Кошмарный сон, разбудивший Андрея Васильевича, имел под собой реальные основания. С началом американской военной операции против иракского президента Саддама "Буря в пустыне" по Пакистану прокатилась мощная волна антиамериканских демонстраций. Власти не допустили никаких шествий в самой столице, однако некоторые ее жители нашли иные формы выражения протеста. Например, водители грузовиков и голубых городских автобусов, ходивших от университета имени "основателя нации" Мохаммеда Али Джинны в город через дипломатический квартал, устроили форменную охоту на автомобили с бледнолицыми пассажирами, не очень-то разбирая при этом, американцы они или нет. До прямых наездов дело, правда, не доходило, однако было отмечено немало случаев, когда пакистанские водители норовили вытолкнуть легковушку с дипломатическим номером на обочину или как бы невзначай зацепить ее кузовом.
Американцы, а вместе с ними и европейцы благоразумно попрятались по домам, решив переждать опасность. Так же стоило бы поступить и Андрею Васильевичу, однако русский "авось" перевесил доводы здравого смысла, да к тому же что прикажете делать весь выходной день за стенами опостылевшего посольского городка?
Испытывая прилив утренней бодрости и легкое волнение от предстоящей в это тревожное время поездки в густонаселенные простым народом районы Равалпинди, Андрей Васильевич отправился в гараж, где его поджидал Хуссейн. Через полчаса езды Андрей Васильевич уже бродил по просторному крытому рынку, состоявшему из нескольких десятков мелких лавчонок, дивясь обилию и никогда не виданному им ранее богатому выбору советской бытовой техники. Здесь предлагали несколько моделей телевизоров "Юность" и "Шилялис", в том числе цветных и в деревянном корпусе, стиральные машины "Вятка", холодильники "Зил" и "Бирюса", утюги, кондиционеры бакинского завода и даже обыкновенные ученические тетрадки в линеечку, по две копейки, с вложенными в них трогательными розовыми промокашками. Все это добро было контрабандой вывезено из России в Пакистан через Среднеазиатские республики Союза и воюющий Афганистан. В той самой лавке, о которой говорил Хуссейн, среди элегантных и легких японских электрических лобзиков, пил и дрелей выделялась своей незатейливостью и простотой исполнения солидно возлежавшая на полке отечественная бензопила "Дружба", вызвавшая у Андрея Васильевича краткий приступ патриотизма и ностальгии по родине.
Не обнаружив искомого инструмента, Андрей Васильевич и Хуссейн вышли на улицу. Хуссейн, сообщивший, что ему срочно нужно отойти кое-куда по совершенно неотложному делу, скрылся за углом, оставив Андрея Васильевича созерцать в одиночестве вывески многочисленных лавочек и магазинов, густо облепившие стены домов по обе стороны пыльной и изрядно засоренной целлофановыми пакетами, обрывками газет и прочим мусором улицы. Торговцы не страдали излишней скромностью - на глаза Андрею Васильевичу сразу попались несколько вывесок над крошечными магазинчиками с горделивыми названиями - "Дворец народных промыслов", "Центральный центр ковров и паласов", "Большой ювелирный салон" и так далее в том же духе. Единственно, на что не хватило фантазии, а может быть, и смелости предпринимателей, так это объявить себя поставщиками двора его императорского величества. Тут же ютились три крохотные клиники. "Доктор капитан Юсуф" - прочитал Андрей Васильевич надпись над одной из них. "Доктор хирург подполковник Ахмад", "Клиническая служба доктора майора Хамида" - гласили вывески на дверях двух других. Доктора, бывшие, видимо, в недавнем прошлом военными эскулапами, проявили истинно армейскую заботу о чистоте и дисциплине, добившись от городской администрации установки рядом с их заведениями небольшого фанерного щита на двух металлических ножках, на котором было начертано суровое обращение к жителям Равалпинди с требованием не позволять себе мочиться в этом месте улицы.
"И куда это Хуся запропастился?" - подумал Андрей Васильевич. Он посмотрел в один конец улицы - нет, не видать его, затем лениво взглянул в другую сторону и… обмер от страха, забыв выкинуть короткий окурок, который уже начинал больно прижигать пальцы. Прямиком к Андрею Васильевичу, расталкивая прохожих, направлялась небольшая - человек эдак с двадцать - толпа людей с мрачными насупленными лицами. Кое-кто из них, как успел заметить Андрей Васильевич, многозначительно похлопывали себя по ладони длинными бамбуковыми палками, вроде тех полицейских "латхи", которыми в Индии и Пакистане умиротворяют участников уличных беспорядков. Вспомнив о полицейском, который только что вертелся рядом, собираясь, видимо, с духом, чтобы попросить у иностранца хорошую сигарету, Андрей Васильевич отчаянно завертел головой во все стороны. Полицейский, однако, завидев толпу, быстро сообразил, к чему идет дело, и молниеносно исчез, как сквозь землю провалился.
