- Знакомьтесь, - директор подтолкнул к отцу патлатого водителя. - В Ташкенте на юриста учится. Мой младший сын. - Потом подозвал дядю Хамро и что-то ему вполголоса сказал, видно, послал за чем-то. И опять отцу: - Давай, Джурабай, пройдемся. Разговор есть.
Они пошли через луг к саю, я следом увязался. Сделал вид, что играю, за стрекозами гоняюсь, а сам все слушал. Они шли, долго не начиная разговора.
Я видел сзади, какая у отца напряженная спина. Наконец директор похлопал его по плечу и сказал:
- В общем, так, Джурабай, мы с тобой теперь ближе, чем родные, будем. Во втором квартале совхозу двое "Жигулей" выделяют. Одна машина твоя. В передовиках будешь ходить, в газетах о тебе напишут, по радио и телевидению расскажут, уж я позабочусь.
- За "Жигули" спасибо, - сдержанно поблагодарил отец. - А то сейчас, пока на мотоцикле в кишлак съездишь, полдня уходит, да еще пропылишься насквозь, как мельник.
- То-то же. Ну, а теперь к делу. Сколько у тебя овец окотилось?
- Двести с лишним. - Голос у отца изменился, стал таким же напряженным, как спина, как лицо с насупленными жесткими бровями.
- Тридцать себе оставь, - негромко бросил директор. - Пригодятся, когда машину покупать будешь. А за остальными пришлю.
У меня все похолодело внутри. Неужели согласится? Неужели…
Отец развязал поясной платок и вытер им лицо. Я затаил дыхание.
- Ты что - язык проглотил? Не бойся, если я что-то делаю, значит - уверен. И тебя в обиду не дам. Учти, не каждому от меня такая милость. Так что пользуйся, надо и тебе когда-нибудь в люди выходить.
- Не могу я, - отец говорил глухо, через силу. - Никогда такими делами не занимался. Не получится.
- А, брось ты! - отмахнулся директор. - Сможешь. Бабьи разговоры.
- Нет! Как перед аллахом, говорю: не могу! И не уговаривайте. Вон ягнята - двести пятьдесят штук. Присылайте ревизионную комиссию, пусть по акту примут. А дальше как знаете, так и поступайте.
- А еще мужчиной себя считаешь! - рассердился директор. - Дурака я свалял, что тебе доверился! Знал бы, другого нашел! Тряпка - вот ты кто!
- Не оскорбляйте меня, товарищ директор!
- "Не оскорбляйте…" Да разве ты человек? Человек давно бы сообразил, что к чему, а ты… Ладно. Баранов Мамадазиму передашь. Другую отару примешь. Так уж и быть, возьми себе двадцать ягнят за труды. И - крышка. Чтобы никаких разговоров! Понятно?
- Понятно. - Отец выпрямился и посмотрел директору в глаза: - Теперь меня послушайте. Ни одного ягненка никто не получит. Отару Мамадазиму не сдам. Подыщите порядочного человека, а пока что сам буду пасти.
Я почувствовал, что вот-вот задохнусь. Сердце колотилось, словно выпрыгнуть из груди хотело. От запахов трав першило в горле. Скорее бы все кончилось!
- Ого! - Директор от удивления даже попятился. - Вот ты какой, оказывается? На директора голос повышаешь? Жевал-жевал, а теперь выплевываешь? Ну нет, братец! Я тебя живо образумлю! Завтра же упеку, куда следует! Думаешь, не знаю, что ты триста приблудных овец в совхозном стаде пасешь?!
- Не пугай! Боялись тебя! Думаешь, сам жулик, значит, все жулики? Ошибаешься! Двести ягнят одним махом проглотить задумал? Реза Пехлеви нашелся! Разжирел на краденых харчах, а туда же - пугает.
- А ну, замолчи! Замолчи, говорю! Не хватало мне с такими, как ты, пререкаться!
- А что? Или ты святой? Или рога у тебя есть? Покажи, где они? - Отец уже кричал, мне казалось, это крики разносятся по всему ущелью. - Взяточник несчастный! И нечего меня тюрьмой стращать! Я и перед людьми чист, и перед совхозом, и перед государством. Не то что ты!
- Да заткнешься ты, наконец, скотина неграмотная?! Чего разорался на всю степь? Заткнись, говорю! - визжал директор. - Замолчи, а не то!..
Но отца уже ничто не могло остановить.
- Неграмотный, говоришь? Может, и так. Зато не вор, не взяточник, не хапуга. Ты - грамотный? На каких курсах тебя воровству обучали?! Где?..
Отец не договорил. Директор размахнулся и занес над отцом кулачище.
Солнечный день померк в моих глазах.
- Не смей! - закричал я не своим голосом, бросаясь к директору. - Не смей бить папу!
Я вцепился в директора, стараясь оттащить его в сторону. Он оскалился и отшвырнул меня, как котенка. Я готов был убить его. Я бы убил его, если б смог. Я слал ему проклятия, но небо не обрушилось на голову директора совхоза. И когда он торопливо уходил в сторону кочевья, в спину ему светило все то же яркое весеннее солнце и ветерок, как ни в чем не бывало, посвистывал в стебельках трав.
И тогда я громко заплакал. Давясь слезами и чувствуя, как судорога больно сжимает мне горло, побежал к кочевью, спотыкаясь и падая.
