- Как люди, Михаил Михайлович? - спросил Лесовых, глядя на беспокойно барабанившие по коленям пальцы Черноярова.
- Что же люди, - со вздохом ответил Чернояров. - Их и осталось-то на всю роту неполных два расчета.
- Конечно, не то, что под Воронежем.
Эти слова, произнесенные Лесовых совсем спокойно и без всякого умысла, взорвали Черноярова.
- Что под Воронежем? - с яростью воскликнул он. - Под Воронежем, дескать, полк был как полк, а теперь чуть побольше батальона и повинен в этом Чернояров, так что ли?
- К чему горячность, Михаил Михайлович, - глядя на искаженное гневом лицо Черноярова, неторопливо сказал Лесовых. - Я и не думал этого.
- Неправда! - с шумом выдохнул Чернояров. - Думали и сейчас так думаете.
- Ну, уж если хотите правду, - глядя в глаза Черноярову, отчетливо и твердо сказал Лесовых, - то получите правду. Да, во многих потерях именно вы повинны. Нет, - махнул он рукой на хотевшего было заговорить Черноярова, - не из-за того случая, когда вы в Курск укатили. Из-за вашего самодурства, из-за неправильного воспитания людей, из-за вредных методов командования. Что вы насаждали в полку, чему людей учили? Ячество! Самодурство! Только вы - фигура, а остальные ничто, пешки в ваших руках. Вы же людей думать отучали, самостоятельность из них выкорчевывали. Без вашего приказа, по своей инициативе и пальцем не пошевели - вот ваш принцип командования! А вот результаты. Помните, под Касторной, когда мы почти в кольцо зажали противника. Третий батальон высоту и лощину занял, позади глубоченный овраг, а у нас вся артиллерия в снегу застряла. Немцы танки скапливают, а бить их нечем. Я говорю комбату: "Отводи роты за лощину", а он мне в ответ: "Не могу, Чернояров голову оторвет за самовольный отход". "Да не отход же это, твержу ему, а маневр обычный, чтобы занять более выгодную позицию". А он одно: "Не могу без Черноярова и все". Пока дождались вашего приказа, фашистские танки в контратаку ринулись, два взвода смяли, батальон все равно за лощину отбросили и самого комбата раздавили. Вот к чему привели ваши крики: "Голову оторву! Не сметь без меня!"
Тяжело дыша, Лесовых смолк и опустил голову. По его темному от гнева лицу катились частые градины пота. Туго стиснутые в кулаки руки мелко дрожали. Таким его еще никогда не видел Чернояров.
- А вы, - вновь подняв глаза на Черноярова, прошептал Лесовых, - еще обижаетесь… Вам поверили как коммунисту, как офицеру, как человеку. И если вы не вытравите из себя все гнилое и вредное, то имейте в виду: никто вас не пощадит.
Слова Лесовых падали на Черноярова, как сокрушающие удары, и он хоть внешне и держался все так же твердо и независимо, внутренне чувствовал опустошающий надлом, который с каждым словом Лесовых все увеличивался и нарастал.
- Понимаете вы это или нет? - резко спросил Лесовых.
- Понимаю, - едва слышно прошептал Чернояров. - Да, я все понимаю, - тверже продолжал он, и совсем неожиданно для Лесовых и для самого себя, судорожно всхлипнул, опустил голову на руки и бессильно прошептал:
- Трудно мне, очень трудно.
- Верю, - касаясь пальцами его руки, сказал Лесовых. - И не один я, все понимают и всячески помогают вам. Только не чуждайтесь людей, отбросьте обиды и всеми силами за дело.
- Спасибо! - стиснул Чернояров руку Лесовых. - Я поборю себя, все переломлю, я делом докажу.
- Верю! - ответил Лесовых и совсем весело, словно ничего не произошло, сказал:
- Да пойдемте же на воздух, Михаил Михайлович, тут сырость, плесенью пахнет, а там раздолье.
Молодое слепящее солнце и густой, напоенный испарениями воздух с такой силой ударили Черноярова, что на мгновение у него потемнело в глазах и перехватило дыхание.
- Вот она весна! - как сквозь сон услышал он восклицание Лесовых и про себя повторил: "Весна, весна!", вкладывая в эти слова всю ту легкость и жажду жизни, так властно охватившие его. Он, совсем не чувствуя тела и забыв о противнике, размашисто шагал по лощине и восхищенно, словно впервые все это видя, смотрел на мокрый с едва заметной прозеленью пригорок, на низкорослые, еще голые кустарники, на журчавший в низине искристый ручей.
