Люди словно проснулись и только сейчас увидели ту вековую несправедливость, которую терпеливо сносили в течение всей своей жизни. И вот теперь в душе каждого из бедняков заклокотала обида, она развязала им языки, рвалась наружу. Все повскакали на ноги, заорали, заспорили, долговязый Вдовин, размахивая руками, кричал что-то, подступал к сивобородому казаку в новой фуражке, тот, отругиваясь, пятился к ограде. Черноусый казак в клетчатой рубахе, матюгаясь, расталкивал локтем сельчан и уже потянулся руками к бороде старика Овчинникова, но тут кто-то облапил его сзади, оттащил, не допустив до драки. Все собрание разбилось на группы. В пестрой ревущей массе людей мелькали руки, бороды, красные от возбуждения лица, голоса их слились в сплошной немолкнущий рев, из которого, как всплески воды, вырывались отдельные голоса и выкрики:
- Вот она, земля-то, где.
- Кто-о… когда-а…
- Залог-то на моей земле вспахал!
- За что, спрашивается…
- Отцепись!
- Какой долг?..
- Да я вас…
- Не лезь, морда корявая, а то я так садану…
- На чем? На чем пахать, на бабе?..
- А я что говорил вам, - поднимаясь на костылях, радостно басил Яков Башуров, - не верили. А оно в самую точку по-моему вышло.
Но басистый голос Якова терялся во всеобщем гомоне. Председательствующий Богомягков тоже поднялся, шепнув на ухо Фролу:
- Ну, расшевелил ты своих земляков, поняли, в чем дело-то. Вот тебе и классовая борьба.
Фрол в ответ лишь кивнул головой. Сложив руки на груди, он молча любовался разбушевавшимся собранием. Он видел, что симпатии подавляющего большинства посельщиков на его стороне, на стороне революции, но в толпе сельчан он видел и явно недовольные лица, сталкивался глазами с их откровенно враждебными взглядами, а в общем гуле улавливал злые реплики в свой адрес:
- Ему что-о теперь, откололся от нас.
- Изменил казачеству.
Богомягкову при помощи Орлова и еще двух-трех фронтовиков с великим трудом удалось восстановить порядок, утихомирить разволновавшихся граждан. Мало-помалу люди успокоились, образумились, один по одному уселись кому где пришлось; постепенно затихая, прекратились их споры.
Хозяин принес из избы и поставил на стол зажженную лампу, так как солнце давно уже закатилось и вечер окутал станицу сумраком. Из-за далеких зубчатых гор на китайской стороне Аргуни величественно выплыла луна. Над головами притихших станичников потянулись курчавые дымки, красными точками замигали самокрутки.
- Советская власть, - вновь заговорил Фрол, - устранила эту вековую несправедливость, теперь землей будут владеть те, кто работал на ней.
- На чем же они работать-то будут? - послышался насмешливый голос из дальнего угла ограды, затененного амбаром. - Разве что баб запрягут вместо быков.
- Ха-ха-ха-ха…
- Об этом позаботится советская власть, - нимало не смутившись, ответил Фрол, - она поможет бедноте встать на ноги, научит обрабатывать землю коллективным трудом.
- Нау-учит носом хрен копать…
- Это как же понимать: коллективный труд?
- По-ученому, значит, машинами.
- Это нам ни к чему, а вот землю поделить - это да-а…
- Отцы наши, деды жили без машин да бога хвалили.
- Конечно, советская власть не всем по вкусу, - не обращая внимания на ядовитые реплики, продолжал Фрол, - да оно и понятно; разве понравится богатому казаку поделиться землей с беднотой? Не по нутру им и новые законы о налогах, когда платить придется с доходности, и то, что власть эта заступается за бедняков, заставляет богачей увеличивать плату за наемный труд…
На западе уже тухла заря, высоко поднялась луна, в ограде стало светло, как в сумрачный день; время подвигалось к полуночи, а Фрол все говорил и говорил: о мероприятиях советской власти, о ее декретах и постановлениях. Речь свою он закончил призывом встать на защиту свободы и революции, против белогвардейских банд атамана Семенова, объявил приказ военно-революционного штаба Забайкальской области о мобилизации в ряды Красной гвардии шести возрастов казаков срока службы 1914–1919 годов. Теперь он уже не сомневался, что его посельщики пойдут за ним без колебаний; так оно и получилось. Приказ о призыве в армию приняли как должное, и вопросы, которые посыпались отовсюду, были уже чисто служивские.
- Когда выступать?
- Где сбор-то будет?
- Коней ковать али нет?
- Чего их ковать, - ежели потребуется, подкуем на месте.
- С харчами как, на дорогу брать из дому?
- Дозвольте спросить, - обратился к Фролу Захар, - моего Кешку тоже захватило, а конь-то его строевой охромел… что и делать теперь, ума не приложу.
- Не беспокойся, Захар Львович, коня твоему сыну дадим.
- Да неужели, казенного, значить?
