* * *
Во вторник все в доме Саввы Саввича - работники, Матрена и сам хозяин - поднялись раньше обычного. Спал один лишь Семен, а Настя, хотя и дохаживала последние перед родами дни, поднялась наряду со всеми. У нее заметно округлился живот, вся она раздалась в ширину и словно налилась ядреным весенним соком, а на лице ее, на щеках, над бровями появились бурые с желтоватым отливом пятна. Еще только начало светать, а Настя уже затопила баню, наносила в нее воды.
Пока работники накормили быков и лошадей сечкой, замешенной в двух больших колодах и старой лодке, наложили в телеги сено, мешки с семенами и бороны, взошло солнце. Из бани с ведрами на коромысле вышла Настя, красная, разопревшая от жары.
- Баня готова! - крикнула она Ермохе. - Идите мойтесь!
- Ладно, - ответил Ермоха. - Веники-то есть там?
- Есть, хватит вам…
― То-то же.
После того как работники попарились в бане, Савва Саввич позвал их в дом. В горнице, куда они прошли следом за хозяином, было особенно уютно, опрятно, пол так чисто проскоблен, что работники, боясь запачкать его своими ичигами, остановились у порога. Савва Саввич зажег перед образами свечи, началось моление.
- Благословен господь бог наш, - певучим тенором начал Савва Саввич и, земно поклонившись большой иконе Спасителя, продолжал, осеняя себя широким крестом: - Отче наш, иже еси на небесах… - Голос хозяина звучал торжественно, мерно тикали стенные часы, ярко теплились восковые свечи, блестели медные и золоченые киоты, блестела розовая лысина Саввы Саввича, пахло ладаном, распаренным березовым листом и гречневыми блинами, которые пекла на кухне Макаровна.
Еще не остывшие после бани, потные, с красными от пара лицами, работники молились так же истово, как и Савва Саввич. Никита и крестился так же широко, размашисто, как хозяин. Ермоха же метал на грудь такие мелкие крестики, словно не молился он, а пришивал к рубахе пуговицы. В мокрой, свалявшейся прядями бороде старика запутался зеленый лист от веника.
- Восподи, Исусе милостливый… - шептал он, немного склонив голову, а правая рука его все так же моталась, петляла на середине груди.
Лениво молился Илюшка. Он не шептал никаких молитв, а, перекрестившись раз-другой, косился глазами на кухню, ловил носом вкусный запах блинов.
Солнце приподнялось над сопками, когда работники, напутствуемые благословениями Саввы Саввича, тронулись со двора. Впереди на трех тяжело нагруженных телегах ехали Ермоха с Никитой. Следом, за ними Илюшка верхом на гнедой кобылице гнал шесть пар быков.
Управившись со стряпней, Матрена тоже пошла помыться в бане, а следом за ней и Настя. Войдя в предбанник, она села на низенькую скамеечку, начала раздеваться и в это время почувствовала незнакомую ей тупую боль в животе. Настя поморщилась, крепко потерла заболевшее место. С чего бы это? Не дровами ли надсадилась?
Однако боль вскоре же прошла, Настя успокоилась и, раздевшись, поспешила в баню. Едва она открыла дверь, как на нее жарко дохнуло горячим паром. Еле различимая в пару, Матрена лежала на полке спиною к Насте и яростно нахлестывала себя веником.
- Федоровна, - тяжело дыша от чрезмерной жары, прохрипела Матрена, - будь добра, подкинь еще… ковшик… из зеленой… кадушки…
- А если из колоды? - переспросила Настя. - Не все ли равно вода-то?
- Да я в кадушку-то, - Матрена говорила прерывисто, с придыханием, - травы богородской… заварила… пар от нее… пользительный… от лихоманки.
- Во-от оно что!
Настя зачерпнула из кадки полный ковш, выплеснула его на каменку. Раскаленные камни громко зашипели, защелкали, крутой пахучий пар клубом ударил в потолок, жарким туманом разлился по всей бане. От жары у Насти захватило дух, закружилась голова, она опустилась на край большой, выдолбленной из лиственницы колоды и в это время снова почувствовала в животе и пояснице ноющую боль.
