- Ты смотри, что они делают, подлецы, да рази же это стрельба! - горячился он, изливая досаду помощнику своему, уряднику Перфильеву. - Бьют изо всех орудий - и без толку, перелет, недолет. Ох, глаза бы мои не глядели! Вот что, Перфильев, оставайся тут за меня, я сейчас, я им покажу, как стрелять надо…
Минут через пять он уже полным галопом мчался к батарее, что находилась левее его сотни, на сопке, покрытой редким, крупным березником.
Разыскав командира батареи, Федор спешился, кинул руку под козырек фуражки:
- Дозвольте, господин есаул, стрельнуть разок-другой по красным.
Стоя на широком пне, есаул оторвался от бинокля, сверху вниз посмотрел на незнакомого урядника в красных лампасах.
- Батареец?
- Так точно, наводчиком был всю японскую войну у самого Назарова.
- Угу, - мотнул головой есаул и к вахмистру. - Демидов, поставь его наводчиком к первому орудию.
- Слушаюсь.
Но Федор снова обратился к командиру с просьбой: прекратить на время огонь, чтобы сделать ему пристрелку из одного орудия. Командир разрешил и скоро убедился, как точно и быстро самозванный наводчик определил расстояние до позиций красных.
Партизанскую цепь на сопке Федор накрыл со второго снаряда и, просияв лицом, снова к командиру:
- Господин есаул, теперь бы шрапнелью по ним, беглым, дозвольте!
И тут уж заговорили все три орудия. Стало видно, как закопошились на сопках, начали отступать партизаны.
Когда прекратили стрельбу, командир батареи подозвал к себе Федора:
- Молодец, урядник, умеешь стрелять, спасибо.
- Рад стараться, господин есаул!
- Вот что, урядник, переходи ко мне в батарею, произведу тебя, наперво, в вахмистры, а потом и в подхорунжии.
- Не могу, господин есаул, из полка меня не пустят, там я сотней командую, дело тоже нешуточное.
Как ни уговаривал его есаул, Федор стоял на своем. С тем и вернулся к себе в сотню.
Глава XIX
О разгроме партизанами казачьих полков и пехотинцев Федор узнал лишь к вечеру, когда командиры дружин получили приказ готовиться к отступлению в сторону Аргуни. Там оба полка должны объединиться со 2-м казачьим полком и ждать дальнейших указаний.
Посуровел, загорюнился Федор, когда узнал о провале задуманной против красных операции. Разговор происходил на квартире, где вместе с ним остановились друг его Волокитин и командир Красноярской дружины вахмистр Вагин. Он-то и рассказал друзьям обо всем, только что вернувшись из штаба полка.
- Врут, не может этого быть, - горячо возразил Федор, чувствуя, как сердце его заколотилось сильнее, застучало в висках. Ему не хотелось верить услышанному, хотя уже нутром почувствовал, что Вагин говорит правду, и все-таки где-то там, в глубине души, тлела искорка надежды, что Вагин вот-вот засмеется и скажет: нарошно я, где уж красным одолеть наших. Но Вагин погасил эту искорку тяжкими, как удар прикладом, словами:
- Ничего не врут, а так оно и есть. Я бы тоже не поверил, кабы не моей сотни связные были. Всё они разузнали и мне рассказали.
- Да как же это могло случиться? - Федор опустился на скамью рядом с Волокитиным, положил руки на стол. - Неужели и Малахов со своей пехотой?..
- Хэ… пехота! - Улыбаясь, Вагин прикрыл плотнее дверь горницы, вернувшись, присел к столу. - Эта пехота так драпала от красных, что и кавалерии за ней не угнаться, сам Малахов-то насилу ускребся…
Молча слушал Вагина Федор; весь красный от великой досады, сидел он, сцепив пальцы замком, и, лишь когда Вагин кончил столь печальный рассказ, заговорил, косясь на Волокитина:
- Ну что, уничтожил большевиков? Хвастуны… вашу мать.
- Да я-то при чем тут, - огрызнулся Волокитин, - чего ты на меня-то напустился!
- А кто спорил со мной - окружим, разобьем, прапорщик красными командует?!
- Холера их знала, что так оно получится. - Волокитин громко зевнул. - Давайте-ка на боковую, ночесь ни черта не спали.
- А мне сегодня дежурить выпало по сотне, - сказал Вагин, - идти надо посты проверить.
А Федор и после того, как ушел Вагин, а Волокитин завалился спать на деревянном диване, долго еще сидел за столом, подперев руками пылающую голову. Больше всего он злился на полковника Малахова, вспомнив его надменно-презрительный тон, каким говорил он тогда на совещании, собираясь разгромить красных мятежников.
"Сволочь пузатая, сволочь, - мысленно костерил Федор полковника, - наговорил триста с листом, нахвастал, а как до дела дошло - и в кусты. В руках были красюки, только бы жимануть на них дружнее - и конец им. Так нет, выпустили, мало того, в убег от них ударились. А теперь попробуй погоняйся за ними по тайге. Ах, гады ползучие, што наделали, а я-то думал, что за месяц-то управимся, выполем эту заразу большевистскую с корнем и к сенокосу домой вернемся. И на тебе, получай шиш с маслом. А там делов накопилось, в станице, до черта. Выпить, что ли, с горя-то?" Федор вспомнил про бутылку водки, которой хвастал вчера Волокитин, подошел к спящему другу, тронул его за плечо:
- Андрей Иваныч, Андрюха, где у тебя водка-то? - Но тот лишь мычал в ответ, поворачиваясь на другой бок.
