Натянув на фуражку башлык, Егор, как всегда, добросовестно выполнял обязанности дозорного и не отрываясь внимательно смотрел в узкое отверстие бойницы. Но там сквозь кисейную сетку дождя он видел все ту же знакомую до мелочей картину: тройную изгородь из колючей проволоки впереди окопов, далее болотистую равнину, редкие чахлые деревца с обломанными шрапнелью ветками. А еще дальше, в полуверсте расстояния, угадывались вражеские окопы с чуть приметными черточками проволочных заграждений, за ними из немецких окопов кое-где вздымались и таяли синие дымки костров. Такие же костры ухитрялись разводить и казаки. К одному из них после смены подсел Егор, увидев, что Волгин кипятит на нем чай. Казаки жались к огню, грелись горячим чаем, от их грязных, мокрых шинелей валил пар.
- Сдурел дождь-то, - посетовал один, - вторую неделю шпарит без роздыху. Эдак-то будет дальше, так мы заживо сгнием.
- Сгнием, - вздохнув, согласился второй, - и вша заест до смерти, развелось ее тьма-тьмущая, ить это беда - в этакой грязе и в одеже день и ночь…
- Солдаты вон бегут с позициев почем зря.
- Эдак-то будет, так и мы лыжи навострим.
Егор, подставив свою кружку, в которую Волгин наливал ему кипяток, через плечо покосился на говорившего:
- Куда же ты побежишь?
- А куда солдаты бегут? Домой!
- Хо, сравнил божий дар с яичницей. Солдату что, один как перст, - случись, по железной дороге не пустят в вагон, он на крышу заберется, все равно поедет, а ты попробуй сунься с конем-то. Да и дома-то к солдатам не так придираются, как к нашему брату казаку. Тут тебя перво-наперво поселковый атаман прижмет, а потом станичный и пошлют голубчика обратно на фронт, да ишо и по этапу.
- Это верно, - поддержал Егора Волгин. - У нас не только атаман, старики-то со свету сживут, ежели узнают, что сбежал с фронту. Не-ет, наше дело особое. - Волгин подгрудил в огонь концы обгоревших сучьев, подбросил туда новых, переменил разговор - Пополнение пришло в нашу дивизию, молодых пригнали сот восемь. Наверно, и в наш полк добавят из них.
- А то чего же, вить у нас человек по восемьдесят, по девяносто осталось в сотне. Наверняка прибавят, доведут до комплекту.
- И офицеры есть среди них.
- Полно. Все больше прапора новоиспеченные, из студентов, говорят.
- Вот начнут хорохориться над нашим братом, гаже нету этих офицеришек сыромятных.
- Не шибко-то, теперь не мирное время, - ежели досаждать зачнет который, так живо последует к Николаю-угоднику для связи.
В Аргунский полк из нового пополнения прибыло около 200 человек, из них 30 пришлось на четвертую сотню.
Все это были еще не обстрелянные, молодые казаки срока службы 1916 года. В новеньких, еще не испачканных окопной грязью шинелях и чистых фуражках, они выделялись из общей серой массы фронтовиков, как новая заплата на старой шубе. Да и вели себя молодые иначе, чем фронтовики: боязливо косились на амбразуры в окопах, а заслышав приближающийся вой вражеских снарядов или тягучий посвист пуль, бледнели, пластом прижимались к земле, втягивали головы в плечи. Фронтовики подтрунивали над ними:
- Эй ты, серяк, чего кланяешься немцу-то, знакомого увидел?
- Ха-ха-ха…
- Какой станицы?
- Копунской.
- Гужеед, а ты?
- Новотроицкой.
- Богдатской.
- Догинской.
- Ложки получали? Тут вот выдают их недалеко, в землянке.
Молодые, осмелев, посмеиваются:
- Знаем, что это за ложки, нам их в запасной сотне выдавали.
- Степка Секисов вон десять штук получил, пожадничал.
- Ха-ха-ха.
- Ну тогда хоть закурить давайте. У вас табачку, поди, полно, деньги-то ишо домашние, овсяные.
У многих среди прибывших оказались станичники, посельщики, знакомые. Начались разговоры, расспросы: как там дома да какой урожай, но в рассказах молодых не было ничего утешительного: всюду недовольство войной, в деревнях нехватка рабочих рук, недосев, недокос сена, и старики, так же как и фронтовики, ждут не дождутся "замирения".
Вскоре в окопах, в сопровождении есаула Шемелина, появились и новые офицеры-прапорщики: Киргизов, Богомягков и Балябин. Все трое как на подбор высокого роста, но Балябин выделялся из них богатырским телосложением, большого размера офицерская шинель плотно облегала могучие плечи и широкую выпуклую грудь, едва сходилась на нем распущенная на всю длину портупея шашки.
До призыва в армию Киргизов и Богомягков работали учителями, Балябин закончил в Чите землемерное училище. На фронт они прибыли из оренбургской школы прапорщиков, куда были направлены сразу же после мобилизации.
Сидящие у костра казаки встали, посторонившись, ответили на приветствие. Егор, глядя вслед великану прапорщику, восхищенно покачал головой:
- Вот это чертушка! В урожайном месте, видать, зародился.
