- Федор Васильевич! - вскинулся Архаров. - Я, право, памятуя вашу службу безупречную, мог бы и закрыть глаза на нынешнее безобразие, но…
- Ты лучше рот закрой. И пошел отсюда! Погоди. Выпить хочешь?
Побагровев, обер-полицмейстер вытянулся во фрунт, звякнул саблей:
- Извольте по форме доложить!
- По форме такое не доложишь. А скажу тебе вот что. Три года служу я за тех, кто сам того не может, будучи французской болезнью или певичками итальянскими обременен. Надоело. Потому пошел ты…
- Может быть, изволите все сказанное и в донесении изложить? - прозрачно усмехнулся Архаров.
- Непременно!
Бумагу напишет он тут же, отставку получит наутро. В Гатчине об этом узнают не позднее пятницы.
…Теперь Федор Васильевич ждал. Перебираться в столицу следовало с осени. При "молодом дворе" звание опального ему зачтется. Приезду Безбородко удивился мало, хоть особо близок с ним доселе не был - все теперь должно было идти иначе.
От крыльца, где Ростопчин встретил гостя, не спеша, перебрасываясь словом о дороге и ценах, останавливаясь против выставленной у окна английской терракоты и в оранжерее, прошли они едва ли не весь дом, до кабинета. А разговор вышел короток, словно все допреж решено и оставалось лишь пожать руки друг другу да уговориться о времени.
- Ранее нужды нет. А в конце августа я сделаю бумагу, готовьтесь ехать ко двору.
- Что же, Александр Андреевич, пусть. Дай вам Бог удачной дороги.
- Так не на край света.
* * *
Поутру действительный статский советник Дмитрий Прокофьевич Трощинский выпил две чашки крепкого, "екатерининского", кофе, сам растворил морозному ветру с Невского окно и велел подать почту в кабинет. До завтрака, за которым он обычно читал почту, предстояло поработать, крепко, как в былые дни, когда, бывало, успевал он натощак половину дневных дел кончить. Вот и теперь - когда встанешь из-за стола, Господи, веси.
В молодости, впрочем, заботы выпадали иные, сверху указанные, а теперь думать надо о своем, как выпутать доброго друга Завадовского из скандального дела о банковских недостачах. История тянулась третий месяц, государыня несколько раз справлялась, а тут еще немчик-кассир сбежал с. приличной суммой. Счета все давно проверены, теперь думать надо, как доклад составить, чтобы хуже не вышло. Денег в казне нет.
Подняв взгляд на застывшего у порога камердинера, Трощинский сбросил на нос очки:
- Не стой в двери! Говори, коли вошел, все одно помешал.
- Так я говорил его милости, что занят хозяин, а он - спроси, мол, примет, дело спешное.
- Кто?
- Его милость Резанов.
- Проводи.
Мысль все равно не шла, отвлечься - к лучшему, а в случай грех не верить.
- Дмитрий Прокофьевич, простить прошу, что помешал в занятиях ваших.
- Что вы, Николай Петрович, вас видеть - всегда в радость. Холодно, поди, на улице-то? Я еще носа не высовывал.
- Морозец. На Фонтанке горы свежие залили. Крику, смеху - мимо не пройдешь, не споткнувшись.
- И то добро, в радость простому народу. Я, знаете ли, всегда полагал, истинно пишут мудрые люди: в бедности больше счастья, нежели в богатстве. Тому, у кого достаток есть, сомнения душу отравляют, а кто этим не обременен, всякой безделице радуется.
- Однако с горки чтобы скатиться, алтын требуется уплатить, так сперва, стало быть, добыть его, алтын-то!
- А это к лучшему, Николай Петрович. Когда бы, к примеру, подати с государственных крестьян не брать, они вовсе работать перестанут, с хлеба на квас будут перебиваться, а то и вовсе поля не засеют. То же с помещичьими - барщиной хороший хозяин мужиков своих к труду приучает, они и на своей земле лучше работают, достаток обретают. А у кого повинности облегчены, 'смотришь - поля сорной травой заросли, избы некрыты, скот худой, паршивый. Кто виноват? Помещик! С 'мужиков что спросишь, неразумны, а он обязан надзирать. Но вы с делом ко мне?
