- Может, я не вовремя… вы прямо скажите. Я ведь без особого дела. - Близорукие глаза Стадухина подслеповато приглядывались поверх золотых очков. Соломенная шляпа была широкопола и старомодна. Он сел отдышаться. - Впрочем, я не только на огонек, а хотел бы вас вытащить к нам… вы ведь давно собирались.
- Это верно, давно собираюсь…
- Так и пойдемте сейчас… Посмо́трите нашу молодежь.
Словно легкий сквознячок, прошел этот маленький взъерошенный человек в его вечернем уединении. Он сидел и дожидался, пока Паукст наскоро переодевался в другой комнате.
- Мне вообще хочется поговорить с вами о нашей молодежи, - сказал Стадухин сквозь открытую дверь. - Вы человек новой формации, а я человек старый… одно время меня хотели вообще упразднить.
- Я эту историю знаю… здесь много безобразного.
- Я не к тому! Кое-что в жизни я проглядел все-таки, скрывать тут нечего. Конечно, я не из кубиков сложен: сложил себя этак - неудачно, попробуем иначе. В шестьдесят шесть лет складывать себя заново трудновато. Многое приходится отрывать с кровью. Приспособиться нетрудно, а вот справиться с самим собой - это потруднее.
- Вы не из тех людей, которые умеют приспосабливаться, - сказал Паукст убежденно. - У вас не только знания и опыт, но и вера в свое дело, а это главное.
- Вера в дело… - усмехнулся Стадухин. - Я вот верил в свое дело, и мне казалось, что гору скорее можно сдвинуть, чем меня в чем-нибудь переубедить… а вот пришла молодежь - превосходная, товарищ Паукст, честное слово, - и потащила за собой. И вот иду и, откровенно говоря, с удовольствием уступил бы кому-нибудь лет тридцать, не желаете ли? Впрочем, идемте… на месте лучше во всем разберемся.
Они вышли из дома. Трещали цикады. Сыроватый вечер стоял между зарослей. Зенит зеленел, проколотый первой звездой. Скоро стали видны огни промысла. Они прошли побережьем к научной станции. Метеорологическая флюгарка лениво вертелась на вышке. Знакомы были и маленькая, усыпанная родинками женщина - Агния Веснина, и высокий худой гидробиолог Кравцов, ее муж; и как всегда проясненно его встретила Варя.
Ему показали лабораторию. Многое изучалось впервые. Путине прежде всего недоставало научных данных. Десятилетие назад огромные рыбные косяки подошли к побережью. Никто не знал ни их ходов, ни причин появления. Изменился ли характер течения, поднялось ли дно моря, извергнутое землетрясением, или и прежде приходили к берегам косяки, только никто не интересовался их ходом, - все надо было наверстывать и проверять на ходу. Практика каждого дня становилась поправкой к науке. Наука, в свою очередь, - составной частью планов. Рунные ходы постепенно вводились в закономерность движения.
Он осмотрел помещения, пообещал помочь материалами для достраиваемого склада.
- Я провожу вас немного, - сказала Варя коротко.
Они пошли берегом. На мостках для причала лежали, свесив головы вниз, подростки и таскали корюшку. Корюшка простодушно шла на их согнутые булавки с приманкой.
- Посидим здесь, если вы не торопитесь, - сказала Варя. Они сели на перильца мостков. Набегала волна прилива. Одинокий черный баклан тянул к ночлегу. - Я давно не видела вас, Ян, - добавила она. - Но я часто и хорошо думаю о вас.
- Я хотел… - Он запнулся: он хотел спросить о Свияжинове. - Я хотел спросить, удовлетворяет ли вас ваша работа?
- Сейчас вполне. Сейчас мы близки к жизни. И правда, очень нужный, полезный человек Стадухин?
- Бесспорно. Ему было трудно.
Его плечо чувствовало теплоту ее плеча.
- Вы очень замкнуты, Ян, - сказала она. - Впрочем, вы всегда умели больше слушать, чем говорить.
- Я говорить не умею. А потом… наверно, я слишком прямолинейный, жесткий человек.
- Вы же мягкий человек, Ян! - Какая-то нежность была в ее голосе. - Я ведь знаю, какой вы товарищ и как вы относитесь к людям. И… неужели вы думаете, что я не сумела ничего оценить? Не тогда, конечно, тогда я была девчонкой… впоследствии. Я ведь тоже не умею отдавать себя наполовину, ни брать наполовину от других.
Подростки свертывали свои удочки. Жестяные банки были доверху набиты мелкой серебряной корюшкой.