- Найдем на месте. - Фрол снова поднялся из-за стола. - Товарищи, нам надо сейчас же избрать комиссию из трех человек, которой поручить снабдить лошадьми за счет богатых хозяев всех нуждающихся казаков, призванных и вступивших добровольно в ряды Красной гвардии.
Если бы в это время в ясном небе загремел гром, казаки удивились бы этому меньше, чем сообщению Фрола. Сначала собрание затихло, как степь перед бурей, затем какой-то старик проговорил со вздохом:
- До чего дожили, господи милостивый.
И сразу же по всей ограде зашумело собрание, отовсюду посыпались вопросы, негодующие реплики:
- Это что же такое, грабеж среди бела дня!
- Сроду этого не бывало.
- Дела-а…
- Казак наш, а конь под ним суседов.
- А вопче-то правильно, мы головы свои не жалеем, а вам коней жалко?
- Верно-о.
- Неправильно это, самоуправство, и больше ничего.
- A-а, неправильно, у меня вон двоих берут, а у Коноплева ни одного, это как, правильно?
- Коноплеву эта война нужна как прошлогодний снег.
- Мало ли што, она и мне не нужна, а казаков-то у меня берут, так пусть и Коноплева она коснется.
- Правильно, стребуем коней без никаких! Теперь власть-то нашей стороны держится, хватит вам, поцарствовали.
Богомягков призвал расходившихся спорщиков к порядку и, после того как избрали комиссию по реквизиции лошадей для нуждающихся в них казаков, объявил собрание закрытым.
Собрание разошлось не сразу. Споры, ругань долго еще вскипали в ограде Апостола, выплескивались на улицу, растекались во все концы поселка.
Яков Башуров, очень довольный тем, что его по настоянию Фрола избрали председателем реквизиционной комиссии, приковылял к столу.
- Ты уж, Фрол Омельяныч, гумагу мне выдай насчет комиссии-то, чтобы, значить, все было честь честью, форменно.
- Завтра утром, Яков Иванович, приходи ко мне, там мы тебя проинструктируем и оформим все, что надо.
- Во-во, а уж насчет коней-то будь спокоен, снабдим наших казаков-красногвардейцев, тряхнем буржуев.
В Красную гвардию казаков провожали так же, как и в старое время: с выпивкой, причитаниями и благословениями. Разница была лишь в том, что на плечах у казаков не было погон и некоторые из них седлали не своих коней, а реквизированных у богачей.
День выдался пасмурный, низко над станицей плыли тяжелые темно-свинцовые тучи, и временами начинал накрапывать мелкий дождь. Сегодня будни, но по случаю проводов в поселке праздничное оживление. На улицах толпами собираются нарядные девки и парни, из открытых окон многих домов доносится звон посуды, пьяные голоса и песни подвыпивших сельчан. А по селу уже носятся верхами на лошадях посыльные, торопят с выездом. Один из них подъехал к новому, в три комнаты дому Орловых, постучал черенком нагайки в раскрытую створку окна:
- Сват Федор! Торопись со своими казаками, выезжать время!
- Сейчас! - Из окна высунулась седобородая голова старика. - А, сват Мирон! Заходи.
- Нельзя, сват, никак нельзя, мне еще две улицы надо проверить.
- Ну выпей хоть на проводинах-то. - Старик достал со стола полный стакан водки. - Пей!
- Это можно. - Посыльный принял из рук старика стакан. - Ну, счастливого пути вашим казакам. Дай бог как проводить, так и встретить их в добром здравии.
Мирон выпил, закусил половиной калача, еще раз попросил старика:
- Поторопи их, сват. Пожалуйста. Бугринские вон уже все проехали, и атаман с ними, жду на закрайке.
- У нас всё на мази, сейчас прибудем.
В ограде Орловых переступали с ноги на ногу привязанные к столбу, оседланные, завьюченные по-походному кони - гнедой белоноздрый строевик Данилы и рыжий Мишки Ушакова.
Мишки не было в списках станичников, но так как казаки его возраста подлежали мобилизации, он заявил о себе атаману и записался в Красную гвардию добровольцем, вместе с братом Фрола Балябина, Андреем, и таким же молодым парнем Степаном Бекетовым.
В доме началось прощание. После того как гости вышли из-за стола, сгрудились в задней половине комнаты и в коридоре, отец Данилы, пожилой, седобородый Федор Матвеевич, снял с божницы икону Спасителя, благословил ею Данилу, а заодно и Мишку Ушакова.
Когда все из дому повалили в ограду и в улицу, Мишка, надевая шашку и патронташ, шепнул Даниле:
- Ты иди с компанией-то, а я за Андрюшкой Омельяновым забегу, ладно?
- Валяй!
Мишка, гремя шашкой по ступенькам, сбежал с крыльца, отвязал рыжего, вскочил в седло. Но поехал он не прямым путем через проулок, а по большой улице. Против атаманского дома сдержал коня, поехал шагом, но Маринки так и не увидел.
"Значит, ушла туда с девками", - подумал Мишка и, взмахнув нагайкой, пустил коня в галоп.