- Здоровя-ак, этот ежели ахнет кулаком, так не только человека, быка зашибет насмерть.
- Не дай бог, если еще и характером-то крутой окажется, как покойный Токмаков-Зубатка, так он натворит делов…
- По взгляду-то вроде бы ничего-о, не злой.
К костру подошел Волгин, услышав, что речь идет о новом прапорщике, пояснил:
- Станишник это мой, Фрол Емельянович нашей, Чалбучинской станицы. Я его очень даже хорошо знаю. Вон во второй батарее родной брат его служит, Семен, такой же здоровила. Их шестеро братовей, и все вот такие дубы-силачи, а так ребята славные, худого про них не скажешь. С Фролом, вот этим, раз такой случай был… - Волгин, не торопясь с рассказом, закурил и, когда казаки расселись вокруг костра, продолжил: - Осенью дело было. Ездили мы с Ванькой Исаковым на примерку в станицу. Время уже перед самым покровом, страда закончилась, снопы возили. Едем мы обратно, солнце на вечер покатилось, а день ясный был, тепло, и куда ни глянь, обозы к селу тянутся: там снопы, там зеленку, там сено везут. И впереди нас двое на четырех с гречухой едут. Дорога на косогор пошла, смотрим - один воз хлоп, перевернулся. Ванька говорит: "Ну, обмолотили ребята гречуху, теперь надо разваливать воз-то да перекладывать, обомнут ее, одна солома останется". Я говорю: "Может, помочь ребятам, вчетвером-то, поди, поднимем". - "Что ты, - возражает Ванька, - где же нам справиться, вить воз-то пудов тридцать будет". Едем мы, эдак разговариваем, а они остановились, переднего коня привернули к оглобле. Затем подлезли оба под опрокинутый воз, понатужились, подняли его и поехали дальше как ни в чем не бывало. Ближе-то мы подъехали, узнали, что это Фрол Емельянович с братом Семеном силенку свою показали.
Глава XII
Вновь прибывших молодых офицеров распределили по сотням. Фрол Балябин достался четвертой сотне.
Настороженно приняла сотня нового прапорщика. Когда он появился в окопах, у амбразур, казаки опасливо косились на крутые, широкие плечи прапорщика, на его здоровенные ручищи и, перемигиваясь, отходили подальше, судачили:
- Интересно, какой же у него конь? Вить эдакую тушу возить битюга надо, на каких ломовики груза возят.
- Не иначе…
- Да и молчаливый какой-то, угрюмый.
- Нелюдим.
Мнение казаков о новом прапорщике, которого они уже в шутку прозвали Битюгом, вскорости же изменилось к лучшему.
Из разговоров казаками новый прапорщик узнал, что немцы частенько по ночам подползают к русским укреплениям и закидывают в наши окопы ручные гранаты, от которых в четвертой сотне уже выбыло десятка полтора казаков.
Балябин приказал взводным урядникам приготовить несколько шестов, а вахмистра заставил привезти откуда-то длинный рыбацкий невод. Когда стемнело, прапорщик научил казаков, как из невода на шестах сделать укрытие от немецких гранат.
- Ставить его надо ночью и утром чуть свет снимать, чтобы немцы не заметили, - наказывал Балябин вахмистру, когда невод, укрепленный на шестах, казаки выставили впереди окопов.
На следующую ночь немцы вновь подкрались к русским окопам, но кинутые ими гранаты, ударившись о невод, отскочили обратно и разорвались за проволочным заграждением, не причинив казакам никакого вреда. Казаки открыли по немцам беспорядочную стрельбу, затем начали бить по ним залпами, лихо заработали казачьи пулеметы. Егор, внимательно всматриваясь в темноту, ловил на мушку еле различимые мелькающие тени, слал в них пулю за пулей, пока не прозвучал сигнал "отбой". Сразу же оборвалась стрельба: замолчали пулеметы, ружейные залпы, лишь кое-где по линии хлопками прозвучали одиночные выстрелы, и наконец смолкло все.
По-прежнему моросил мелкий, надоедливый дождь. В окопах темнота, сырость, под ногами хлюпает грязь, бренчат стреляные гильзы, пахнет пороховой гарью. Казаки, потревоженные ночным нападением, после отражения атаки расходились по землянкам. Те же, которые отбывали в окопах ночную смену, выставив часовых, жались под деревянными настилами, курили под прикрытием брустверов, перекидывались словами:
- Всыпали немцу…
- А у нас вроде и без урону сегодня.
- Невод-то смотри как пригодился…
- Вот тебе и Битюг!
- Оно и дело-то простое с этим неводом, а нам и в голову не пришло такое.
На следующее утро, когда Фрол появился в траншее, казаки его дружно приветствовали и на вопрос; как дела? - отвечали охотно:
- Хорошо, ваше благородие!
- Помог невод-то! Ни одной гранаты к нам не попало.
Недалеко от Егора Балябин остановился и, привалившись грудью к амбразуре, стал в бинокль осматривать местность по ту сторону проволочных заграждений.