- Может быть, я к вам приду, чтобы поговорить на одну тему, - добавила она с усилием. - Это - большая тема, по крайней мере для меня. Впрочем, для вас, может быть, она стала уже далекой…
Она протянула руку и поглядела ему в глаза. Да, и он был моложе тогда - упрямый, светловолосый учитель из Таудеминской долины. Песок зашуршал под ее ногами. У нее были прежние легкие шаги. Он сделал было движение, чтобы последовать за ней, но принудил себя остаться. Туча наплывала на звезды. Становилось темно. Волна ударила и обдала его брызгами. Огни в домах погасали. Только консервный завод еще как бы плыл, как освещенный ковчег, в темноте ночной бухты. Дорога белела. Родник одушевленно бормотал между камней. Знакомые хозяйственные запахи возвращали к обычному порядку жизни. Он поднялся по скрипучей лестнице. Двустволка и винчестер висели крест-накрест. Кобура с револьвером привешена к спинке кровати. Он так и не изменил старым военным привычкам. В комнате не было зеркала. Складное зеркальце для бритья лежало в столе. Он достал его и долго и с некоторым любопытством разглядывал свое лицо.
XV
Утром, в десятом часу, Свияжинов пришел на совещание к Медведко. Необычная судьба была у этого маленького глуховатого слесаря. В пятом году был он организатором стачек, собирателем сил революции в далекой Сибири. Его знали во всех железнодорожных депо и мастерских от Уссурийской до Томской железной дороги. Из ссылки он бежал за границу, работал на заводах во Франции, вернулся назад в революцию, кинулся в самую горячку боев, двигался с 5-й армией, брал Иркутск, отвоевывал Дальний Восток. Давно уже был на партийной работе в Москве. Сейчас с комиссией, проверявшей краевую работу, он вернулся в места своей юности. Край отставал. Подбор людей не всегда был удачен. Техника с трудом завоевывала отсталый берег окраины. Многое нужно было проверить, многое организовывать заново. Совещание созывалось по вопросам путины, но вопросы путины были вопросами и техники и условий работы в крае.
Таким же и остался он - маленьким, глуховатым, доступным. Только подсушили его и зажелтили годы. Не было ни особого секретаря, преграждавшего к нему вход, ни торжественности кабинета. Да и горбился он за столом по-домашнему, приставив руки щитками к ушам, чтобы не пропустить ничего из слов собеседника. Поставив на пол желтый огромный портфель в каких-то подпругах и бляхах, сидел перед ним Ельчанинов. Лицо у него было мучнистое, белое; лысинка придавала ему преждевременную положительность. Свияжинов хотел обождать.
- Заходите, заходите, товарищ. Секретов здесь нет. Ваша фамилия? - Медведко посмотрел на листе. - Разговор у нас на общую тему… полезно послушать. - Свияжинов сел в стороне. Медведко поиграл карандашиком. - Продолжайте, продолжайте… я слушаю, - сказал он Ельчанинову. - Вы только поближе к делу… что у вас там произошло со Стадухиным?
Ельчанинов молчал. Посторонний человек был ему неприятен. Коричневые туфли были хорошо начищены. Самопишущая ручка торчала из карманчика. Он был аккуратен - этот рано полысевший, молодой, с нездоровой толщинкой человек. Золотистые волосики лучиками расчесаны были на лысинке, Медведко слушал. Ладони его были приложены щитками к ушам.
- У Стадухина были вредительские установки, - сказал наконец Ельчанинов. - Я, может быть, затруднился бы сказать, что это шло от сознательной воли. Но объективно это становилось вредительством. Отсюда, конечно, и выводы. Кроме того, он сколотил вокруг себя группу…
- Вредителей? - спросил Медведко.
- Нет, группу молодежи, проникнутой его идеями.
- Вы можете вкратце изложить его идеи?
- Системы у него, конечно, не было… но были отдельные выступления. - Ельчанинов поднял портфель и достал из него аккуратно сложенные бумаги. - Вот, например, стенограммы его прошлогоднего выступления… он говорил… - он поискал в стенограмме место, - "Ограниченность природных ресурсов ставит естественные пределы возможностям вылова". На нашем языке это обозначает правую практику.
- А у вас есть особый язык? - поинтересовался Медведко.
- Я имею в виду науку. Для нашей науки это - вредительская установка.
- Так. Хорошо. Ну, а как же вы увязываете эту правую практику с сегодняшней работой Стадухина? Ведь известно, что он работает во главе бригады научных работников… и работает неплохо, судя по отзывам.
Ельчанинов пожал плечами.
- Эта группа откололась от нашей аспирантуры. Мы настаивали, чтобы трест не отпускал на нее средств, не согласовав вопроса с нами. Об этом я писал и в Хабаровск и в центр.
- Не понимаю. При чем здесь средства?
- Мы возражали против параллелизма в работе. И, кроме того, научная ценность всей этой работы далеко не выяснена.
На этот раз Медведко даже поерзал.
- Но позвольте, товарищ… а как же Стадухин? Что же это - полный неуч, по-вашему?
- Нет, знания у него, конечно, есть. Но в нашем деле… в науке отсталость и объективно вредительские установки могут часто стереть весь познавательный прошлый опыт.