- Мне нужно поговорить с тобой, Ян… по-товарищески и, разумеется, отказавшись от некоторых своих недостатков. - Свияжинов почертил по песку сломанной веткой. - Видишь ли, возвращался я сюда, сильно преувеличив свои возможности. Прежде это называлось индивидуализмом, что ли. Индивидуализмом я, конечно, не грешу, но относился к себе очень-то не самокритично - это истина. И работа казалась мне недостаточной для моего масштаба, и люди представлялись мне не такими по-товарищески открытыми, какими я знал их когда-то. Даже наша первая встреча с тобой не понравилась мне. Ты показался мне сухим и неестественным, а твоя военная выправка - деланной. Извини меня, но я говорю откровенно… люди иногда придумывают себе такую оборонительную позу. - Свияжинов задумался, глядя на далекий залив. - Ты ведь знаешь, что здесь, на этом берегу, остался кусок моей личной жизни. Так уж сложилось, что и тебя это с какой-то стороны касается. Не помню, от кого, но услышал я еще на Камчатке, что будто ты и Варя сошлись… Я тогда настроился предубежденно и неблагожелательно к тебе, сознаюсь. И ехал я сюда и тебя увидел с этим же чувством. А тут жизнь меня немножко поскоблила. Для начала сбил меня с моих позиций Губанов… и мне пришлось с ходу решать: или я нужный, полезный работник, или я пассив партии. Тут все коротко и жестко. Да иначе и не может быть. К этому следует добавить, что…
Он помолчал, разметая веткой песок.
- …и личные мои дела тоже сложились не так, как я предполагал. Чувство к Варе у меня все-таки было большое… может быть, я сам его немного воспалил за эти годы, но возвращался я с надеждами. А оказалось, что изменилось и здесь… и вот я сейчас одинок. Видишь, я ничего от тебя не скрываю, но мне хотелось бы кое-что и добавить. Только месяц назад между мной и тобой стояло все это личное. А между тем тут и дела большие да и жизнь по-новому все строится. Так вот, я хочу сказать, что ничего, кроме чувства товарищества и уважения, у меня к тебе нет. И как бы личные мои дела ни сложились, они ничего не могут изменить.
- Я очень рад, - сказал Паукст и с несвойственным ему порывом пожал его руку повыше кисти. - Конечно жизнь стала другой и отношения между людьми должны быть другими. К сожалению, многое еще осталось от прежнего, особенно на Дальнем Востоке. Революция идет сейчас глубоко, третьим горизонтом. Поэтому и сопротивление хитрее, запрятанней… ты сам убедился в этом. В лоции Тихого океана примерно так сказано: "Когда подходишь в туман к Владивостоку, то бросай каждые полчаса лот, чтобы он достигал глубины: Пока лот проносит, опасности нет". А здесь не всегда проносит… если об этом правиле забыть, скорее всего налетишь на камень. За каждую мелочь приходится драться… да и во всей нашей революции разве не то же? Ты посмотри газеты… каждый день новый фронт: сегодня борьба за прополку, завтра за свеклу, послезавтра за улучшение качества. Вот ведь и к моему занятию ты отнесся сначала пренебрежительно. На самом деле, что такое олени? А ты поразмысли, какое это имеет значение для края. Факториями и питомниками для зверя обставляем самые глухие места. Наши звероводы являются часто первыми носителями культуры. Дело не только в сбережении зверя… а и в том, что в отсталое сознание удэгейцев или нивхов, скажешь, включается понятие о плановом хозяйстве. Наглядно включается. Не истреблять, а пополнять. Не стихия над человеком, а человек над стихией. Знаешь ли, вроде букваря, детских кубиков социализма, по которым можно научиться сначала читать по складам, а потом и самому слова складывать. - Он помолчал. - А о личном… о личном скажу только одно: против тебя у меня никогда ничего не было.
Он сосредоточенно стал отрывать розовые сережки с куста бересклета. Оранжевые ягоды с удивленными блестящими глазками своих семян падали на землю. Как-то по-прежнему стал он близок Свияжинову. Пуговица на его вороте была пришита неумелой рукой. Не сумел даже личной жизни сколотить этот молчаливый, замкнутый Ян!
Они снова прошли мимо отсыревшей готической усыпальницы.
- Немного осталось от Сименсов, - усмехнулся Свияжинов. - В детстве, я помню, они владели почти третью города… пароходы, склады, магазины, пристани… мне тогда представлялось, что и люди-то эти особенные, не похожие на обыкновенных людей.
- Да, люди в своем роде примечательные… и корешков оставили много, до сих пор пускают ростки. - Они дошли до развилка дороги. - Зайдем ко мне.
- В другой раз. У меня хорошее чувство осталось от нашего разговора, - сказал Свияжинов искренне.
Даже как-то шире открылась знакомая бухта, и за ней ощущалось свежее дыхание моря.
Земля словно возвращала себя постепенно. Свияжинов стал различать тропинки, с настойчивостью и усердием проложенные за эти годы. Тропинки приводили к жилищу. Он входил, и крыша становилась для него крышей общего дома.
На ступеньках террасы дома Паукста дожидался егерь.
- Знаешь, как дело, которое ты копнул, развернулось? Головлев - это что… это мелочь.
