Все произошло исключительно быстро. Я уже был готов к этому поступку и знал, что никаких колебаний быть не должно. Дойдя до нужного вагона, я обнаружил, что проход был пуст, что было вполне нормально для первого класса. Я почувствовал облегчение - мне не хотелось убивать кого-нибудь только из-за того, что он оказался бы случайным свидетелем.
Я решительно постучал косточками пальцев по двери, которую мне описал кондуктор. Постучал еще раз и стал ждать. Кто-то ответил мне изнутри. У него был легкий французским акцент, и это вызвало у меня первые сомнения. Я равнодушно сказал что-то о билетах. Обычная проверка. Это было вполне нормально в те дни.
Человек, открывший мне дверь, был армянином. У него был широкий лоб, черные глаза, обрамленные легкими темными кругами, черные волнистые волосы были аккуратно причесаны. Вне всяких сомнений, это был армянин.
Я улыбнулся ему. На руке у меня был плащ, под которым я держал готовый к выстрелу пистолет. Я спросил, не его ли этот плащ, оставленный кем-то в вагоне-ресторане.
Он не ответил на улыбку. Он лишь на несколько сантиметров приоткрыл дверь. С моего угла я не видел его приятеля. Я вновь как бы виновато улыбнулся, поднял пистолет на уровень его груди и выстрелил. Плащ приглушил звук выстрела. Человек отступил назад с видом удивленного человека. Я резко открыл дверь, сломав защитную цепочку. Тот, кто был в купе, лежал на нижней полке. Видимо, в поисках оружия, он запустил руку в карман жакета, висевшего на вешалке.
Я не дал ему такой возможности и снова выстрелил. На этот раз в голову. У него не было времени даже вздохнуть.
Я закрыл дверь изнутри, взял портфель с бумагами, поискал личные документы в их карманах. Потом спокойно вышел. Немец лет пятидесяти спросил меня, что происходит. Я ему дружески улыбнулся. Ничего. Все хорошо. Он посмотрел на меня с недоверием. Я шел к своему купе, и в этот момент поезд вошел в долгий туннель.
Когда наш экспресс остановился на станции Сиркеси, мне и в голову не пришло пойти выяснять, что там произошло. Шакир-бей быстро шел по перрону, крепко сжимая портфель с документами, который я ему передал. Он поздравил меня с этой операцией. Он и не предполагал, что могло быть по-другому.
Что касается меня, то я только подтвердил свою репутацию.
Он был доволен тем, как все это произошло. Я был уверен, что с этого момента у меня все пойдет как по маслу.
* * *
Я поднял глаза от документа и заметил, что у меня дрожат руки. Чтение этого документа произвело на меня большое впечатление.
Впервые в моей жизни я мог напрямую слышать голос моего отца.
Моя мать отказывалась разговаривать со мной об отце, несмотря на то, что я часто просил ее. Я пожалел, что раньше не обратился к этому документу, и поклялся, что с сегодняшнего дня сделаю все, чтобы узнать, что именно произошло в те годы.
Мне стало стыдно не столько от того, что во мне текла его кровь, сколько от сознания, что мое происхождение было отмечено мраком и отсутствием каких-либо эмоций.
У каждого человека была своя семейная история, унаследованные привычки и обычаи. У меня их не было. Этот человек зачал меня не потому, что хотел иметь сына. Просто ему нужно было изничтожить мою мать, изнасиловав ее. Я никогда не смогу простить его, но мне надо было знать, почему все-таки дело дошло до такого ужаса.
* * *
Меня не оставляло желание узнать, почему именно Кемаль Хамид не смог продолжить свой рассказ. Я всерьез задумался, на чем именно основывалась его особая этика. Я не узнавал себя в этом человеке. Мы принадлежали разным мирам, и ничего общего между ними не было.
