Наверху, в выжженной солнцем траве лежат Двир и Герши. Фраза Наполеона о маршальском жезле в ранце каждого солдата, как нельзя лучше подходит к Герши. Даже прогуливаясь с девушкой в парке, он приговаривает: здесь удачная позиция для пулемета, а тут самое место для засады.
Девушки реагируют по-разному. Кто-то пугается и крутит пальцем у виска, другим нравится. Попадаются, однако, и видавшие виды девицы из приграничных мошавов и кибуцев, эти легко поддерживают разговор, высказывая свою точку зрения на сектора ведения огня, расположение пулеметных позиций, и прочую установку минно-проволочных заграждений.
Командиры, естественно, к болтовне Герши не прислушиваются, действуя по собственному разумению, но если что-то идет наперекосяк, он обязательно бормочет под нос: я ведь говорил…
Еще был Адам – дружок Дмитрия по кибуцу, все такой же: белобрысый, спокойный, как и в день их первой встречи в киббуцном общежитии. Вместе призвались они в НАХАЛь, вместе попали в парашютисты.
В других отделениях тоже хватало персонажей. Один Шарет чего стоил. Его всегда называли только по фамилии, видимо из-за дяди Моше Шарета, главы правительства Израиля. Парень подобным родством совершенно не кичился и не отличался от остальных. Но однажды отколол номер как раз в духе парашютистов. Их отпустили на "автэр" то есть в увольнение с вечера до завтрашнего утра. Шарет был родом из Дгании и за ночь никак не успел бы смотаться домой через всю страну. И тут он вспомнил про дядю. Проживал дядя в Тель-Авиве, в собственном доме. Будучи избран главой правительства, он не посчитал нужным сменить жилье, просто дом усиленно охранялся. Племянник в детстве частенько и подолгу гостивший у дяди, пролез через одному ему известный лаз. В доме все уже спали и он, перекусив, чем бог послал, улегся спать в салоне. Рано утром племянник выбрался тем же потайным способом, незамеченный ни охраной, ни обитателями. На дядином столе он оставил записку, в которой предложил уволить охрану и набрать новых, желательно из парашютистов.
За племянником приехали на следующий день, прямо на стрельбище. Правда, выяснив подробность проникновения, отпустили восвояси.
Медленно тянулось время. Солнце взошло, и густая влажная жара постепенно просачивалась в развалины, изгоняя иллюзию ночной прохлады. Горячее душное марево заполнило колодец фундамента. Листья оливы лениво шелестели над головой.
Дмитрий, отстранено, словно со стороны поглядывал на товарищей. Прикидывал, сможет ли когда-то и он стать таким. Готовым в любой момент, не задумываясь пожертвовать собой, ради других. Например, таким, как недавно вернувшийся из иорданского плена Малыш Дамари. Его ранило в ногу и в голову во время операции в Иорданской долине, за линией границы. Видя, что он задерживает движение, подвергая опасности остальных, Дамари потребовал оставить его. Иорданцы пытали Малыша Дамари полгода, но он им не сказал ни слова.
Или таким, как погибший в операции "Кинерет" капитан из второй роты, по кличке Гулливер, спасший жизнь комбату в бою под Латруном, в сорок восьмом. Тогда во взводе осталось всего четыре невредимых бойца. Гулливер взял "брей" распихал по подсумкам оставшиеся обоймы и прикрывал взвод, пока уцелевшие и ходячие раненые ковыляли по дну вади, вынося тех, кто не мог идти.
Хотелось думать, что сможет. Однако где-то в подсознании промелькнула неприятная мысль о том, что сидя целым и сытым с оружием в руках, в окружении товарищей очень легко рассуждать о самопожертвовании. А вот когда товарищи валяются рядом, собирая с земли собственные кишки, а последние силы каплями уходят в красную от пролитой здесь за века крови землю, только тогда и будет ясно, какой ты фрукт.
К полудню Дмитрий и Берль с Линкором сменили наблюдателей. Щурясь от ослепительного солнечного света, Фридман вполз в приготовленное ночью углубление, обложенное камнями и укрытое сверху ветками сухого репейника. Рядом ящерицей юркнул на свою позицию Яки. Берль устроился поодаль.
Пока Линкор осматривал пулемет, Дмитрий огляделся. На сколько хватало глаз тянулись разнокалиберные холмы, покрытые сухой желто-рыжей травой. Кое-где зеленели одинокие приземистые деревья. Никаких признаков жизни не наблюдалось. Слева, метрах в ста выше по склону торчал большой дом, сложенный из каменных глыб. Там находился НП взводного.
Впереди, прямо под ними петляла едва заметная тропа. Дмитрий притянул к себе бинокль. Через окуляры все виделось как-то отстранено, словно на экране в кинотеатре.
Грязные комочки на боку далекого пригорка оказались овцами. Пастуха Дмитрий разглядеть не успел, Линкор отобрал бинокль, проворчав что-то об обнаглевших новобранцах.
В ослепительной безоблачной синеве неба кружила хищная птица, не то ястреб, не то орел.
