- Зачем им поп запонадобился?
- Известно зачем, люди верующие, вот и хотели просить попа отпеть покойников, убитых то есть.
- Да они што, опупели! Этого ишо не хватало. Ничего подобного, хоронить будем завтра, и никаких попов, ни причитаний, а как положено борцам за свободу, всем полком проводим товарищев наших, с почестями воинскими.
- Музыки-то у нас нету.
- На нет суда нет, "Марсельезу" будем петь и всякие там другие подходящие песни революционные, и трехкратный залп из винтовок над их могилой.
- Патронов-то сколько сожгем.
- Ничего-о, на это дело их нельзя жалеть. Ступай, насчет еды там сообрази чего-нибудь погуще.
А вечером Макар вновь увидел Афоню. Вечерело, на потемневшем небе появились первые звезды, ночная тишина надвигалась на село, лишь топот копыт доносился издалека - это конный разъезд отправился в дозор. На темной веранде дома смутно белела кофточка Афони, и Макар не выдержал, как магнитом потянуло его к ней.
Намерение Макара не укрылось от внимательных глаз писаря. Выйдя из зимовья, Мишка остановился около бочки с водой и, присмотревшись к темноте, различил на веранде дома белую кофточку девушки и рядом темный силуэт еще кого-то.
"Он, - догадался Мишка, - ишь, любезничает с поповной!"
Любопытство одолевало писаря. Крадучись подобрался он вдоль забора поближе к дому, притаился за углом.
- А я вот люблю такое, люблю, - жарким, страстным полушепотом говорила она, а дальше совсем уже тихо - шу-шу-шу… Лишь отдельные слова долетали до слуха Мишки. - Мне бы казаком… - шу-шу-шу… - Степь широкая… - шу-шу-шу…
Затем что-то непонятное басил Макар: бу-бу-бу… Чему-то громко рассмеялась Афоня, внятно сказала:
- Совсем как у Лермонтова: "А у жены его младой спаситель есть, кинжал двойной". Ах, если бы… - И опять: шу-шу-шу… - Пройдемте…
Шаги, скрип ступенек, и все затихло.
- Ушли в садик, - подосадовал Мишка, вспомнив, что днем еще видел скамеечку там, между кустами черемухи.
Постояв еще немного, Мишка направился обратно в зимовье, где облюбовал себе местечко на нарах. "Заполонила-таки поповна командира нашего, влип Макар. Теперь еще, чего доброго, женится на ней и останется тут насовсем, заживет барином и от нас уйдет. На кой черт ему мытариться с нами по тайге, лоб подставлять под пули. Надо будет поговорить с ним утре, очурать его, пока не поздно".
Однако сказать этого утром, когда Макар пришел в зимовье, не посмел Мишка. А Макар, как всегда живой, энергичный и более, чем обычно, веселый, поздоровался со стряпухой и, усаживаясь за стол, приказал Мишке:
- Ешь живее да за конями шпарь. Делов сегодня будет полно.
Днем хоронили убитых, и на братской могиле их Макару пришлось выступить с прощальной речью. Не привык к этому неграмотный казак, а потому и говорил он сбивчиво, охрипшим от волнения голосом и короткое выступление свое закончил словами: "Клятву даем вам, дорогие наши товарищи, што отомстим за смерть вашу и вас не забудем по гроб жизни, и сирот ваших соблюдем, вырастим, как родных! Пусть вам будет земля эта пухом и вечная память".
Много было в этот день всяких дел у Макара и после похорон: надо и раненых проведать, чем-то помочь им, и в эскадронах побывать, проверить, как идет обучение молодых партизан стрельбе и рубке шашкой, и многое другое. Усталый, проголодавшийся, вернулся он в сопровождении писаря на квартиру уже поздно, когда схлынула полдневная жара.
После обеда Макар опять отправился под сарай, завалился в кошевку спать. Мишка расположился на нарах в зимовье.
Проснулся он, когда на дворе уже стемнело, на столе, освещенном пятилинейной висячей лампой, шумел самовар. Заметив, что писарь не спит, стряпуха поставила на стол горшок с гречневой кашей, крынку молока, сказала Мишке:
- Ставай, ужинать будем. Те трое-то ваши куда подевались?
- В наряде, - нехотя буркнул Мишка, натягивая сапог.
- Не придут, значить. А командер-то ваш где, зови его.
- Сейчас.
Обувшись, Мишка отправился в сарай, войдя туда, чиркнул спичкой, огляделся. Макара в кошевке уже не было. Возвращаясь в зимовье, он посмотрел на веранду, но и там было пусто. На этот раз Мишка уже не пошел подслушивать, только подумал: "В садик убрались, шуры-муры разводить там".
На вопрос стряпухи: "Где же командир-то?" - ответил:
- Не хочет он, сыт по горло… - и чуть не сказал "любовью с поповной вашей".
А утром следующего дня Мишка дивился, глядя на своего командира, когда тот умывался у бочки с водой. Бязевая нательная рубаха на Макаре уже не грязная, как всегда, а чисто выстиранная и даже выглажена.
"Ах да поповна! - удивлялся Мишка, поливая из ковша на руки Макару. - Смотри, как она его изобиходила, даже и надикалонила, ишь дух-то какой приятный".
