Скобелев подошел к столику, уставленному красивыми безделицами: грешен, любил таскать их за собой. Здесь были шкатулка орехового дерева, сафьяновый бумажник… Рядом возвышался причудливой формы жбан с содовой водой и плавающими кусочками льда. Нацедив огромную кружку, Михаил Дмитриевич стал пить, при этом большой кадык его заходил на длинной шее с золотой цепочкой креста, а немного навыкате кроткие голубые глаза сладостно зажмурились. Опорожнив кружку, Скобелев поставил ее на серебряный поднос, вытер рукавом рубахи пот с высокого чистого лба и, достав английские духи, обильно надушил усы, неподстриженную бороду, похожую на растрепанный веер. Редкие волосы на голове не душил: от парижского парикмахера слышал, что от этого они выпадают, а пуще всего боялся облысеть, как отец.
Сразу двумя щетками Михаил Дмитриевич яростно, словно желая соскрести начавшуюся седину, расчесал негустые бакенбарды. Шумно булькая и отфыркиваясь, прополоскал рот, пуская фонтаны через широкие ноздри носа, с утиной бороздкой на кончике. А затем, разинув перед зеркалом рот, осмотрел зубы - нет, все еще крепки. Удовлетворенный этим осмотром, подумал, что здесь, в Журжево, есть очаровательное созданьице - румыночка лет восемнадцати, дочь аптекаря. Осиная талия, ножки Золушки! Притаившись, стоит у занавески окна, когда он проезжает мимо на коне. Надо бы произвести разведку, заглянуть в аптеку.
Михаил Дмитриевич опять опрыскал себя духами. На миг показалось, что стало прохладнее, но только на миг, и снова охватила волна зноя.
Он поглядел в окно, выходящее в вишневый сад. Жужжали пчелы. За обрывом, внизу, шагах в ста, бликами искрился на солнце синевато-серый Дунай, катил свои широкие волны мимо зеленых островов, словно бы верхушек потопленного леса. Виднелось плетение канатов высоких мачт застывших торговых судов. А на рущукской стороне - череда удаляющихся гор с редутами.
У ворот усадьбы какой-то, похожий на турка, мужчина, лет сорока, вел тихий разговор с его помощником по штабу - майором Рядовым. Кто бы это? "Турок" передал пакет с сургучными печатями. Майор распечатал конверт и стал внимательно читать бумагу. Что-то сказав незнакомцу, пошел один к дому.
- Михаил Дмитриевич! Нам, кажется, посчастливилось, - входя в комнату, воскликнул Радов. У него добродушное широкое лицо, но глаза под бровями с тонким золотистым гребнем проницательны и цепки. - С рекомендательным письмом от полковника Артамонова прибыл Константин Николаевич Фаврикодоров, в прошлом волонтер-севастополец, кавалер Георгия 4-й степени… В совершенстве владеет турецким языком… Полковник знает Фаврикодорова по Крымской кампании и ручается. На меня он сделал отрадное впечатление… Это как раз тот, кто нам необходим.
…В Кишиневе расположилась сейчас Главная квартира, а полковник Генерального штаба Артамонов ведал сетью разведчиков-разузнавачей, подбирал переводчиков, готовил проводников, накапливал сведения о неприятеле.
Только сегодня утром Скобелев говорил майору Радову, как хорошо было бы заслать от себя толкового лазутчика на ту сторону. Донесения из Рущука и Видина, поступившие на прошлой неделе от болгарина Енчо Георгиева, оставляли неясным, что происходит именно в Систово. Правда, голубь, присланный оттуда, принес под крылом немаловажные сведения, что на линии Никополь - Систово у турок одиннадцать батальонов, но сведения требовали уточнений. У зимницких казарм в полночь зажгли солому, дали знать Енчо, что голубь благополучно долетел.
Недавно собирал руководителей разведки помощник начальника штаба Действующей армии - вздорный пустомеля генерал Левицкий. Был там и Радов. Левицкий требовал:
- Постройте по всему берегу Дуная на высоких местах вышки для наблюдений за правым берегом… И чтобы ваши лазутчики подавали с той стороны сигналы.
Ума палата!
- Зовите севастопольца! - оживленно потребовал Скобелев, и его мгновенно утратившие кротость глаза выразили нетерпение. Он быстро надел белый китель, до того висевший на спинке стула.
