Когда хозяин вошел в избу, работники - тщедушный одноглазый Сидор и белобрысый глуповатый Глебко - сидели за столом, завтракали, обслуживала их заспанная, повязанная пестрым платком, сердитая спросонья работница Фекла.
- Долгонько прохлаждаетесь, - вместо приветствия проворчал хозяин, оглядывая избу, - белый день на дворе-то, а вы еще только чаюете.
- До свету поднялись, - ответил Сидор, вставая из-за стола и крестясь в передний угол, - Глебко вон и коней напоил, а я им овса задал. Куда ехать-то сегодня, по сено, што ли?
- Никуда не надо ехать, золотарь тут один окочурился, могилку ему надо выкопать и захоронить сегодня же.
- Ну-к что ж, захороним, не впервой.
Хозяин повернулся, чтобы идти, и, уже держась за дверную скобу, остановился, заговорил более мягким, отеческим тоном:
- А что, Сидор, ежели запречь коня да и увезти его сразу? Пока там могилку копаете, он полежит в телеге…
- Можно и так, - согласился Сидор, почесывая жиденькую бороденку, - заодно уж. А лежать-то ему не все ли равно где, что на нарах, что в телеге.
- Тогда так и сделаем, а как захороните, то и бутылочку разопьете за обедом, помяните упокойничка.
Завернутого в мешковину покойника вынесли из постоялки ногами вперед, уложили в телегу. Сердобольный Сидор подложил под голову умершего его же старенькую телогрейку, сказал со вздохом:
- Отходил по приискам, бедолага, отмучился.
Из приискателей проводить умершего вышли Яков Гагерь и Микула Беда, остальных не могли добудиться.
Яшка отвернул край мешковины, в последний раз посмотрел на застывшее, воскового цвета лицо покойного, с темными кругами под глазами и огуречными семечками, прилипшими к мокрой клочкастой бороде.
- Прощай, дядя Кеха, - Яшка снял шапку, склонил кудрявую голову, - земля тебе пухом.
Все последовали его примеру, Микула, перекрестившись на восток, промолвил:
- Хороший был работяга и компанейский, душа человек, царство ему небесное. И что оно с ним приключилось-то?
- Господь его знает, - отозвался Шкаруба. - Может, стукнул его кто-нибудь из ваших, до драки у вас доходило вечерось, а может, и с вина сгорел, такое тоже бывает.
- Бывает, - уныло подтвердил Микула.
Шкаруба надел шапку, кивнул работникам:
- Езжайте!
Проводив умершего, Шкаруба пригласил к себе обоих приискателей "помянуть покойника". Те охотно согласились и следом за хозяином, через просторные темные сени, прошли в светлую, чисто побеленную избу, с русской печью в одном углу и широкой кроватью за ситцевым пологом в другом.
На столе в переднем углу шумел самовар, а в кути около жарко топившейся печки хлопотала хозяйка дома, вкусно пахло топленым маслом.
В жар бросило Яшку, когда он, глянув в куть, встретился взглядом с чернобровой розовощекой хозяйкой. Уж такой-то она показалась ему раскрасавицей - и телом ладная, и лицо кровь с молоком, и брови как нарисованные.
- Проходите, гостюшки дорогие, - проговорила она певучим приятным голосом и, потупившись, согнула в полупоклоне дородный стан, - проходите, отведайте нашего хлеба-соли.
Стыдясь за свои измазанные глиной штаны и грязные ичиги, Яшка на носках, чтоб не загрязнить пол, прошел к столу, сел на скамью, рядом примостился Микула. Ему, как и Яшке, в диковину такая чистота и уют, потому и чувствовал себя неловко в этом богатом доме и, робко оглядевшись вокруг, шепнул другу:
- Вот как люди живут, бож-же ты мой милостливый!
Яшка, глаз не сводивший с красавицы хозяйки, толкнул Микулу ногой под столом: "Молчи".
Перед ними вмиг появились горячие пельмени, вареные яйца и соленые грузди, а хозяин уже раскупорил бутылку, наполнил водкой стаканы:
- Помянем раба божьего…
- Иннокентия, - подсказал Микула.
- Иннокентия, упокой господь его душеньку.
- Царство ему небесное.
- Вечная память.
От щедрой выпивки, вкусной еды и доброты хозяев приискатели осмелели, Микула даже пытался запеть: "Голова ль ты моя удалая", а Яшка все заговаривал с хозяйкой, упросил пригубить из его стакана, назвав ее при этом Наташей. Хозяин же, делая вид, что не замечает Яшкиных вольностей, усердно подливал в стаканы водки, упрашивал:
- Кушайте, пожалуйста.
- Спасибо, Тимофей Михайлыч, Наталья Борисовна, Наташенька! - От полноты чувств охмелевший Яшка, чуть не задохнувшись, рванул на себе ворот рубахи, выдернул за ремень мешочек с золотом. - Дозволь одарить, Наташенька, тут у меня самородочек есть, на петуха походит, прямо-таки вылитый петушок. - Яшка торопливо развязал мешочек, запустил в него руку, пошарил там, пошарил, бормоча изменившимся голосом: - Что такое, куда же он девался? Да и вообще-то… два фунта было… с гаком… а тут, - Яшка подкинул мешочек на руке, - фунт, не больше.