Умывшись, Макар надел гимнастерку, приглаживая пятерней черный, жесткий, как конская грива, чуб, сказал писарю:
- Ты запись-то ведешь, кто у нас в полку состоит?
- А как же, на всех списки поэскадронно, по фамилиям все записаны, по имю и отчеству, у кого какое оружие, все переписано.
- У фельдшера сколько людей?
- Два санитара да помощник его, ветинар.
- Запиши к нему Афонасию Струкову, сестрой милосердной.
Мишка удивленно вскинул брови;
- Это поповну-то?
- Никакая она не поповна. - Макар, начиная сердиться, повысил голос: - Нашего трудящего классу человек, потому и поступает к нам. Ну, чего глаза вылупил? Я, может, жениться на ней хочу, мне всю жизнь холостым ходить тоже не положено.
- Да мне-то что, - Мишка нахмурился, скосил глаза в сторону, - женись ты хоть на самой попадье, так мне от этого ни жарко ни холодно.
- То-то. И чтоб никакого зубоскальства, а ежели зачнешь хаханьки да хиханьки разводить, голову оторву, так и знай. Да насчет оружия позаботься, наган ей раздобудь.
- Где я возьму его?
- Хоть из земли вырой, а скажи, што нашел. - И, шевельнув плечами, пошел к зимовью.
Мишка поглядел ему вслед, проворчал с досадой:
- Я же и виноват стал. Он там любовь крутить будет, а я наган добывай. А там, гляди, и конь ей потребуется, и седло… Не было печали, черти накачали.
Глава XXVI
Наутро Макар получил от Журавлева приказ о новом выступлении. Боевую задачу передал на словах начальник политуправления Бородин, прибывший в село минувшей ночью. Вместе с Бородиным приехал и председатель фронтового ревтрибунала старик Илья Мартюшев, и теперь они все трое сидели на веранде поповского дома, пили чай с молоком и крупяными шаньгами. Чай разливала по-праздничному принаряженная Афоня: в широкой черной юбке и кофточке из белой чесучи, туго охватившей высокую грудь, в светло-русой косе голубая лента, - красавица. У Макара душа поет соловьем залетным, но он сдерживает себя, помалкивает, хотя скуластое лицо его так и расплывается в счастливой улыбке. Даже Бородину понравилась Афоня.
- Чья это красавица такая? - спросил он, когда Афоня ушла в дом.
- Хозяйская дочь, приемыш, вернее, - ответил Макар, оглядываясь на дверь. - Боевая, к нам записаться пожелала.
- Еще чего? - Бородин сердито покосился на Макара. - На кой черт нам барышень эдаких, што у нас, институт благородных девиц?!
- Постой-ка, - вмешался в разговор все время молчавший Мартюшев. - Что-то ты, Макар, посматривал на нее шибко умильно. Уж не снюхался ли, случаем?
- Чего мне нюхаться. - Густо покрасневший Макар отвел глаза в сторону, буркнул изменившимся голосом: - Женюсь на ней, и всего делов.
- Вот оно что-о, - насмешливо сощурившись, протянул Бородин. - Выходит, мы на свадьбу угадали к товарищу Якимову. Ну и дела-а! Вы что же, сговорились с Журавлевым-то? Тот хоть нашу взял подпольщицу, а ты с попом породниться вздумал. Хорошенькое дело!
- Да не дочь она попу, - взъелся Макар. - Сказывал же: приемыш, из бедняцкого классу… Чем же она виновата, что ее ребенком отдали попу на воспитание? И сестрой соглашается у нас работать милосердной, рази худо?
- Ну, смотри, Макар…
Договорить не дал седобородый старик в сарпинковой рубахе, неожиданно появившийся на крыльце.
- Здравствуйте! - приветствовал он чаевников, снимая с головы старенькую казачью фуражку. - Дозвольте спросить, кто тут у вас главный-то?
- Зачем тебе? - отозвался Макар.
- Да вот жалобу имею на товаришов ваших…
- Ну?
- Нагрезил один из них: невестку нашу изнасиловал утрось. Баба-то чуть руки не наложила на себя, досичас ишо ревмя ревет в зимовье.
- Фамилия-то его как?
- Холера его знает, слыхал, што Спирькой зовут, а по хвамилие не знаю. Вертячий такой из себя, глаза, адали у кота, зеленые.
- Он! Спирька Былков! - враз догадался Макар. - Вот черти-то накачали на мою голову! Что же делать-то теперь? - обратился Макар к Бородину. - Выступать приказано, а тут угораздило его!
- Выступить успеем после обеда, - Бородин поднялся из-за стола, одернул гимнастерку, - а с этим делом разобраться сейчас же. Этого прохвоста Былкова арестовать и судить сегодня же.
- Отодрать бы его, мошенника, при полной сходке, - посоветовал старик, надевая фуражку. - Чтоб он недели две не присел на задницу-то.
Бородин хмуро улыбнулся:
- Насчет плетей, дед, у нас это не принято, а вот судить принародно - это да. Как ты думаешь, Илья Васильевич?
- Правильно. Только нужно сначала поехать туда, на место преступления, расследовать, как там и что.
- Само собой, едем!