13
Радовала не потому, что маркиз был влюблен, как мальчишка (напротив, он даже немного удивился, что питает к Муньос лишь чувство благодарности и уважения), а потому, что ее улыбающееся лицо успокаивало его и отвлекало от других мыслей.
Мог ли ее ответ быть иным, чем он желал?
Между тем надо было думать о том, чтобы привести дом в порядок, многое переделать в нем. Никогда еще не казался он ему таким лабиринтом, как теперь.
Ах этот "старый" маркиз! У него просто зуд был какой-то все переделывать и в городе, и в усадьбах! Строить и перестраивать было его главным занятием.
Как же уродлив этот массивный фасад с огромными воротами и тяжелыми консолями балконов в узком переулке среди невысоких домишек, где его и не рассмотреть даже! Как безобразен двор с колодцем посередине, хлевом с одной стороны, винным погребом с другой, дровяным сараем и сеновалом в глубине, так что вздумай кто-нибудь бросить туда зажженную спичку, сразу вспыхнет весь дом! А лестница! Темная, кривая, она только на то и годилась, чтобы люди тут ломали себе шею. Да и ненужная к тому же, потому что с противоположной стороны дома сюда можно было войти как на первый этаж и только потом, выглянув с балкона, обнаружить, что находишься на третьем этаже.
Маркиз уже набросал план предполагаемой перестройки. Но инженер, который, видимо, еще ни в чем не разобрался, хотел прежде всего убедиться в прочности несущих стен, сводов, в возможности осуществить все эти переделки.
- Понимаете, маркиз!..
Он говорил весомо, с видом человека, знающего свое дело и желающего, чтобы к его науке относились с уважением, говорил, поглаживая седые бакенбарды а-ля Франц-Иосиф, вертя шеей в просторном воротничке с длинными острыми концами, поправляя дымчатые очки с тесьмой, огромные круглые стекла которых казались черными дырами подо лбом. Слушая его придирчивые замечания, маркиз начинал вскипать:
- Смотрите, да смотрите же: убрав эту стену, разве мы не получим просторную комнату почти рядом со столовой?
- Но понимаете, маркиз, тогда мы не будем знать, из чего выкроить хороший коридор, куда выходили бы другие комнаты!
- Как? А это помещение?
- А! На бумаге все просто. Я же смотрю не на бумагу…
Дон Аквиланте, пришедший доложить маркизу о ходе одной тяжбы, услышал его крик еще в прихожей:
- Вы понимаете? Понимаете? Что я, дурак, по-вашему? Коридор вот здесь. Тут одна дверь, тут другая. Вот и получится небольшая комната перед гостиной. Понимаете вы наконец?
И, обращаясь к вошедшему дону Аквиланте, так же громко, словно не в силах сдержаться, закричал:
- Сегодня - никак. Завтра, послезавтра!
- Когда вам будет угодно, маркиз, - ответил дон Аквиланте, несколько растерявшись от такого приема.
Маркиз, словно не замечая присутствия адвоката, продолжал спорить, все больше раздражаясь из-за упрямства инженера, который повсюду находил трудности.
- Должен предупредить вас заранее, маркиз, я не хочу брать на себя ответственность.
И поглаживал бакенбарды.
Маркиз, продолжая защищать свой проект, захотел узнать мнение дона Аквиланте, который слушал его, сощурившись, привычным движением рук и живота подтягивая ослабевший пояс брюк, одобрительно кивая, но не произнося ни слова.
- Я прав?.. Как вы думаете? - вскричал под конец маркиз.
Он был полон живейшего нетерпения, как будто возражения инженера могли задержать работы и создать какие-нибудь препятствия для его новой жизни, началом которой должна была стать женитьба.
И спустя несколько дней дом уже был полон рабочих, сносивших перегородки, разбиравших плитки пола, ломавших своды, и парней, собиравших известковый мусор в кучи у входа, откуда его потом увозили на телегах, чтобы не загромождал дорогу, ведущую на площадку у замка.
Перепачканный больше, чем мастеровые, маркиз ходил по дому, отдавая распоряжения, орал как одержимый, если видел, что его не понимают, и выхватывал у рабочего лом, когда тот не решался действовать им из опасения, что на него обрушится кусок стены.
- Вот как надо, болван! Я, что ли, должен учить тебя твоему ремеслу?
И в ближайшее воскресенье, когда не на кого было кричать и нечем было заняться, ом обрадовался, когда двое мужчин, судя по виду, какие-то нездешние пастухи, попросили разрешения вручить ему письмо и поговорить с ним.
Распечатывая конверт, он окинул незнакомцев быстрым взглядом.
Одетые по-праздничному, в рубашки из толстого белоснежного полотна, белые жилеты из домотканой бумазеи, украшенные множеством перламутровых пуговичек, куртки из грубого черного сукна с узкими рукавами, из такой же ткани штаны до колен, из-под которых выглядывало исподнее, серые шерстяные чулки и остроносые башмаки из свиной кожи с кожаной шнуровкой, оба они, старый и молодой, похоже, оробели, оказавшись перед маркизом Роккавердина.
