- Теперь только подняться на третий этаж, - сказала Ирина, но лицо ее было все еще бледным.
Он поднялся за девушками на третий этаж. Дверь квартиры была настежь открыта. Ветер нанес сквозь разбитые окна в огромные комнаты снег. В самом конце коридора, возле кухни, в маленькой комнатешке, едва согретой печуркой, Макеев опустил на пол драгоценную ношу.
- Ничего не отняли, мама, - сказала Ирина.
Но сил у нее уже не было.
Два часа спустя Макеев ушел. Он обещал, если удастся, зайти еще. Сейчас ему нужны были два человека: дочь Суровцева - Агния и библиотекарь Глечик. Он пошел по Сумской улице. Выпавший накануне снег лежал косыми полосами вдоль тротуаров. Примороженные листья с деревьев носило с жестяным шорохом из стороны в сторону по асфальту. Среди оголенных куп, в мрачном величии одиночества, высился памятник Шевченко. Макеев остановился. Во скольких хатах - в красном углу, рядом с вышитыми полотенцами и самыми дорогими фотографиями близких - висел портрет печальника народного горя. Но и в самые черные времена не мог тот предвидеть тех великих страданий, которые переживала теперь родная ему Украина.
- Ничего, Тарас Григорьевич, - сказал Макеев вслух, не убоявшись, что кто-нибудь может его услышать, - за все ответят!
Агния Суровцева жила в большом, тоже наполовину разрушенном и вымороженном доме научных работников. Макеев долго искал квартиру, избегая спросить кого-нибудь из жильцов. Наконец где-то на шестом этаже он нашел нужный ему номер квартиры. Звонок не звонил, он осторожно постучал в дверь, чтобы на стук не откликнулись соседи. Ему долго не открывали. Потом он услышал старушечьи шаркающие шаги за дверью.
- Мне Агнию Николаевну, - сказал он, приблизив к самой двери лицо.
За дверью еще с минуту возились и гремели дверной цепочкой. Совсем маленькая, почти детского росточка, старушка открыла ему дверь.
- Агнии нет дома, - сказала она, вглядываясь в сумраке лестницы в его лицо. - Может, дождетесь… она теперь скоро. - Она впустила его. - Вот уж не знаю, куда вас провести… всюду такое разорение. - Он действительно увидел разорение - наваленные на полу книги, открытые дверки книжных шкафов, отвалившиеся куски штукатурки, окна, наскоро забитые фанерой, и застывшие лужи воды под лопнувшими радиаторами отопления. - Агния на работе в столовой… пришлось подавальщицей стать, вот тебе и филолог, - сказала старушка еще. - Я ее бабушка. - Она поколебалась, но впустила его в комнату, где горела печурка: Макеев заметил, что топят печурку книгами. - Вот тут садитесь, голубчик… Агния скоро придет. Вчера в столовой казеин выдавали… я даже и не знаю, что такое казеин - не то резина, не то клей, не поймешь. Не отравимся, голубчик?
- Не знаю. Не пробовал, - ответил Макеев сочувственно.
- В писании, голубчик, прямо сказано: "И стал я на песке морском, и увидел выходящего из моря зверя с семью головами…" Это про немца сказано… семь голов у него.
- Ну, не семь, а одна голова… - сказал Макеев осторожно: ему стало не по себе, старуха была помешанная.
- Нет, семь, семь! - воскликнула она исступленно. - И не говори ничего… И казеин выдают, чтобы нас всех потравить. Я отроду не слыхала, что такое казеин! Вот книгами сына печурку топлю, - добавила она, - второй месяц топлю.
Она сердито разодрала какую-то книгу и сунула ее в печурку. В печурке загудело. Макеев искоса прочел заглавие книги. Это были "Силовые двигатели".
Агния Суровцева вернулась домой только в сумерках. Ее несколько длинное, почти с мужскими чертами, лицо стало сразу настороженным.
- Вам что? Вы от кого? - спросила она враждебно и отрывисто.
- Я - Москаленко… насчет крыс.
Она оживилась. Даже краска проступила на ее иззябшем лице.
- Ах, не говорите… крысы нас замучили. Столько развелось… чем их только морить! Вот поглядите, сколько они дыр набурили. - Она провела его за собой в соседнюю холодную, с наваленными книгами на полу, комнату. - Где отец? Он жив? - спросила она быстро. - Когда вы приехали?
- Пришел, а не приехал, - поправил он.
- Ну, все равно…
- Сегодня утром. Николай Иванович жив… переболел немного ревматизмом.
Они сели на клеенчатый холодный диван.
- Сейчас все стало трудно, - сказала она. - Немцы держат ухо востро. - Две жесткие морщинки набежали между ее бровями. - Я вот подавальщицей в столовую поступила… трудновато, но необходимо.
- С питанием плохо?
- Дело не в этом… а так незаметнее. - Он почувствовал силу, скрытую в этой исхудавшей женщине. - Ну, как у вас? Говорите всё, - добавила она, как бы стряхнув с себя личное.
- Пока хвастаться нечем. - Ему не захотелось сейчас рассказывать обо всех неудачах за последние месяцы. - Уксусу пришлось хлебнуть… Меня сейчас в Харьков для связи направили. Последний радиоприемник вышел из строя, нужно достать батареи.