"Волги" уже не было. По дороге, лениво пыля, ехал молоковоз. Я поднял руку. Шофер затормозил, открыл дверцу. Я сказал, что отец послал меня в кишлак по срочному делу. Шофер кивнул, помог мне взобраться на сиденье и захлопнул дверцу. И я уехал в кишлак, к маме. Впервые уехал, не спросившись у отца…
- …Опять с собаками сражался? Слава богу, хоть не загрызли! А что куртка изорвана - не беда. Отец новую купит, он у нас богач.
Только теперь я увидел, что рукав у куртки порван и еле держится. Проклятый директор!
- Это я случайно. О камень зацепился,
- Не ври. О камень так не порвешь. И когда ты ума наберешься? Все с собаками да с собаками. Того и гляди, лаять начнешь!
Я промолчал. Да что я мог сказать?
А мама продолжала бушевать:
- Вот-вот. Всегда так: натворит дел, а потом молчит, как каменный, будто не слышит. Ну, погоди, негодник! Вернется отец, я ему все расскажу. А он-то тебе уши прочистит!
Я почувствовал, что по щекам опять побежали слезы.
У мамы весь гнев как рукой сняло.
- Что с тобой, сынок? - Она притянула меня к себе и стала испуганно осматривать. - Побили тебя? Собаки покусали? Где? Где больно, сынок?
Мама гладила меня по волосам, вытирала слезы, а они все катились и катились, и я ничего не мог с ними поделать.
- Обещаю никогда больше… не рвать… одежду…
- Ну, хватит, хватит, сынок. Успокойся. Добра я тебе хочу, понимаешь? Хочу, чтобы ты хорошим человеком вырос. О ком мне еще беспокоиться, как не о детях своих? Кроме вас, у меня никого на свете нет. Родители умерли давно, братья с войны не вернулись… - Мама всхлипнула и приложила платок к глазам. - Хоть бы твой брат скорее из армии пришел. А там и ты подрастешь.
- Я уже и так подрос. Осенью в школу пойду, - теперь уже я старался ее успокоить.
- Конечно, пойдешь, сынок. Соседская дочка Латофат обещала книжки принести. А папа сумку тебе из города привезет. Самую красивую. - Мама вздохнула. - Есть хочешь?
Я кивнул. Почувствовал вдруг, что голоден. Мама намазала маслом кусок лепешки, достала пригоршню парварды, высыпала мне в карман.
- Сними куртку, сынок. Я починю. А ты поиграй пока.
"Хорошая у меня мама, - подумал я, выбегая из дома. - Добрая и ласковая. Только притворяется строгой. Я, когда вырасту, обязательно машину куплю. Посажу маму в нее и увезу далеко-далеко. Платьев ей накуплю, платков красивых…"
На улице ярко светило солнце. Весело перекликались воробьи в густой листве деревьев. Буйнак выбежала из-за дома, присела на задние лапы и уставилась на меня умными карими глазами, словно спрашивала: "Ну, что случилось? Расскажи…"
Когда Буйнак на меня так смотрит, мне кажется, что она вот-вот заговорит. Но собаки не умеют говорить. А жаль…
- Почему собаки не умеют разговаривать? Ведь язык-то у них есть? - спросил я однажды у бабушки.
- Аллах не наделил их речью.
- Почему нас наделил, а их нет?
- Мы - люди, - ответила она, не выпуская из рук веретена.
- Ну и что? Собаки иногда лучше людей все понимают.
- Все равно они - собаки. Не задавай глупых вопросов, аллах рассердится. Когда вырастешь, сам все поймешь.
Я не стал больше спрашивать. Но бабушка продолжала бормотать себе под нос - думала, наверное, что я ее не слышу.
- Ой-вой, до чего дотошный мальчишка растет! Все ему знать надо. К добру бы это. Сохрани его аллах, сделай так, чтобы голова у него была крепче камня.
Тут я не выдержал и расхохотался. Бабушка испугалась, то ли притворно, то ли всерьез.
- Ох, как ты меня напугал, негодник! Не мальчишка, а наказание одно!
- Почему крепче камня? Потрогайте, вот она какая - теплая, мягкая.
- Ах, шалун, ах, озорник! - качала головой бабушка. - Сейчас же оставь в покое веретено, не то нитку оборвешь, лучше пойди шерсти принеси из кладовки…
Между прочим, отцу тоже известно, какая Буйнак умница. Откуда я знаю? А вот откуда. Он, когда поручает мне что-нибудь, всегда следит, чтобы рядом была Буйнак.
Скажем, всю отару с горного пастбища пригнать. Думаете, это легко? У любого чабана спросите, редко кому потом за пропавшими ягнятами или козами возвращаться не приходится. Но нам с Буйнак - никогда. Я считаю, а она среди скал рыщет. И всякий раз отара целехонька.
В такие дни все бывают довольны: и отец, и я, и Буйнак. Ей от меня самые лакомые куски достаются, и никто меня за это не ругает.
…По ночам, когда все спят, я люблю слушать, как лает Буйнак. Я даже научился различать ее лай.
Продолжительный, с подвывом означает: "Зря стараетесь, мы не спим!" Это она волков, что по горам бродят, предупреждает.
Негромко, коротко залает - собакам знак подает: "Не дремать, держать ухо востро!"
Громко и часто - знай: волк к отаре крадется.