- В чем дело? Из письма неясно, - сказал маркиз.
- Ваша милость простит нашу дерзость… - заговорил старик. - Это вот сын мой!
- Рад за вас. Парень что надо!
- Спасибо, ваша милость! Мы решили, лучше сначала спросить разрешения у хозяина. Господ уважать надо. Мы никого не хотим обидеть… Если ваша милость разрешит…
- Объясните же, в чем дело…
Видно было, что им нелегко объяснить, потому что отец и сын переглянулись, призывая друг друга начать разговор.
- Мы из Модики, ваша милость, - снова нерешительно заговорил старик. - Но когда пасем овец, нередко бываем в этих краях… Так они и познакомились, случайно. Он мне говорит: "Отец, как вы думаете? Я бы женился на ней, только…"
- На ком? - спросил маркиз, начиная догадываться.
- На вдове… вашей милости, то есть на Сольмо…
- И пришли ко мне? Какое мне дело до этой женщины?.. Я не сержусь на вас только потому, что вы нездешние.
- Ваша милость простит нас, - вмешался парень.
- Нам посоветовали… - пробормотал старик.
- Не то посоветовали. У меня нет ничего общего с ней… Что я, родственник ее? Потому что она… служила у меня?.. Она вышла замуж… Теперь она вдова, свободна… При чем тут я? - Маркиз повысил голос, нахмурился и замахал руками: - При чем тут я?
Он разволновался от внезапно охватившей его досады, едва ли не от ревности к этому парню, к тому, кто в конце концов (и он это понимал) мог оказать ему неплохую услугу, увезя далеко отсюда эту женщину, из-за которой, возможно, синьорина Муньос не решалась принять его предложение.
- Кто вам посоветовал?.. Она?
- Нет, ваша милость. Один приятель, который очень уважает вашу милость…
- Скажите, что я благодарю его, но он мог бы и не советовать вам такую глупость… И женитесь, конечно, женитесь! Она свободна, повторяю. Я тут ни при чем и не хочу в это вмешиваться… Сразу поженитесь?
- Нужно выправить бумаги и чтобы в церкви обнародовали.
- И увезете ее в Модику?
- Если ваша милость позволит.
- Я тут ни при чем, не понимаете, что ли? - заорал маркиз.
Он разволновался. Ему казалось, будто Агриппина Сольмо совершает сейчас еще одно предательство и все они сговорились, должно быть, если только в этом нет какого-то коварства, если это не повод напомнить ему, маркизу, что она жива и чувствует себя связанной с ним!.. Пусть выходит замуж! Лишь бы убралась подальше!..
Он не хотел даже доставить ей удовольствие, высказав прямо в лицо, как бесчестно она поступила.
Торопится, значит, снова замуж!
Тут у него вырвалось грязное ругательство, как будто Сольмо стояла перед ним и он говорил ей это в лицо!
Чтобы облегчить душу, он рассказал обо всем своей кормилице Грации.
- Так-то оно лучше, сынок!
- Если придет, смотри!.. Я не хочу ее видеть!
- Я встречала ее много раз в церкви. Недавно она спросила меня: "Правда ли, что маркиз женится?"
- Кто ей это сказал?
- Не знаю. Я ответила ей: "Будь это правда, я бы первая узнала!" Ах, если бы святые души чистилища сотворили это чудо!
- Ну и… что она?
- Она сказала: "Да пошлет ему бог счастья!" Больше ничего. И каждый раз говорила: "Поцелуйте ему руки!" Но я всегда молчала об этом, чтобы не огорчать тебя, сынок!
И все же нет, он не должен был отпускать эту женщину, не высказав ей в лицо, как подло она предала его! Больше того, он должен был вырвать у нее признание в этом, чтобы она не могла кичиться в душе, что сумела посмеяться над маркизом Роккавердина. Он хотел, чтобы она плакала, чтобы сожалела о своем подлом поступке и понимала, почему он больше не хочет знать ее и захлопнул перед ней двери своего дома!
А потом подумал: "Я не прав. Пусть уезжает! Подальше! Пусть!"
Он боялся выдать себя, боялся, что она догадается. И злился на себя из-за своего малодушия, вспоминая о прошлом и вновь переживая то чувство, которое испытал однажды в Марджителло, когда впервые прикоснулся к ее девственному телу и поклялся ей: "У меня никогда не будет другой женщины!" Ах, как же она была тогда хороша!.. И потом… тоже! А на днях, когда рабочие ломали кирками стены ее комнаты, разве у него не сжалось сердце!..
"Я не прав! Пусть уезжает!.. Подальше!.. Пусть!.. И если б у нее хватило смелости…"