- Смотри-ко ты! - Аксенов придвинулся поближе, зачастил полушепотом. - Дедушка, забеги к нему, расскажи про нас: мол, большевиков везли арестованных - Федорова, Аксенова, он меня знает. Сообчи ему, пожалуйста. А уж мы тебе, если живы останемся, благодарны будем по гроб жизни. Ладно, дедушка?
Старик помолчал, затем, полуобернувшись, буркнул:
- Ладно уж, скажу, - и повернулся к Аксенову спиной, давая понять, что разговаривать больше не желает.
В Богдать прибыли в сумерки, долго дожидали в ограде станичного правления, пока старичок сторож ходил куда-то за ключами. В ожидании его арестованные и окружившие их конвоиры топтались на месте, отогревая ноги, хлопали рукавицами.
Наконец сторож появился, открыв входную дверь, засветил ручной фонарь и, в сопровождении двух конвоиров, привел арестованных в конец узкого коридора.
- Каталажка-то у нас не топлена, - пояснил он, открывая обитую железом дверь арестного помещения, - и тесновато вам будет. Ну да ничего-о, в тесноте, да не в обиде.
- Хорошо, кабы так, - усмехнулся Аксенов. - А то и в тесноте и в обиде.
Ничего на это не ответив, старик достал с печурки оплывший огарок стеариновой свечи, приклеенный к банке из-под консервов, поставил его на нары.
- Проходите сюда, а я сейчас печку затоплю, а потом чаю принесу вам горячего, вот и посогреетесь с дороги-то.
- Спасибо, дедушка.
Когда за стариком захлопнулась дверь, Федоров поднял над головой огарок, осмотрел помещение. Глазам его представилась небольшая комнатушка, с железной решеткой в единственном маленьком оконце, с черными от грязи нарами и с пятнами от раздавленных клопов на небеленых стенах.
- Хоромы-то куда хуже княжеских, - оглядываясь вокруг, проговорил Аксенов.
- Человек пять улягутся на нары, - отозвался Долинин, - а еще троих куда? Под нарами холодно.
- Нет уж, хоть сидя, а всем надо на нарах.
Так и поступили. Потеснившись, не раздеваясь, уселись на нары, у одного из них осталось еще с пригоршню табаку-зеленухи, у другого половинка измятой старой газеты. Поделились, закурили.
- Теперь, поди, тот старик-то уж сообщил про нас Маркову, - сказал Аксенов. В душе его росла уверенность, что Марков выручит, соберет фронтовиков, догонят их дорогой и отобьют у конвоиров.
Возник разговор: одни, в том числе и Федоров, соглашались с Аксеновым, другие сомневались, твердили свое:
- Да нашел ли старик этого Маркова? Его и дома может не быть.
- А если и дома, так толку-то мало. Пока он соберет фронтовиков, да еще согласятся ли они на такое дело, да есть ли у них оружие! А с голыми-то руками куда кинешься.
- Ничего подобного, успеют, и оружие найдется…
Между тем сторож печь затопил и приволок арестованным полуведерный котел горячего чаю и две булки хлеба.
- Кушайте на здоровье, - проговорил он, устанавливая котел на нары. И, положив тут же хлеб, извлек из-за пазухи три деревянные чашки: - Вот и посудка вам, а то ведь у вас, наверно, и кружек-то нету?
- Нету, дедуся, спасибо.
- Большое спасибо, дедушка.
- На здоровье.
Аксенов, поблагодарив старика, хотел было попросить и его сходить к Маркову, но в дверях стоял один из стражников, зорко наблюдавший за сторожем, чтобы не передал чего-либо арестованным.
В эту ночь арестованные так и уснули, не раздеваясь, сидя на нарах.
Первым проснулся Аксенов, ему послышалось, что в коридоре кто-то щелкнул бичом, а когда он вскинул голову, открыл глаза, за окном уже явственно бахнул выстрел, второй.
- Вставай, живее! - завопил он, соскакивая с нар на пол. - Наши нажали, Марков!
Все повскакали, в темноте сшибаясь друг с другом, посыпались на пол, теснота, шум, радостные возгласы, а за окном стрельба, топот ног, матерная брань.
- Тише, товарищи, тише! - взывал Федоров, снова взобравшись на нары. Он пошарил руками оконце, приложился к нему ухом.
Наконец стрельба затихла, слышно было, как входная дверь с шумом распахнулась, по коридору затопали, загомонили люди, громкий стук в дверь.
- Федоров, - донеслось оттуда, - живой?
- Я!
- Живой, живой! - заговорили в ответ узники.
- Держитесь, выручим.
Сторож, как видно, сбежал. Дверь открыли, выворотив ломом замок, но, прежде чем сорвать его, кто-то оттуда, из коридора, призвал арестантов к порядку, пояснил:
- Товарищи, тише! Мы из Алтагачанской коммуны, сейчас освободим вас, а вы без шуму, без толкотни выходите на двор, за воротами ждут подводы, садитесь на сани и ходу, дорогой расскажем, что и как.
Вскоре из Богдати выехал необычный обоз, впереди и позади которого рысили вооруженные всадники. Разномастные, сытые лошадки, запряженные попарно в сани-розвальни, шибкой рысью мчались вверх по долине Урюмкана. В санях сидели по три, по четыре человека, некоторые из них тоже с винтовками в руках.