Обступив тесным полукольцом прижавшегося задом к борту машины Андрея Васильевича, толпа сосредоточенно помолчала, а затем стала требовать от него немедленно прекратить разбой против иракцев, причем с каждой минутой все громче и решительней. Попытки Андрея Васильевича, от волнения почти утратившего способность объясняться на урду и издававшего поэтому какие-то хриплые нечленораздельные звуки, доказать, что он вовсе не американец, потонули в гуле голосов все более расходившейся толпы и выкриках: "Да здравствует Саддам!" "Долой Америку!" "Смерть Бушу!" Наконец раздался и вопль, от которого у Андрея Васильевича похолодело внутри: "Бей неверных!"
"Ну все, влип! Ой, мама!" - сжался Андрей Васильевич и закрыл глаза в ожидании расправы.
- Эй, остановитесь, что вы делаете! - услышал он в следующее мгновение отчаянный крик Хуссейна, энергично распихивавшего пакистанцев в разные стороны.
- Буш? - свирепо спросил один из главарей у Хуссейна, тыча концом палки в сторону Андрея Васильевича.
- Нет, нет, Горбачев! Он не американец, нет! Его не надо бить! - затараторил маленький щуплый Хуссейн, размахивая тощими руками и втолковывая угрюмым слушателям современное международное положение, злокозненность Буша и дальновидность Горбачева в иракском вопросе.
Главарь задумался, что-то сердито пробормотал себе под нос и, повернувшись к толпе, нехотя скомандовал отбой.
- Давай, мистер, давай скорее машина, пока они опять не передумал! - частил Хуссейн по-русски, запихивая еще не пришедшего в себя Андрея Васильевича на сиденье. - Мы ехать надо отсюда очень быстро!
- Вот спасибо тебе, Хуссейн! - проговорил через пару минут Андрей Васильевич. - Еще немного, меня бы и конная полиция у этих гадов не отбила!
- Вам спасибо, сэр! - скромно ответил взволнованный и гордый Хуссейн. - Хорошо, что вы не американец. Наши люди их мало любить, и вас бы они крепко побил, я думать.
* * *
Резко распахнув дверь, Андрей Васильевич влетел в свой кабинет, где сидел Анвар и мирно решал газетный кроссворд.
- Ты чего такой взъерошенный, словно фокстерьер? Случилось что-нибудь? - спросил Анвар.
- Черт бы побрал всех американцев! - провозгласил Андрей Васильевич. - Я из-за них в такую переделку попал!
Выслушав рассказ Андрея Васильевича, Анвар тяжело вздохнул и назидательно изрек:
- Удивляюсь я тебе, Андрей. Вроде бы благоразумный ты человек, в Индии и Пакистане несколько лет прожил и должен знать, что такое попасть в разъяренную толпу. Куда тебя понесло? Зачем наступать на грабли, коли видишь, что они у тебя под ногами валяются? Твое счастье, что пакистанцы тебе какие-то идейные попались, которым только американца подавай. А ведь могли устроить тебе "руки прочь от Саддама!" - так дали бы, что мало не показалось бы!
- Это еще кто кого! - дал выход уязвленному самолюбию Андрей Васильевич. - Их там всего двадцать тощих пакистанцев было! Что это за толпа? Подумаешь!
- Ах ты, лев! Гроза Равалпинди! - изобразил восхищение Анвар. - Что же ты их не раскидал? Что тебя остановило - солидарность с угнетенными трудящимися Востока, да? А насчет толпы - это еще неизвестно, что хуже, когда она большая или маленькая. Один мой знакомый непальский коммунист - а он это тонко понимает, поскольку его в родной деревне не раз маоисты били, - утверждает, что хорошо, когда тебя двести, а не двадцать человек лупят. В большой толпе ведь не протолкнешься, давка, не разберешь, кого бить надо, а вот когда человек двадцать-тридцать всего - тогда худо дело! Ты как на ладони, и пока несколько человек над тобой работают, другие могут отдохнуть, попить водички, а потом сменить уставших товарищей. Да, если бы не наш Хуссейн… Будь у нас учреждена медаль "За спасение дурака-дипломата", то он смело мог бы на нее претендовать. Представляю, медаль, а к ней наградная грамота за подписью престарелого секретаря Президиума - какого-нибудь товарища Твердокакиса или Натужникова.
- Знаешь что, Анвар?! Иди ты… куда подальше! - обозлился Андрей Васильевич. - Если ты такой знаток, то взял бы и составил какую-нибудь глупую инструкцию о правилах поведения в толпе. Корчит тут из себя самого умного!
- Ладно, ладно, Васильич, брек, успокойся! - примирительно сказал Анвар. - Я тоже по молодости и по собственной глупости как-то раз в похожую ситуацию попал. Еду - смотрю, народ дорогу перекрыл, никого не пропускает в знак протеста против чего-то, а я решил - ерунда! - и напрямую через них рванул. Проскочить-то я проскочил, но они мою машину так дубиной огрели, что потом пришлось дверь выправлять. Будь они немного расторопнее, могли и остановить, из машины вынуть и так далее, по уже знакомому тебе сценарию. Все же молодец Хуссейн! Ты бы ему хоть ящик пива поставил!
- Да поставлю уж, пусть вместе со всем своим аулом лечится, - пробурчал успокоившийся Андрей Васильевич. - Он, пока мы ехали обратно, мне целую лекцию прочитал, как здесь американцев не любят и какое мое везение, что я не один из них.