Офицер кивнул писарю, и тот под диктовку ветеринара записал на бланке бледно-голубого цвета: "Мерин масти гнедой, возраст - четыре года, рост - два аршина".
- Приметы? - не отрывая пера от бумаги, спросил писарь.
- Грива на правую сторону, - прохрипел ветеринар, - тавро на левом стегне, во, смотрите!
Егор повернул гнедого боком к писарю, показывая отчетливо выжженное клеймо - букву "П".
Первым забраковали коня у Алешки Голобокова.
- Что вы, господин дохтур? - взмолился, сразу отрезвев, отец Алешки Демид, добродушный русобородый человек. - Да вить лучше-то нашего коня поискать надо! Чем же он, скажи, не строевик!
- А это что? - ветеринар, согнувшись, подпирая коня плечом, рывком поднял его правую переднюю ногу. - Видишь? Трещина на копыте. То-то и есть! Отводи в сторону. Следующий!
Демид - к офицеру.
- Ваше благородие! - с дрожью в голосе заговорил он, просительно прижимая руки к груди. - Заступитесь, будьте настолько добры! Конь - любо посмотреть, целый год готовил его, и на тебе - забраковали. Да хучь бы што сурьезное, не так бы обидно, а то трещинка, чуть глаз берет. Ее и вывести-то плевое дело, подкую его на энту ногу, и за лето она изойдет, головой ручаюсь, изойдет! Вить копыта-то у коня растут, хучь кого спросите.
Хорунжий отрицательно покачал головой.
- Не могу, дед, не могу! Забраковали - значит, есть основание, давай другого коня.
- Смилуйтесь, ваше благородие! Где же я возьму его, другого-то? Кабы у меня их табун был!
Почувствовав, что кто-то тянет его сзади за рукав, Демид обернулся и увидел стоящего за ним Тита Лыкова. От него сильно разило водкой, хотя на ногах Тит держался крепко, с обычным для него напускным молодечеством: усы закручены кверху, гнедая с рыжыми подпалинами борода расчесана надвое, на голове новая фуражка с урядницкой кокардой. В поводу у Тита молодой саврасый конь.
- Чего ты расплакался-то? - заговорил он, отводя Демида с конем в сторону. - Подумаешь, беда какая, коня забраковали! Бери моего Савраску, сменяем - и всего делов. Я уже его подводил, признали годным.
- Что же делать-то, придется сменять. - Демид посмотрел на саврасого, горестно вздохнул. - Оно и жалко, конь-то у меня хороший, надежный, а видишь, как получилось?
- Э-э, Демид Прокопьевич, чего его жалеть? Меняем, четвертную с тебя придачи, и дело в шляпе: Савраска твой - Рыжко мой.
- Четвертную? - не веря своим ушам, переспросил удивленный Демид. - Да ты что это, Тит Иваныч, всурьез?
- А чего же я, шутки приехал шутить?
- Да ведь конь-то мой не в пример лучше твоего!
- Ну уж это ты, брат, оставь. Кабы лучше был - не забраковали бы. - И зачастил скороговоркой, расхваливая достоинства саврасого.
Демид крякал с досады, охал, оглядывался на подошедших казаков, ища у них сочувствия, и оно приходило, выражаемое горестными вздохами, репликами, осуждающими Тита.
- Эхма, кому разор эта служба, а кому нажива.
- Обижаешь, Тит Иваныч, человека, нехорошо так.
- Подобру-то с тебя придачи следует.
- А вы чего суетесь не в свое дело? - загораясь злобой, орал Лыков. - Не ваш конь, не ваш воз! И нечего тут клинья вбивать.
К спорящим подошел Сафрон Анциферов. Поняв, в чем дело, добродушный Сафрон решил выручить Демида из беды.
- Смотри моего Воронка, - сказал он, дружески хлопнув Демидапо плечу. - Я его и не думал менять, заводным привел для Сашки на всякий случай, но раз такое дело - выручу. Я, конешно, наживаться на чужой беде не намерен, придачи мне никакой не надо, бери Воронка, подводи.
Обрадованный Демид не знал, как и благодарить Сафрона, и вскоре они с Сафроном подвели к ветеринару вороного с белой звездой на лбу четырехлетка. Но, видать, день этот был несчастным для Демида: забраковали и вороного. Ветеринар нашел, что у него поврежден скаковой сустав левой задней ноги.
- Ну что это такое! - чуть не плача с досады, воскликнул Демид. - Вот еще наказание-то господне, матери твоей черт!
- Не могет этого быть, - пробовал протестовать Сафрон. - Кабы повреждение в суставе, он бы хромал.
- Сказано, повреждение - значит, повреждение. - Еще более багровея, ветеринар повысил голос: - Отводи давай. Ну?!
К месту приема подвели лошадей очередные казаки.
- Отходите, деды, не мешайте! Чего стали?
Демида и Сафрона с Воронком оттеснили в сторону.
- Сговор у них с нашими горлопанами, побей меня бог, сговор! - косясь одним глазом на ветеринара, шептал Сафрон Демиду. - Подкупили они Яшку-ветеринара, вот он и бракует почем зря, а они, пользуясь случаем, шкуру дерут с нашего брата.
