На одном из таких заседаний в числе других вопросов было решено: разгрузить читинскую тюрьму, большинство заключенных амнистировать. Рабочим, служащим учреждений, рудников, железной дороги и прочих предприятий выплатить заработную плату имеющимся в наличии серебром и золотом.
В августовский ясный, но жаркий день выпустили из тюрьмы амнистированных арестантов. Вместе с другими анархистами вышел на волю и Спирька Былков. Снова повеселел Спирька, очутившись на свободе. Проходя по песчаной тюремной ограде, посмеивался он, щуря зеленые глаза, по привычке балагурил, оглядываясь на опустевший каземат, "Прощай, наша матушка-тюрьма, сгореть бы тебе дотла. А начальников бы наших лихоманка затрясла".
С привратником, когда тот раскрыл перед ним тюремные ворота, Спирька попрощался самым дружеским тоном:
- Прощай, браток, спасибо тебе за хлеб, за соль.
- Не стоит, - улыбнулся в ответ седовласый привратник-красногвардеец.
- К нам в гости пожалуйте, когда нас дома не будет, - продолжал балагурить Спирька. - А старухе твоей от меня поклон на особицу, пошли ей господи сколько лет на ногах, столько и на карачках покрасоваться.
Тут Спирька даже фуражку сдернул с головы, в пояс поклонился привратнику и под дружный хохот анархистов повел их вдоль по улице. Они еще в тюрьме условились, что после освобождения первым сборным пунктом для них будет Старый базар, туда и повел их Спирька.
Когда на базар заявился и сам Пережогин, там, на бугре возле забора, собралось уже человек восемьдесят его соратников. Остальные или еще не вышли из тюрьмы, или шлялись где-то в городе.
Небритый, заросший сивой щетиной, но по-прежнему бодрый, подвижной, подошел Пережогин к своим сподвижникам.
- Вот что, братва, - начал он, поигрывая металлическим наконечником наборчатого кавказского ремешка, - большевикам капут подходит, дорыпались. Больше мы с ними не якшаемся, хватит. А если кто из вас пожелает к ним, пожалуйста, хоть сейчас же, держать не буду.
- Куда же мы теперь? - послышались голоса.
- Всяк по-своему, что ли?
- Доигрались.
- Навоевались, кончать пора.
- А может, к Семенову податься?
- Тихо! - поднял руку Пережогин. - Дайте мне сказать. Давайте сделаем так: сейчас все вы отправляетесь в город, на весь день и кому куда любо. А к вечеру все, кто пожелает остаться с нами, приходите… - Он помолчал, припоминая что-то, поправил наборчатый поясок. - …Приходите на постоялый двор, что на Уссурийской улице, на углу, знаете? Там и договоримся обо всем, а что нам делать и как быть - это уж моя забота, понятно?!
В ответ нестройный гул:
- Понятно. Все ясно, как день.
Все, поднимаясь с земли, загомонили, заспорили. Пережогин поманил к себе пальцем Спирьку, отошел с ним в сторону, заговорил тихонько, доверительно:
- Я ухожу сейчас. А ты побудь здесь, будут еще подходить наши, объяви им то же самое, что я сказал.
- Ладно.
- Особо никого не уговаривай, не приневоливай идти с нами.
- Чего их уговаривать, вольному воля, спасенному рай.
- То-то же.
Пережогин понимал, что авторитет его среди бывших соратников сильно пошатнулся, что многие из них к нему не вернутся.
Так оно и получилось; очутившись на свободе, они разбрелись кому куда вздумалось: одни решили остаться в Чите и ждать прихода белых, другие, разбившись на мелкие шайки, устремились на Онон, в верховья Ингоды и на прииски, а многие сочли за лучшее разъехаться по домам.
К вечеру на постоялый двор, указанный Пережогиным, анархистов его пришло человек около полсотни. Все они разместились на нарах большой, как барак, комнаты. Почти каждый из них принес с собой что-нибудь из продуктов: кто булку хлеба, кто связку калачей, кто кусок мяса, а Спирька приволок полмешка всякой провизии, да еще успел где-то порядком хлебнуть хмельного, а у какой-то зазевавшейся хозяйки спроворил цветастую кашемировую шаль.
- Былков знает, где что плохо лежит. А за эдакую шаль самогонки разживусь теперь не меньше ведра, - хвастал он, сидя на нарах, подшучивая над теми, кто пришел с пустыми руками. - Эх вы-ы, сосунки. Вам бы у церкви стоять - милостыньку выпрашивать, так опять горе - подавать не будут. Не-е-ет, на любого скажут: тебе не с ручкой здесь стоять, а у зароду с вилами, вон какой балбес вымахал, об лоб-то поросенка убить можно.
"Сосунки" не обижались, посмеиваясь хвалили Спирьку, подговаривались:
- Угостил бы хоть по старой дружбе.
- Вот-вот, чем шалыганить-то.
- У Былкова не заспится, свой парень в доску, компанейский.
- Ладно уж, пользуйтесь моей добротой. - Польщенный в лучших своих чувствах, Спирька нагнулся, достал с полу мешок с провизией и поставил на нары. - А ну, подходи, друзья-недобытчики. Милости прошу к нашему шалашу, капусты накрошу, откушать попрошу.