Так и не разбудив крепко спящего сослуживца, Федор отправился на крыльцо, где лежали их седла и седельные сумы. Вскоре же вернулся обратно с бутылкой водки и краюхой хлеба в руке. Еще попытался разбудить Волокитина и, не добудившись, махнул рукой:
- Дрыхни, раз такое дело, а я за твое здоровье дербану. - Наполнив водкой эмалированную кружку, Федор осушил ее до дна, закусил хлебом.
"Ничего-о, рано ишо унывать-то, - подумал он, наливая вторую кружку и чувствуя, как по телу разливается приятная теплота, - будет ишо и на нашей улице праздник".
В это время в дверь постучали, и, не дождавшись ответа, два вооруженных винтовками дружинника завели в комнату человека в серой шинели без погон и в защитной фуражке. Так и ахнул Федор, узнав в приведенном человеке посельщика и работника своего Вишнякова.
- Гаврило! - изумленно-радостно воскликнул Федор, глядя на бывшего батрака, много лет добросовестно проработавшего в его хозяйстве. От него и на военную службу ушел Гаврило, и провожали его туда, как родного. - Откуда ты взялся?
- Забрали мы его только что, - пояснил один из дружинников, - в омете соломы обнаружили.
- Ну и дела-а! Как же ты попал-то сюда? - допытывался Федор.
- Коня убили подо мной, вот и отстал от своих, - глухо выговорил Вишняков, пошевелив плечами, и тут Федор заметил, что руки у него связаны за спиной.
- Развяжите, - приказал Федор дружиннику, - оставьте его здесь, а сами посидите в той половине.
Дружинник, развязавший Вишнякову руки, с вожделением посмотрел на бутылку с водкой и даже усы разгладил, однако подговориться к выпивке не посмел и, досадливо крякнув, вышел следом за другим.
- Вот так встреча, хм, - покачав головой, заговорил Федор, когда за дружинниками закрылась филенчатая дверь. - Никак я этого не ожидал, садись. Может, выпьешь, поди научился за это время-то?
- Приходилось. - Скупо улыбаясь, Гавриил снял фуражку, присел к столу.
- Исть хочешь?
- С утра не ел.
Федор налил ему кружку, остатки вылил в другую, себе. Выпили. Федор, видя, с какой жадностью накинулся Гавриил на еду, сходил в соседнюю комнату, принес оттуда еще краюху хлеба и начатую крынку простокваши, поставил на стол.
- Больше ничего нету, ешь, чего нашлось.
- Спасибо и на этом.
Федор сел напротив, подперев щеку рукой, уставился глазами на бывшего работника, Ганьку, как звали его в молодости. Внешне Ганька мало чем изменился за эти годы: и выражение его круглого, добрецкого, чуть рябоватого лица то же самое, и так же при разговоре щурит он серые, под белесыми бровями глаза, даже волосы - светло-русые, вихрастые - носит он по-прежнему коротко стриженными. Вот только повзрослел разве, возмужал, раздался в плечах.
Любопытство так и разбирало Федора, хотелось узнать ему побольше про этих самых повстанцев, сколько их, что они затевают к с чего это увязаться за ними взбрело в голову и Ганьке?.. Будучи одним из богатых казаков, станичный атаман Федор Сизов был безусловно против революции, большевиков считал смутьянами, злейшими врагами родины и казачества. Он был уверен, что основная масса забайкальского населения будет против большевиков, что только самые последние лентяи, пьяницы и глупцы могут пристать к бандам красных. Одни потому, что поверят бредовым сказкам о социализме, другие же просто в поисках приключений и легкой поживы. Если бы знал Федор, что Гавриил остался в этом селе умышленно, в целях разведки, по заданию самого Журавлева, он, атаман Сизов, не стал бы разводить разговоры с Ганькой, а приказал бы расстрелять его без суда и следствия. Не для того организовал и возглавил Федор станичную дружину, чтобы потакать разбойникам, не-ет, в дружину он подобрал самых надежных, зажиточных казаков, от которых большевикам пощады не будет. Ну а Ганька этот просто по недоразумению очутился у красных.
- Ну так что, Гаврило, - начал Федор, когда Гавриил, насытившись, отодвинул от себя крынку, - расскажи мне по правде, неужто красным-то удалось выйти из окружения?
Губы Вишнякова поежились в улыбке.
- Какое там окружение, Федор Григорьевич, когда, можно сказать, наголову разбили партизаны полковников ваших: обозы забрали у них, патронов до черта, пулеметов…
- Мда-а, - помрачнел Федор, хотя старался виду не подавать, и переменил разговор. - Диву даюсь, Гаврило, как это угораздило тебя-то к красным податься?
И снова чуть заметная улыбка тронула губы Вишнякова.
- А что же, люди восстают против власти семеновской, и я вместе с ними.