- Подавиться бы им, гадам проклятым! - И, прибавив еще парочку крепких слов в адрес ветеринара, Демид даже скрипнул зубами от злости, хотя и был он добродушным, миролюбивым человеком.
- Мы-то, дураки, не сообразили, - продолжал Сафрон. - Надо бы сунуть Яшке-то трояк, и все было бы в порядке, я-то его, пьянчугу, давно знаю. Опять у какого-то казачка не приняли коня? Сколько он, подлюга, набраковал сегодня! Титко уж двух коней сменял.
Па площади среди казаков уже несколько человек ходили с забракованными конями в поводу. То тут, то там возникали меновые сделки, шум пьяных голосов, споры из-за придачи, божба и ругань неслись отовсюду.
К вечеру сменял-таки Демид своего рыжего на саврасого конишку Тита. Денег у Демида не было, поэтому за двадцать рублей придачи, которые сорвал с него Тит, условились, что будет отрабатывать Алешка.
Глава XII
На окраине за огородами, там, где дорога из села, спускаясь под горку, уходит в долину Ингоды, стоит старая раскидистая береза. Широким шатром раскинула она вокруг себя густую сеть ветвей. В зелени листвы белеют крупные сучья, а на толстенном - не обхва тишь руками - стволе уже и в помине нет бересты, черная растрескавшаяся кора с северной стороны обвалилась, обнажив серые, высушенные ветрами верхние слои дерева. Давно, старики не запомнят, как давно стоит она здесь. Много и плохого и хорошего пережила на своем веку старая береза. Терпеливо сносила она жестокие морозы, с диким воем обрушивались на нее злые зимние, а чаще всего мартовские вьюги. Все выдерживала береза, а с приходом весны вновь оживала и, как девушка на гулянье, прихорашивалась, одеваясь в свой лучший, ярко-зеленый наряд. Десятки птиц гнездились в ее густой листве, высиживали птенцов, по утрам забавляли хозяйку веселым щебетом, а летние ночки умывали ее свежей росой. Охотно принимала она и теплую ласку весеннего солнца, и живительную влагу летних дождей, а когда наступала чудесная забайкальская осень, за все это полностью рассчитывалась старуха: щедро, не считая, сыпала она на землю золото листвы.
Многие поколения местных казаков, уходя на службу, запоминали последнее, что видели они, оглядываясь на родное село, - старую березу. А возвращаясь через несколько лет, первое, что видели они, подъезжая к селу, была опять-таки старая береза. И невозможно было представить себе поселок Верхние Ключи без его березы на окраине.
Много раз приходилось сиживать под нею и матери Егора, Платоновне. Пришла сюда она и сегодня. Один из толстых корней березы торчит поверх земли, на нем, как на скамье, сидит по-праздничному приодетая Платоновна. Сегодня из станицы должен приехать Егор, его и поджидала она и, часто посматривая на уходящую вдаль дорогу, вязала чулок.
Много воспоминаний связано у Платоновны со старой березой. Здесь когда-то до утренней зорьки просиживала она с Матвеем. Здесь же сказала ему, что будет ждать его до прихода со службы. И ждала. Многие парни ухаживали за красавицей Дусей, сватались к ней, но все получали отказ. Крепко держала она свое слово и в долгие четыре года ожидания часто приходила все к этой же березе, сидела здесь, вспоминая Матвея. Дождалась - и опять ночи напролет просиживала здесь с Матвеем. Да и после того, как поженились, не заросла ее тропка к березе. Во время весеннего сева Матвей неделями жил на дальних пашнях, а в субботу, управившись по хозяйству и жарко натопив баню, Дуся поджидала его у старой березы.
- Какое же это было золотое времечко!.. - тяжело вздыхает Платоновна. В огрубевших, натруженных пальцах ее быстро мелькают спицы, словно дальняя дорога, тянется из клубка бесконечная нитка пряжи, а в памяти, как петли в чулке, одно на другое нанизываются воспоминания.
Отделившись от отца, поселились в своем домишке, пережили нужду, схоронили двух детей. Жили в согласии, работали, не заглядываясь на солнце, старались и уж выбились из нужды, обзавелись хозяйством, и старший сын стал помощником в работе, только бы жить да радоваться, а тут, как снег на голову, война…
Слезы туманят глаза, слезы… Сколько их выплакала Платоновна за время войны! Много, много раз с ребенком на руках приходила она опять-таки к старой березе, обливаясь слезами, вынимала из-за кофточки письмо Матвея, подолгу смотрела на непонятные закорючки.
Кончилась война, вернулись домой казаки. При въезде в село радостными кликами приветствовали они старую березу. Весело встречали казачки своих служивых, а ей… ей привели казаки Матвеева коня.
- Уж ты конь, ты мой конь, где хозяин твой? - заголосила тогда, запричитала старуха - мать Матвея. А Платоновна, рыдая, обняла коня за шею, и если бы не поддержала подоспевшая к ней соседка, свалилась бы ему под ноги.