- Да, Дмитрий Прокофьевич. Я к вам, как Христофор Колумб к епискому Паленсии, пришел рассказать чудесную историю и предложить богатства Индий.
- А-а. Для согрева выпить чего-нибудь хотите?
- Нет, благодарю. Так если вы позволите…
- Конечно, рассказывайте!
- Вы знаете, Дмитрий Прокофьевич, женат я на дочери Григория Ивановича Шелехова, рыльского дворянина, большие услуги оказавшего отечеству. Десять лет назад был он пожалован от государыни грамотой и шпагой с бриллиантами, за поход на галиоте "Три святителя" к берегам Америки. Потом в землях открытых заведения свои установил, по указу особому знаки утверждал, владения российские ограждавшие, как должно: доски с орлами медными и надписями. Четыре месяца назад тесть мой умер. Наследие его слишком обширно уже теперь, а сколь может простираться, Бог ведает. Совладать со всем - не в силах одной семьи, я хотел бы создать компанию, подобную Ост-Индской.
- Директора тамошнего, Хейстингса, парламент семь лет судил, едва оправдали. Я к тому, что одно дело - свое владение, где как разумеешь, так и поступишь, а иное - компания, да еще, поди, с привилегиями?
- Иначе - никак. Без привилегий, утвержденных высочайшим указом, такое дело не поднять.
- Ну вот. Возьмите банк. Когда бы вы, скажем, за игорным столом миллион просадили, кто вас упрекнет? А здесь копейку в счет ставят.
- Дмитрий Прокофьевич, дело - не на копейки. Григорий Иванович оставил полтора миллиона, а годовой доход от промыслов может быть вдесятеро большим. Если завести корабли, отправлять меха прямо в Кантон, не тащить сушей через Кяхту, втрое з··атраты сократятся. Тесть из плаванья своего вернулся с женой, Натальей Алексеевной, благополучно, за два года в море, да среди туземцев, бед не знали. А как корабль разбился в Охотской гавани, едва не пропали, санным путем до Иркутска добираясь. Не чаяли живы быть. Вот вам и море!
- Николай Петрович, я понимаю вполне, что доставка грузов морем дешевле обходится. Скажите мне вот что. Не одни мы ведь по тому морю плаваем?
- Были испанские суда, английские. Берега описывали Ванкувер. Из Бостона приходят корабли. Так ведь им всем - едва не вокруг света плыть, а у нас под боком все!
- Ну, из Петербурга - не очень-то под боком. Тесть ваш единовладельцем промыслов был?
- Нет. Имел компаньона, некоего Голикова. Но основал все Григорий Иванович.
- Да, конечно. И государыня в восемьдесят восьмом году проект не поддержала.
- Так вы помните о том?
- Разумеется. Поверьте, Николай Петрович, понимаю ваши огорчения. Тесть ваш умер, слетелись охотники поклевать его добро, а до столицы - почитай, два месяца ехать. Но поверьте и вы, государыне теперь не про Америку говорить. Далеко все это от нас, Николай Петрович, а с деньгами туго. Французы заботят, Питту Екатерина Алексеевна не доверяет - ну, как сговорятся с цареубийцами англичане, их парламент короля тоже на плаху отправил во время оно. Вот и судите, велик нам резон в шкурах зверей морских? Порядок колеблется, до окраин ли, Богом забытых?
- Стало быть, Дмитрий Прокофьевич, не видите резона?
- Резон вижу. Да только ныне он авантюрой обернуться может. Повремените!
- Хотел бы.
- И все же, коли совет мой вам ценен, выждите время. По осени, быть может, повернется все иначе. Забота и в самом деле государственная!
- Спасибо, Дмитрий Прокофьевич, на добром слове, коли Бог даст, Проводив гостя до двери кабинета, Трощинский постоял минуту, вприщур оглядывая стол. Усмехнулся, качнул головой - будто ветром соленым в нос шибануло, от фантазий примерещится - и сел за банковские гроссбухи.