Один из всадников, в черной яманьей дохе, рыжей папахе с алым верхом, рысил сбоку саней, на которых сидели Аксенов и Федоров. Из-под стоячего воротника дохи виднелись лишь дегтярно-черная борода всадника, припудренная серебристым инеем, и подкрученные кончики усов. Это и был Алексей Марков, о котором вчера рассказывал Аксенов. Он накоротке повидался с Иваном Ивановичем сразу же, как их освободили из-под ареста, дружески расцеловался и с Федоровым, а теперь пытался рассказывать им, клонясь к шее рослого саврасого коня:
- Я, конешно, как услыхал такое, сразу к ребятам нашим, фронтовикам, какие заодно с нами, а их, как назло, то одного дома нету, то другого, третий в лес уехал, всего-навсего двоих застал. Посоветовались мы, да и махнули в Горбуновку, знаем, что есть люди там наши надежные. Приезжаем туда к Ивану Попову, домашние говорят, к Сартакову ушел. Мы туда, а там целая сходка, и всё наши, фронтовики. Оказывается, к ним большевики приехали из Курунзулаевской коммуны, ее теперь Алтагачанской называют. Пятеро их, а за главного Семенихин, из рабочих, во-он на гнедом-то коне едет, черноусый, в шапке-ушанке. А рядом с ним на сивом коне Кеха Музгин, казак Копунской станицы, подходил он к вам, здоровался, помните, в кожаной тужурке?
- Помню, - ответил Федоров, - да я его и раньше знал. А вот тот, на вороном-то коне, кто?
- Да это же братан мой, - ответил за Маркова Иван Иванович, - и тоже Иваном зовут, Гавриилу Аксенову родной брат.
- То-то он с тобой расцеловался давеча.
- А как же иначе-то, свои люди. Но как они тут очутились, Алексей Савельевич, расскажите-ка.
- А так и очутились, что на подмогу их послали алтагачанцы к Федорову, восстание поднимать. А я им и говорю: "Какое там восстание, когда они сами-то сидят арестованные, смерти ждут". Ну тут, конешно, они обсоветовали и решили ехать на выручку, немедленно. Сразу же все по домам, заседлали коней, собрались при полной боевой опять же к Тимохе Сартакову. От него скорым ходом в Богдать.
Глава XXI
Теплый мартовский день близился к вечеру, когда в большое село Тайна вступил отряд конницы, прибывший откуда-то с низовьев Газимура.
С давних времен пролег через Тайну Сретенский тракт, и жители села вдоволь повидали на своем веку и партии кандальников, которых гнали на каторгу в тюрьмы Горного Зерентуя, Кадаи, Котумары, и различные воинские части. Поэтому старики, что сидели на завалинке, пригретые вешним солнышком, удивленно судачили, глядя на проходившее мимо них необычное войско. В диковинку дедам, что эти кавалеристы и одеты-то не по-военному, лишь на некоторых из них форменные шинели и полушубки, большинство же - в обыкновенных деревенских шубах, ватниках и дохах.
- Чудно, право, чудно! - дивился один, разводя руками. - И одежа на них домашняя, и оружие: у кого трехлинейка, у кого бердана, а во-он у того, в белой-то шубе, дробовик, ей-богу, дробовик центрального бою.
- На охотников похоже, - говорил второй, - но шибко уж людно, да и едут-то по-военному, строем, знамя красное на пику воздетое. Ничего не пойму, побей меня бог, не пойму.
- А вить это большевики, братцы, вот не встать мне с этого места, они самые! - вспомнив что-то, высказал свою догадку третий. - Сват Лука-то правду, стало быть, говорил. Был на прииске он, ну и слыхал там, что появились в Актагучинской станице большевики: Музгин, Федоров, ишо какие-то, забыл их фамилию. Ездют они по селам да приискам, народ мутят, подбивают бунтовать супротив властей нонешних. А народ на власть недовольствует, вот они и набрали целое войско, стало быть.
- Музгин, говоришь? То-то я смотрю, у переднего обличье-то вроде знакомое.
Старик не ошибся, это и в самом деле был отряд повстанцев, которым командовал Иннокентий Музгин. Рядом ехали его боевые помощники - Абрам Федоров и Семенихин, одетый все так же по-городскому, в черное драповое пальто и бобриковую шапку пирожком.
С того памятного случая в станице Богдатьской прошла неделя, и воспрянувший духом Федоров - снова один из руководителей первого в Забайкалье повстанческого отряда красных партизан. Восемьдесят пять бойцов вступили в отряд добровольно, поклявшись или погибнуть под алым знаменем революции, или завоевать народу столь желанную советскую власть.
Было решено задержаться на двое суток в Тайне и Газимурском Заводе, в надежде провести здесь собрание граждан и митинги, пополнить свои ряды новыми повстанцами, а затем двинуться вверх по Газимуру, на соединение с коммунарами Алтагачана. Музгин был уверен, что по пути этого следования отряд его пополнится не менее чем вдвое за счет добровольцев-фронтовиков Догьинской и Красноярской станиц. С ним соглашались все.