Друзья не заставили себя уговаривать, тесный круг их сомкнулся вокруг Спирьки с его мешком. Позднее всех пришел на постоялый сам Пережогин. Свежевыбритый, повеселевший, он, презрительно сощурясь, обвел взглядом сидящих и лежащих на нарах анархистов, а Спирька уже спешил к нему.
- Все здесь? - спросил его Пережогин.
- Все, - ответил Спирька, - человек пятьдесят, однако, а может, и меньше.
- Ну и черт с ними, чем меньше, тем лучше.
- А я тут насилу дождался тебя, дело наклевывается важное. - Спирька хоть и был пьян, но на ногах держался крепко; оглянувшись на "друзей", заговорил тише: - Золотишка можно урвать в банке, лучше всякого прииску…
- Тсс… - прицыкнул Пережогин, меряя Спирьку сердитым взглядом. - Дело важное, а сам нализался как сапожник.
- Да вить это для смелости, товарищ командир, чтобы, значить…
- Прижми язык, ну! Вот ту дверь видишь?.. - Пережогин кивком головы показал вправо, на угловую комнату. - Там я буду сейчас. Позови ко мне Жильцова, Денисенко и сам приходи, живо!
Вскоре все четверо заперлись на ключ в небольшой угловой комнате, двумя окнами выходящей на Уссурийскую улицу. Уселись за столом посредине комнаты. Пережогин приказал Жильцову задернуть на окнах тюлевые занавески, кивнул головой Спирьке:
- Выкладывай, что там наслышал.
- Насчет золота, я уже сказывал тебе, разжиться можно, даже не один пуд, - зачастил скороговоркой Спирька, - выдают его в банке, своими глазами видел, как подъехали на извозчике, - говорят, с Черновских копей, - получили три ящика чистоганом и ходу к себе, жалованье выдавать рабочим. Охраны-то при них было три красногвардейца с берданками, и в другие места увозили золото таким же манером. При банке охрана тоже не ахти какая, напасть на них, обезоружить - плевое дело. А потом набрать его, сколь силы хватит унести, и в лес, ищи ветра в поле.
- Ай-яй, как просто, - Пережогин, насмешливо сощурившись, покачал головой. - А вы как думаете?
- Черт его знает, - заговорил Жильцов, тот самый, что щеголял в гусарском ментике, - будь бы оружие у нас, а то ведь с голыми руками, гиблое дело.
- Оружие добудем, - возразил Жильцову Денисенко, - у той же стражи отобьем! Я за то, чтобы рискнуть.
- Упустить эдакую благодать, - начал было Спирька, но Пережогин остановил его властным движением руки:
- Помолчи-ка, не горячись. То, что наблюдательность проявил ты - хорошо, хвалю. А вот чтобы налет на банк устроить сегодня же, без оружия, это глупость, бред сумасшедшего. Я ведь тоже про это золото разведал и уж обмозговал, как его взять. Гиреева нашего знаете?
- Ну еще бы, - отозвался Жильцов, - как свои пять пальцев, наш - анархист.
- Отрядом небольшим командовал у большевиков.
- Да, - утвердительно кивнул головой Пережогин, - он и теперь этим отрядиком командует. Я виделся с ним сегодня и насчет золота договорился. Нам повезло, охранять банк завтра будут красногвардейцы из его отряда, и он сам поуберет, кого туда послать. Он же и оружием нас снабдит, и даже автомобиль грузовой предоставит. Ну, понятно, я ему обещал поделиться золотом, по-дружески, не обидим хорошего человека. Теперь нам надо еще машиниста надежного подыскать, и чтобы в наше распоряжение паровоз с тремя вагонами был начеку, под парами. Ну, это я надеюсь, что устрою, и тогда успех будет обеспечен наверняка. Вот какой у меня план, согласны?
- Конечно! Это же верное дело.
- За это я всей душой.
- Ну и башка-а-а! - восторгался Спирька, глядя на Пережогина. - Смотри, как он ловко все обдумал, министер, ей-богу, министер.
- К завтрашнему вечеру будьте готовы, - продолжал Пережогин, - а сейчас спать и про золото никому ни слова. Шпане нашей объявите тихонечко, по секрету, что будет им завтра хорошая поживка. А днем пусть шляются по городу, и сколько их вернется, столько и ладно.
На следующий день с самого утра по улицам Читы мчались извозчики, нагруженные какими-то свертками, кулями и бумагой, ящиками, тяжко громыхали по булыжной мостовой ломовики, везли и везли на станцию тюки, мотки проволоки, кули с мукой и сахаром, бочки. На станциях беспрерывно шла погрузка, рабочие, грузчики, красногвардейцы днем и ночью грузили ящики с патронами, снарядами, кули, бочки, полковое имущество, госпитали со всем их скарбом, с больными и ранеными. Гул, гам, лязг вагонных буферов, гудки паровозов, на перронах густое месиво людей. На каждый отходящий поезд устремлялись сотни пассажиров, набивались в тамбуры, на тормозные площадки, на крыши вагонов, на буфера, лишь бы уехать. К ночи вся эта суматоха увеличилась, по улицам города усиленные наряды пеших и конных патрулей. И то тут, то там на окраинах возникала стрельба.