- Народу в Харькове умирает… боже мой, - сказала она, глядя в быстро синеющее, с осколками стекол, окно. - И как за все это заплатить?
- Вам бы подкормиться… - сказал он было.
Она усмехнулась:
- После… когда-нибудь. Вы характер отца знаете? Я в него. Сначала надо дело сделать… а уж потом о себе. Вы где остановились? - спросила она. - У нас нельзя… нас немцы посещают.
- Крыша найдется, - ответил он.
- А насчет батарей я узнаю. Только как вы их переправите?
- Ну, это уж как-нибудь… - он слегка усмехнулся. - И не такие трудности пришлось преодолевать.
- Знаете, все-таки вы уходите… здесь в соседнем доме эсэсовцы поселились, - сказала она беспокойно. - Вы сможете захватить для отца кое-какие теплые вещи?
- Если немного, то захвачу.
Они условились, что он зайдет через день.
- С бабушкой трудно, совсем безумная стала. Главное, насчет отца ничего нельзя ей сказать. Пусть лучше думает, что его нет в живых. - Она опередила его у выходной двери. - Подождите минутку. - Она приоткрыла дверь и прислушалась. - Теперь идите.
Он стал спускаться по полутемной лестнице с разбитыми окнами на площадках. Зимнее тяжелое небо лежало над городом. Во дворе валялись какие-то разбитые бутыли и слежавшиеся от сырости книги. Он вышел на улицу и пошел в сторону указанной ему Пушкинской. Ни один прохожий не встретился ему в этот предвечерний час. Дома стояли настороженные, скрывая жизнь, которая еще теплилась в их недрах. Штабной немецкий автомобиль пронесся навстречу с желтыми, не ослепляющими стеклами фар. Вскоре Макеев услышал мерный стук солдатских сапог. Он зашел за уцелевшую стену какого-то разбитого дома. Взвод немецких солдат прошел мимо него, тяжело печатая шаг на харьковской мостовой. Потом улица стала снова пустынной.
Библиотекаря Глечика, к которому дал ему личное поручение Суровцев, он разыскал во флигеле деревянного домика. Как бы по недосмотру оставленный, затерялся тот в глубине двора большого, видимо построенного накануне войны, дома. Глечик настороженно впустил вечернего посетителя. Его густо зарастающее синей щетиной лицо, похожее на лицо католического священника, было вежливо и непроницаемо. Близорукие глаза под сильными стеклами очков скрывали истинное свое выражение.
- Вам лично я нужен? - спросил он испытующе. - Тут есть еще другой Глечик… настройщик.
- Мне нужен Глечик, работающий в библиотеке.
- В какой именно? - вежливо осведомился тот.
Макеев замялся.
- Вот в какой - не скажу… кажется, в библиотеке имени Короленко.
- Так. Я работаю в библиотеке имени Короленко, - ответил тот, все еще не впуская в комнату.
Макеев огляделся - каганец с фитильком в руке Глечика освещал холодные сени.
- Может быть, пройдем в комнату, - сказал он. - Николай Иванович просил достать ему одну книжку.
Минуту спустя он вошел следом за Глечиком в комнату. Бедность и неприглядность жилища поразили его, - много нищеты пришлось ему увидеть за полтора года, но такой он еще не видел. На столе, криво сколоченном из досок, стояли немытые, с остатками пищи, тарелки, и всюду густо лежала такой годичной давности пыль, что страшно было к чему-нибудь притронуться. На Глечике было осеннее заношенное пальто с обвисшими петлями и какая-то плюшевая женская шапочка, приспособленная под ермолку. Он придвинул Макееву ящик из-под консервов.
- Садитесь.
Макеев сел. Глечик продолжал стоять. Огонек каганца отблескивал в его толстых очках, и Макеев опять не мог разглядеть его глаз.
- Так. Я вас слушаю, - сказал тот учтиво.
- Я от Николая Ивановича, - повторил Макеев.
- Простите - кто такой Николай Иванович? - осведомился тот.
Макеев снова замялся: может быть, это был все-таки не тот Глечик, к которому он должен был прийти?
- Суровцев, - сказал он наконец напрямик. - Вы такую фамилию слышали?
- Так. И что же Николаю Ивановичу нужно? - спросил тот, не ответив. - Если книги, то я в данное время в библиотеке не работаю… и вообще библиотека не выдает на дом книг. А ваша фамилия как?
- Моя? Москаленко.
Глечик минуту раздумывал. Потом он подошел к двери и прислушался. Дом был пуст.
- Вы не обижайтесь, - сказал он, вернувшись. - Приходится соблюдать осторожность. Немцы подсылают агентов гестапо… у них это дело поставлено. Только дубовая работа, как и все у немцев, - впервые усмехнулся он. - Рассчитывают на угрозы, на страх… не знают наших людей. - Он прошелся по комнате, поводя шеей с большим кадыком и как бы все еще приглядываясь, принюхиваясь к Макееву. - Ваша профессия какая?
- Шахтер. Подрывник-шахтер.
- Хорошее дело, - одобрил Глечик. - Надолго ли в Харьков?
Макеев полез в карман и достал из его глубины металлическую трубочку.
- Это что? - полюбопытствовал Глечик.