Он снова глянул на тропу в ложбине, на желтые сухие склоны. Ни души…
Линкор продолжал пялиться в бинокль, а чем занимался Берль, Дмитрий не видел. Он принялся потихоньку обживаться. Устроил поудобнее винтовку, положил под руку флягу с водой. Ничего интересного на всем пространстве так и не происходило, и Дмитрий стал наблюдать за длинной толстой сороконожкой, переползавшей с одного камня на другой. Блестящая темно-коричневая зверюга выглядела диковинно: длиной сантиметров пятнадцать, конечностей – на глаз все сто.
Яки оторвался от бинокля, прополоскал рот, сплюнул и снова уткнулся в окуляры.
Ослепительный шар солнца карабкался в зенит. Легкий бриз изредка шевелил стебли сухой травы.
Зной висел в пространстве осязаемой горячей пеленой. Щекотал нос густой травяной запах.
Минуты набухали каплями воды и срывались в вечность. На холмах ровным счетом ничего не происходило. Белые глыбы известняка дышали накопленным жаром.
Часа через два ошалевший от скуки Дмитрий засек переползавшую с камня на камень черепаху.
Еще через час его сменил Шарабани. Дмитрий сполз обратно под тень дерева и расстегнул пуговицы на мокрой от пота гимнастерке.
Воды во фляге почти не осталось. Он вылил в рот последние капли и бросил флягу Берлю, возившемуся у канистры с водой. Тот озабочено покачал головой.
– Воды осталось не густо… Эй, сержант, сколько нам здесь сидеть?
Горелый приоткрыл один глаз:
– Сколько надо, столько и просидишь…
Берль от удивления раскрыл рот:
– Без воды в такую жару много не протянешь.
В другом углу завозился Буадана:
– Не боись, цадик. Все в руках божьих. Будешь исполнять заповеди, получишь воду.
Рот у Берля раскрылся еще шире.
Линкор хлопнул Узи по взмокшей спине:
– Кибуцник что-то говорил про колодец наверху в развалинах.
Берль утер потный лоб. Уселся, упершись спиной о дерево, и бросил Дмитрию ополовиненную флягу.
К вечеру жара немного спала, потянуло прохладным сквознячком. Темнота стремительно накрыла холмы, словно театральный занавес.
Глухо затарахтел телефон. Сержант, не глядя, нащупал трубку рукой покрытой шрамами и прижал к уху. Какое-то время Горелый слушал, затем два раза утвердительно буркнул и вернул трубку обратно в черную коробку телефона.
– Фридман, Берль! – сержант бросил в задремавшего Берля камешком, – Возьмите канистры, сходите наверх наберите воду. Услышу шум, пеняйте на себя.
– Мне через пять минут заступать, – сообщил Берль.
– Я схожу, – поднялся Адам.
– Пароль, кстати! – повысил голос сержант, – "Паприка", "Пильпель"! Все слышали?
– Чего за пароль такой, кулинарный? – Поинтересовался Двир.
– Арабы букву "п" не выговаривают, – пояснил кто-то.
Дмитрий взвалил на спину пустую канистру в специальной брезентовой обвязке, перехватил половчее винтовку и полез наверх.
Склон холма вырисовывался во тьме. Дмитрий пригнулся и пополз на четвереньках. Под ногами лежали обломки кирпичей.
– Пароль? – отчетливо прозвучал вопрос, подкрепленный щелчком предохранителя.
– Паприка! – пропыхтел в темноту Адам.
– Пильпель! – ответила темная фигура, поднявшаяся им навстречу из-за кустов. – За водой? Вон там в углу…
Боец показал на массивную каменную изгородь, загибавшуюся углом у противоположного склона, – Возьмите в доме ведро.
Дверной проем был занавешен одеялом. Дмитрий отодвинул полог и скользнул внутрь.
За одеялом царила тьма, лишь в центре комнаты метался тусклый голубоватый огонек таблетки сухого спирта, под консервной банкой.
Ослепительно полыхнул фонарь. Дмитрий заслонился было ладонью, но луч уже ушел вниз под ноги.
– А…, Фридман… – протянул из угла хрипловатый голос взводного. – Ведро в углу возьмите и не шуметь там!
Луч фонаря метнулся в угол, осветив моток веревки и брезентовое ведро.
Качнулись по закопчённым стенам тени. У импровизированного очага, выложенного булыжниками, Дмитрий вдруг разглядел лицо ротного… его-то каким ветром сюда занесло, мелькнула мысль.
С земли кто-то поднялся и надтреснутый голос протянул:
– Погодите, я покажу…
Фонарь снова вспыхнул, высветив бородатого проводника-кибуцника. Тот подобрал с земли ведро, смотал веревку и сообщил:
– Наливать вам здесь придется, чтоб на улице не шуметь, не булькать.
Они вышли наружу. Подойдя к изгороди кибуцник, крякнув с натуги, откатил в сторону круглый камень закрывавший отверстие в земле.
Дмитрий заглянул внутрь. Лунный свет отражался от маслянистой водяной глади, пахнуло сыростью и затхлостью. Адам поморщился.
Кибуцник только хмыкнул в бороду и прошептал:
– Пастухи эту воду все лето пьют и ничего.
Он сунул Адаму ведро:
– Черпай…
Тот сунул ведро в дыру и принялся травить веревку.
– Потише лей, все мимо!