Веселость с Яшки как рукой сняло; трезвея, с потемневшим лицом глянул он на хозяйку, но она уже отошла в куть, стоя спиной к гостям, подгребала клюкой угли в печке.
- Что такое, Яша, - откупоривая новую бутылку, спросил хозяин, стараясь не глядеть на Якова, - самородок потерял? Неужто украли?
- Да, украли, - глухим злобным голосом буркнул Яков и дернул за рукав Микулу: - Идем, нагулялись, хватит.
Злая обида перекипала в Яшке, уже у порога, нахлобучивая на голову шапку, он обернулся к Шкарубе, процедил сквозь стиснутые зубы:
- Ну, спасибо, хозяин, век не забудем твоей ласки. Харчей сготовь нам на дорогу.
* * *
Постоялый двор Шкарубы приискатели покинули утром, на восходе солнца. С котомками за плечами, гуськом выходили они на узенькую тропку, что была прямее колесной дороги и часто сворачивала с нее в тайгу, взбегая на косогоры и горные перевалы.
Уже обнажился лес, кругом, куда ни глянь, темнела тайга, желто-бурая заветошавшая трава густо припудрена инеем, воздух чист и прозрачен, дышится легко, а впереди далекий утомительный путь, ночевки у костров. Но это не страшит приискателей, была бы еда, а она есть у них: и сухарей в котомках достаточно, и вяленого мяса, - хватит продуктов на всю дорогу, хоть и дорого обошлись они приискателям. Об этом и разговорились золотари на первой же стоянке у ручья, где решили отдохнуть, сварить чайку, - ведь прошли-то уже более двадцати верст.
- Ох и жулик же Тимошка-то, - сказал один.
- Мошенник, будь он проклятой, - отозвался второй приискатель.
- Беда и выручка, - вздохнул Микула, подвешивая над костром мокрые портянки. - И обдерет нашего брата золотаря как липку, а при случае и выручит.
Яшка Гагерь, привалившись спиной к березе, угрюмо молчал. Он не сомневался, что золото у него отсыпал Шкаруба, и теперь проклинал себя за оплошность, за то, что напился до бесчувствия, не слыхал, как его обобрали.
А в это время Микула Беда, раскурив трубочку, продолжал рассказывать:
- …Годов пять тому назад шел я с прииску, да и загулял с друзьями на Лебяжьем. Известное дело: бог приискателю денежку дал, а черт дырочку, вот и потекла божья денежка в чертову дырочку. Какое было золотишко, все пропил до нитки. Очухался от гулянки, хвать, в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи. А идти до Тынды больше двухсот верст, шуточное дело. Как быть? Пошевелил мозгой, придумал, - снял с себя теплушку-ватник, вспомнил поговорку нашу: "Синь кафтан не лопотина, золотарь - не человек", загнал его какому-то сквалыге за полпуда сухарей и в путь-дороженьку. А на дворе теплынь стояла, иду, радуюсь, что так удачно получилось, думаю про себя: "Хорошо, что избавился от ватника этого, не тащить теперь на себе лишнюю тяжесть. То ли дело в одной-то рубахе: не жарко, легко, а ночью у костра и вовсе хорошо будет". А на другой день похолодало, да так, что и на ходу сугрева нету, иду, а хиузом насквозь прошибает, зуб на зуб не приходится. На третий день пути на полянку выкошенную набрел и стожок сена у речки вижу. Должно быть, какой-то охотник заготовил на зиму, жилья-то нет поблизости. Обрадовался я и давай соображать - голь на выдумки мудрена; надрал с тальника лычек, свернул со стожка верхушку, вижу, сено пырьевое и слежалось хорошо, давай я разбирать его пластиками и обкладывать им себя поверх рубахи и лычками, как ремнями, обматывать. И хорошо получилось, теплее стало идти-то, не так уж продувает ветром. В эдаком виде и приперся через пять ден к Шкарубе. Принял он меня и денег не требовал, кормил, пока я отогревался, отсыпался у него, а на дорогу сухарями снабдил и теплушку-ватник старенький дал. Она, конешно, не ахти какая одежонка, а все ж таки лучше, чем сено-то.
Вот оно как бывает. Ну, конечно, на следующий год рассчитался я с ним за все, тряхнул ему золотишка.
- Ребята, - заговорил рябой длинноногий приискатель, - а ведь у Кехи у покойного тоже было золото.
- Было, наверное.
- А чего же его не взяли-то? Разделили бы теперь алибо гульнули на его артелью где-нибудь.
- В самом деле, - Микула почесал за ухом, оглянулся на Яшку. - Как же это мы не догадались, Яков, а?
Тот лишь рукой махнул: "Отстань".
- Обчистил Кеху Шкаруба, - Микула горестно покачал головой, вздохнул. - То-то он расщедрился, на поминки зазвал нас. А мы то, дураки, за чистую монету приняли.