"Весна, весна", - вполголоса проговорил он, когда Лесовых скрылся за бугром, и, чувствуя все ту же, неожиданно вспыхнувшую радость, пошел к пятой роте, где стоял один из двух его пулеметов. Как в далеком детстве, он отшвырнул ногой подвернувшийся камень, забыв о своем возрасте, по-мальчишески резво перескочил лужу и тут же увидел Бондаря и Козырева.
Маленький, поджарый, в начищенных сапожках и в безукоризненно чистом, без единого пятнышка, обмундировании Бондарь и приземистый, вислоусый Козырев о чем-то увлеченно говорили.
Увидев Черноярова, они мгновенно смолкли. На лице Бондаря Чернояров заметил то самое выражение растерянности и жалости, которое так резануло его еще в тот день, когда он, бывший командир полка, пришел представляться к своему бывшему подчиненному командиру батальона Бондарю.
- Товарищ капитан, пулеметная рота, - собрав все силы, точно по-уставному начал докладывать Чернояров.
- Да, да. Я знаю, я обошел всю роту, - нетерпеливо перебил его Бондарь и, густо покраснев, опустил глаза.
Его смущение вновь напомнило Черноярову, кем он был и кем стал, и, как черное облако, мгновенно погасило все светлое, что возникло у него от встречи с Лесовых.
- Что слышно насчет пополнения? - только чтобы не молчать, с трудом выдавил Чернояров.
- Командир полка обещал на днях прислать два пулемета и несколько пулеметчиков, - все так же не глядя на Черноярова, сказал Бондарь. - Но один пулемет придется шестой роте отдать.
- Шестой? - прежним властным и решительным басом воскликнул Чернояров, но тут же стих и безразлично добавил:
- Что ж, шестой очень нужен пулемет.
"Вот мучаются!" - подумал все время молчавший Козырев и, стараясь развеять взаимное смущение офицеров, оживленно заговорил:
- Скоро два наших орелика вернутся, Дробышев и Чалый. Пишут: костьми ляжем, а в роту пробьемся.
- И Дробышев, и Чалый. Замечательно! - радостно подхватил Бондарь. - Они же такое на высоте совершили!..
"Дробышев, Чалый? Кто такие? Что совершили?" - напряженно вспоминал Чернояров, но вспомнить ничего не мог.
- Разрешите обратиться, товарищ капитан, - словно вынырнув из-под земли, лихо отчеканил совсем молоденький боец в стеганом ватнике и в рыжей, во многих местах опаленной шапке-ушанке.
- Васильков! - в один голос воскликнули Бондарь и Козырев.
- Так точно! - сияя пухлощеким с округлым подбородком лицом и светлыми, словно наполненными весной глазами, еще восторженнее и четче ответил Васильков.
- Как здоровье? - спросил Бондарь.
- Замечательно, товарищ капитан! - задорно тряхнул головой Васильков. - Отлежался, отоспался, лекарств малость попил и как новенький!
"Да кто же этот Васильков? - думал Чернояров. - Танк спалил, когда же это было?"
- Он под Белгородом, вот тут, к нашей роте пристал, из отходивших подразделений, - словно поняв мысли Черноярова, пояснил Козырев. - Я, говорит, воевать буду и никуда не уйду, пока фрицев не остановим. Вот и воевал, - ласково взглянул Козырев на Василькова.
- Целые сутки один у пулемета высоту удерживал, атак пятнадцать отбил, сотни, наверно, три фрицев угробил. А на другой день с танком один на один схлестнулся и сжег его.
- Замечательно! Молодец! - воскликнул Чернояров и с силой пожал руку Василькова. - В нашу роту его, обязательно в пулеметную роту.
- Вы командир нашей роты, товарищ старший лейтенант? - с любопытством взглянув на Черноярова, спросил Васильков.
И Бондарь и Козырев замерли, тревожно ожидая, что же будет после столь неудачного вопроса. Опешил на мгновение и Чернояров, чувствуя, как поток горячей крови хлынул в лицо, но быстро овладел собой и так же непринужденно, в тон Василькову ответил:
- Да. Я командир пулеметной роты. Чернояров моя фамилия, зовут Михаил и по отчеству Михайлович. Так что воевать вместе будем. Вы сами-то откуда родом?
- Москвич! - с гордостью ответил Васильков.
- Земляк ваш, - кивнул Чернояров Козыреву.
- Да, земляк, - с протяжным вздохом ответил Козырев, при упоминании Москвы вспомнив Анну, детей и свой домик в тихом переулке Лефортово.
"Анна, Анна, - как часто бывало с ним, мысленно обратился Козырев к жене, - как ты там? Третий год скоро пойдет как не виделись".