И Паукст рассказал об Алибаеве.
- Пропал мой заряд, - вздохнул егерь. - А все это потому, конечно, что на ощупь иду я, сознания не хватает. У рабочего оно есть, он другую школу прошел. У меня будет с вами один серьезный разговор в свое время, - заключил он. - А с завтрего я в объезд на два дня… гон начинается. Вы пулевых патронов штук пять не одолжите?
Они прошли наверх, и Паукст достал из патронташа патроны.
- А поговорить приду…
Егерь сунул патроны в карман, спустился вниз и минуту спустя легко перекинул в седло свое сухое тело. Его ноги уже на ходу нашли стремена. Паукст поглядел ему вслед, помедлил и пошел знакомой дорогой, обдумывая и решая для себя ставшие теперь уже неотложными вопросы своей личной жизни.
XXII
Он постучал в окно.
- Извините, Варя, - сказал он минуту спустя. - Может быть, выйдете на минуту.
Он подождал в стороне, пока она вышла из дома. Они пошли берегом, миновали последние палатки переселенцев, наскочившую на мель в тайфун и уже обглоданную водой и людьми рыболовную японскую шхуну и сели на камень. Ледниковыми глыбами лежали прибрежные скалы, и внизу билось о них и ходило в пене и зелени море. Мыс был поворотный. Ветерок здесь был покрепче, помористей.
- Как хорошо… совсем не похоже на нашу тихую бухту. Вот так напрямик легко представить себе Японию, а дальше, наверно, какие-то острова, океан, - сказала Варя.
- Пути мировой колонизации и самых жестоких завоеваний, - усмехнулся он. - Вступление широкое, а тема моя маленькая, личная тема. У меня был сегодня Свияжинов. Мы с ним о многом и хорошо поговорили. - Он помолчал. - Я бы хотел задать вам один вопрос: как вы относитесь сейчас к нему? Я имею основания задать этот вопрос.
- Объясните сначала, потом я отвечу.
- Хорошо, объясню. Свияжинова я очень ценю. И за размах и за внутренние качества. Он немало сделает в жизни. Кроме того, он движется. А ведь мы многих растеряли за последние годы. Гражданская война была одно, а сейчас совсем другое… многие отпали. А были отличные ребята. А вот Алексей не отпал. Хватило у него энергии почти семь лет провести на Камчатке, гонял от Командор чуть ли не до самого Берингова пролива… кое в чем, разумеется, он поотстал. Но он живой человек, ему нужно помочь… и вот я думаю, что именно вы могли бы помочь ему.
- Я? - спросила Варя удивленно.
- Да, именно вы. Видите ли, еще на Камчатке Алексей предположил или ему наболтали, что будто я стою на его дороге. Я никогда не стоял ни на чьей дороге, - добавил он упрямо, - тем более на дороге товарища. Поэтому я решил прийти к вам и сказать, что о нем некоторые говорят хуже, чем он этого стоит. Все мы делаем ошибки… и тем лучше, если их можно исправить.
- Вы - хороший товарищ, Ян… я это всегда знала, - ответила Варя. - Но в одном вы ошибаетесь. Если бы у него оставалась дорога ко мне, то на этой дороге вы, конечно, не стояли бы. Мы с вами давно привыкли понимать друг друга и без слов. Сегодня все-таки будем говорить словами. Помните, я как-то сказала вам, что, может быть, сама приду поговорить на одну тему?
Она поглядела на его лицо, как бы заново изучая его. По-военному короткие волосы ежиком торчат над лбом. Натуго мужской рукой пришита пуговица к вороту. И весь он заострился в настороженности.
- Я решила, что нам нужно быть вместе, если вы этого хотите, - сказала она напрямик.
Ветер нарастал, и беляки неслись по свежеющему к ночи морю.
- Вспомните, нам не было и по восемнадцати лет в те годы. А ведь это все равно что лететь через горящий лес. Некоторых и отнесло в сторону и опалило. Случилось то же и со мной… но я свою жизнь все-таки выровняла. Во многом помогла мне, конечно, работа. Мне остался до окончания института год. И вот вдруг вернулся Свияжинов. Я не хочу вам лгать: встреча с ним взволновала меня, не все можно вычеркнуть из памяти, и все же с этим навсегда кончено…
Паукст молчал. Его синеватые, как бы чуть выцветшие глаза смотрели мимо, на море.
- Я пришел к вам совсем с другим, - сказал он, не побоявшись ее обидеть. - У нас умеют иногда исказить облик людей, которых, в общем, не знают. Алексей - человек настоящий, и ему сейчас не легко. А что касается меня, то я давно ушел в сторону… было для меня это трудно или нет - это другой разговор. Я думаю, так будет лучше для всех…
- И для вас?
- Мне нужно, чтобы было хорошо вам.
- А если для этого все должно быть совсем иначе? Зачем вы тогда, в свою пору, так легко отпустили меня, Ян? - сказала она вдруг с какой-то горькой нежностью. - Мне не было и восемнадцати лет. Я помню, как вы пробрались в наш город. У вас тогда были длинные светлые волосы. И вы казались мне необыкновенным человеком, который пришел откуда-то совсем из другой жизни.
- Это так странно, Варя, - сказал он.