небе.
- Я, между прочим, тоже уеду далеко. В эту зиму в Хабаровск не вернусь, - сказал Алеша.
И он рассказал о Дементьеве, о вечной мерзлоте и о поисках воды в ней. Они сидели рядом, и он чувствовал своим крепким плечом худенькое плечико.
- Как я рада, что ты заехал, - сказала Аниська. - А то бы уехал и не простился, и опять на три года.
Она видела теперь близко золотистый пух на его лице, обещавший скоро усы, - у него, у Алешки, усы!
- А здоровый ты стал… бычище, - подразнила она.
- Да и ты тоже… вроде бурундучихи… - нашелся он не сразу.
- Слабовато!
- Ну, рыжая, как бурундучиха… только полос не хватает!
- Какая же я рыжая…
Она трясла головой, и рыжеватые сухие волосы падали ей на лицо. Маленькие кулачки колотили по его спине.
- Ну, погоди же… бурундучиха! - Он перехватил ее руки и крепко сжал в запястьях. - Вырвись… попробуй.
- И не буду вырываться, - сказала она спокойно и вдруг поцеловала его в облупленный нос… Он отпустил ее руки. Она поправила волосы. - Учительница Анастасия Маркова, - сказала она и показала самой себе в зеркале язык.
- Вот учительница Маркова, - представил Актанка, входя. - Есть еще другая учительница, Пейкель. Мы к ней тоже зайдем. Пусть Маркова скажет, сколько не хватает учебников и сколько нужно тетрадей.
Дементьев посмотрел на Аниську.
- Знаете, какой я вас знал? Вы тогда ростом с бутылку были… вот когда знал. Ваш отец в третьем доме от нашего жил. А вы меня даже не знаете.
- Фамилию знаю, - ответила Аниська, краснея.
Однако Актанка не успел показать всех достижений. Надо было еще договориться в правлении колхоза, чтобы отпустили охотника.
- Хорошо, - сказал Актанка. - Теперь пойдем к другой учительнице - Пейкель.
- Нет, пойдем в правление колхоза. Когда-нибудь приеду еще и все посмотрю.
И Актанка, чуть обиженный, что Дементьев так и не осмотрел школы, повел его в правление колхоза.
Уже под вечер Заксор принес на пароход свое ружье и мешок. На заседании правления Актанка настоял, чтобы взамен охотника Дементьев поднажал в наробразе насчет учебников и тетрадей для школы. Теперь Заксор сидел за общим столом и пил чай. Все пили чай: Актанка, еще два члена правления - Гензу Киле и Ваоли Гейкер, и Аниська, и Алеша, и Дементьев. Большое блюдо с печеньем стояло на столе, и тарелка с конфетами, и масло, и хлеб. Актанка пил третий стакан чаю. Лицо его блестело от пота. Он был здесь старший, и надо было показать другим, что он ценит гостеприимство.
- Так, - сказал он наконец и отодвинул стакан. Другие охотники тоже отодвинули стаканы: чаепитие было окончено. - Заксор уходит. Будет работать государственное дело. Весной придет - даст колхозу отчет.
Заксор сидел, опустив голову, - говорили о нем. Нравился ему пароход с большими и шумными колесами, нравилось и то, что понадобился он, охотник из далекого стойбища.