* * *
Я попросил сделать копию этого документа. Директор сказал, что проблем с этим не будет и что мне пришлют ее через несколько Дней. Ни он, ни мой друг Джеймс Хамильтон не имели ни малейшего представления о моих родственных связях с Османом и Кемалем Хамидами. Тогда я держал это в тайне. Причина была в том, что я стеснялся того, что имею отношение к этим существам.
У меня еще долго потели руки от волнения. Чтение этих документов вызвало у меня ощущение, что они продолжают быть рядом со мной.
Мы вышли из архива Форин Офиса и попали под сплошную завесу воды. Джеймс не захотел, чтобы я вернулся в гостиницу и отвез меня к себе домой на Бонд Стрит.
Я разговорился с ним о геноциде. Многие из его участников во времена нацизма вновь применяли свои методы, свою философию и свою невероятную жестокость по отношению к людям. Что-то связывало эти два ужасных этапа в истории, и я начинал догадываться, что именно.
* * *
В ту ночь я не смог заснуть. Этот человек пытался оправдать те преступления, которые совершили он и такие, как он. Самое ужасное, что он не раскаивался, а холодно рассказывал об этом. Я вздрагивал в кровати от ужаса, а плотные потоки воды заливали Лондон. Я думал о том, как несколько таких уродов, как он, ломали сотни тысяч человеческих жизней. Причем без всякого смысла - они даже не могли понять значение таких слов, как свобода, справедливость и права человека. Они считали, что все им сойдет с рук и никто не призовет их к ответу за их кошмарные преступления. Я подумал, что они никогда не слышали о таком понятии, как суд истории.
3
Алик Нахудян
Вернувшись в Стамбул, я понял, что взялся за очень тяжкий труд. От всей моей работы оставался лишь пустой след. Не было даже могил, к которым можно было бы пойти, чтобы выразить уважение к тем, кто там покоится. Только книги стояли длинными рядами на полках до самого потолка. Все они были в беспорядке, на арабском, турецком, французском, английском, армянском, русском, немецком языках… Хорошо еще, что, когда я был мальчишкой, моя мама позаботилась о том, чтобы я изучил языки. Единственно, что меня привлекало с самого детства, так это открывать коробки и рыться в старых бумагах, многие из которых были покрыты плесенью и почти рассыпались. В последнее время они предстали передо мной в новом свете. Мой опыт работы в архивах Форин Офис подсказывал мне, что, если захотеть, можно найти новые документы и даже новых свидетелей.
Слабая надежда на успех в этом деле заставила меня действовать. Я хотел узнать, кто же были "они". Что их объединяло со мной и что их связывало между собой. Как они ответили за те ужасы, которыми был полон геноцид?
Я с жаром принялся за новые поиски, уверенный в том, что меня ждут новые открытия, что я смогу восстановить историю моей семьи, узнать то, что до сих пор обстоятельства скрывали от меня.
Предстоял невероятный, сверхчеловеческий труд. Особенно для человека, который - как я - потратил впустую большую часть своей жизни на дела, казавшиеся мне теперь нелепыми и бессмысленными.
Я вдруг почувствовал потребность узнать больше - увидеть не только причины, но и сам процесс возникновения геноцида. Понять, чем руководствовались одни и другие.
У меня было странное ощущение, что я нахожусь в центре конфликта, который еще не закончился. Внутри долгого исторического периода, когда палачи еще не раскаялись в своих преступлениях, а жертвы геноцида и те, кто выжил, не простили их или, по крайней мере, не почувствовали, что мир, который до сих пор не признавал их жертв, наконец признал эти жертвы.
Я постарался привести в порядок свои заметки и начал работу по упорядочению книг, которые могли быть связаны, пусть и отдаленно, с историческим периодом, завершившимся геноцидом. Правда, я чувствовал себя разбитым, неспособным привести в порядок свои мысли, достичь такого состояния, при котором я мог бы со всей отдачей приступить к работе.
Но наступил день, когда моя мать уже доживала свои последние дни, и кто-то постучал в дверь.