- Ох! - подперев руками бока, Настя откинулась головой назад, спиной оперлась о стену. - Тетка Матрена!..
- Что такое? - Матрена по голосу поняла: случилось что-то неладное, отбросила веник в сторону, спустилась с полка. - Да ты, девка, уж не родить ли собралась?
- Не знаю, - со стоном выдохнула Настя. По искаженному страданием лицу ее катился крупный пот, в глазах застыл испуг. - Рано, однако… еще… ох…
- Одевайся живее! - Матрена быстро накинула на Настю ее сорочку, юбку. - Теперь уж не до мытья. Я тебя в зимовье к нам заведу, а сама за бабушкой. Ты пока полежишь там на нарах, отдохнешь, а я живо сбегаю.
Савва Саввич сидел на веранде за столом, что-то записывал в толстую клеенчатую тетрадь. Он видел, как бабы из бани прошли в зимовье, как Матрена, на ходу повязывая платок, торопливо выбежала в улицу, и сразу же понял, в чем дело.
- Приспичило халяву, - злобно прошипел он сквозь зубы. - Чтоб тебе не разродиться, паскудница окаянная!
Семен поднялся с постели, как всегда, позднее всех в доме. Когда он, умывшись на кухне, вышел на веранду, Савва Саввич подсчитывал что-то на счетах, медленно передвигая костяшки, и записывал в тетрадь. Он ни словом не обмолвился о Насте, заговорил о другом:
- В Манжурку собираюсь ехать завтра.
Семен протянул было руку за чайником, но при этих словах Саввы Саввича опустил ее на стол и удивленно посмотрел на отца.
- В Маньчжурию? Почему теперь-то?
- Был вчера у меня Ванька Ли-чан. Ну так вот с ним Ван Цай, купец манжурский, заказывает, чтобы я ехал к нему незамедлительно насчет подрядов кое-каких договориться. Вот я надумал, кстати, тово… увезу туда шерсти бараньей, ее накопилось пудов десять. Масла бочонка два, оно весной-то завсегда в хорошей цене ходит. Кож сырых, овчин… воза два всего-то наберется. Вот все и увезу да и тово… переведу на деньги. Ну и оттуда привезу кое-чего для домашности, оптом-то все это дешевле обойдется…
Семен налил себе чаю, помолчав, одобрительно кивнул головой:
- Конечно, съездить - дело хорошее. Когда вернешься?
- Думаю, что за неделю обернусь. Я с собой Спирьку Лоскутова возьму, парень он проворный, не гулеван. А ты тут посматривай, как работа идет на полях, ну и все такое… прочее…
- Значит, на пашню мне ездить?
- А хоть бы и съездил раз-другой, так тоже не беда. Оно, положим, Ермошка работник, тово… надежный, а и за ним догляд надо. А то не дай бог, загулеванит- ну и пиши пропало. А я постараюсь к егорьеву дню вернуться.
Старик умолк, задумавшись, барабанил пальцами по столу.
"Новая забота, - думал он, глядя мимо Семена. - Крестить придется ублюдка-то, куда денешься?"
После завтрака Семен ушел в управу, где он по-прежнему работал писарем. Оставшись один, Савва Саввич вновь принялся за свои подсчеты.
Время подходило к полудню, старик уже собирался пойти соснуть часок-другой, но, увидев спешившую к нему Марфу, задержался. В цветастом ситцевом сарафане и белом коленкоровом платке, Марфа так и сияла радостью, полное лицо ее порозовело, а губы ежились в лукавой улыбке. По веселому виду Марфы Савва Саввич догадался, что роды прошли благополучно. Он недовольно поморщился, потер рукой лысину.
- Со внуком тебя, Савва Саввич! - сладеньким голоском пропела Марфа, едва появившись на веранде. - Казака бог дал, на радость тебе. Уж такой-то, Христос с ним!..
И не закончила, потому что Савва Саввич, сердито крякнув, так ворохнул на нее глазами, что Марфа сразу прикусила язычок, веселость с нее как рукой сняло.
- Я на минутку, - смущенно забормотала она, оробев под суровым взглядом хозяина, - думаю, сбегать надо, Савве-то Саввичу сказать. Ужо побегу к родихе. - И затопала по ступенькам крыльца обратно.