На пороге появился невысокий, крепкого сложения мужчина, с карими спокойными глазами на смуглом лице, старательно зачесанными назад еще темными, но уже в проседи волосами и короткой, тоже седоватой бородкой. Мужчина браво щелкнул каблуками стоптанных, запыленных туфель.
- Волонтер греческого легиона его императорского величества Николая I - Фаврикодоров! - представился он, держа левую руку как-то неловко, не выпрямляя.
- Ох, голубчик, как вы нам надобны! Вот так! - генерал ребром ладони энергично провел по своему горлу, словно перерезая его. Он не выговаривал "р" и "л", поэтому у него получалось: "гоубчик". - Будем знакомы - Скобелев.
Крепко пожав небольшую сильную руку Фаврикодорова и не выпуская ее из своей, оглушил вопросом:
- В Систово на разведку пойдете?
Фаврикодоров ошеломленно молчал.
…Он родился в небольшом македонском городке Мирмекии в состоятельной семье. Получил неплохое образование. До двадцати лет разъезжал с отцом-торговцем по Турции и безукоризненно изучил турецкий язык, нравы, обычаи.
После Крымской войны остался в России, приняв ее подданство. Двадцать два года тихо и мирно прожил в Кишиневе, занимаясь бакалейной торговлей. Здесь женился на милой женщине Ольге, родились у них сыновья Иван да Михаил.
Как только началась эта война, Иван пошел добровольцем. Константин Николаевич тоже решил стать в строй, и никакие мольбы жены не смогли изменить его решение.
"Я должен, Оля", - только и твердил Константин Николаевич, считая, что его вполне могут использовать переводчиком. Быть рекрутом - поздновато, возраст не тот, да и рука…
- Стать шпионом? - с недоумением опросил сейчас Фаврикодоров этого молодого генерала. Лицо у Скобелева гладкое, с суховатой кожей, на ней ни морщинки, губы сочные.
- Пустые слова! - вспылил генерал, поглядев недобро. - Для институток! Быть лазутчиком русской армии стоит не меньшего, чем защищать севастопольские бастионы. И для старого солдата, смею заверить, почетно.
Фаврикодоров вдруг устыдился. Собственно, почему он так шарахнулся? Скорее всего, от неожиданности и, что скрывать, от вдруг возникшего страха. Ведь знал лучше других: турки сдерут кожу с живого, попадись он им в руки. Но, в конце концов, ему ли бояться смерти? Только вопрос: сумеет ли войти в роль? Попробует, раз очень надо! В детстве он с друзьями по улице устраивал дворовый цирк, и, кажется, не плохо. Что же, придется в годы преклонные записаться в лицедеи.
Выпрямившись и словно становясь во фронт, Фаврикодоров сказал:
- Сделаю все, что в моих силах! - будто бросился на бастион, не оглядываясь.
- Другого ответа и не ждал, - с облегчением произнес Скобелев, глаза его под широкими бровями подобрели. - Что такое? - кивнул он на левую руку Фаврикодорова.
- Ранен при Черной речке штуцерной пулей, выше локтя, навылет.
- Ясно, - с удовлетворением в голосе произнес генерал, - это нам не помеха, - и обратился к майору: - Петр Семенович, устрой Константина Николаевича на короткий отдых, заготовь ему пропуск для предъявления нашим аванпостам, выдай денег, а вечером мы поговорим о деталях операции.
- Деньги у меня есть свои, - поспешно и как-то даже испуганно заверил Фаврикодоров.
…Когда часа через два Радов возвратился, то застал Скобелева в превосходном настроении. Он определил это безошибочно, потому что генерал, как обычно в таких случаях, насвистывал пустенький романс, неведомо где услышанный, а глаза его, затененные длинными ресницами, стали синими:
Мадам, я вам сказать обязан:
Я не герой, я не герой,
Притом же я любовью связан
Совсем с другой, совсем с другой.
- Ну-с, определил нашего севастопольца? - весело спросил он Радова по-французски.
- Так точно!
- Сегодня я блондин, - объявил Скобелев и с силой шлепнул кулаком правой руки левую ладонь. Это означало, что у него действительно отменное расположение духа. - Сейчас пообедаем и будем чаировать. - Вообще-то, равнодушный к чаю, Михаил Дмитриевич знал, что Радов обожает сей напиток, и захотел сделать ему приятное.
Майор с готовностью согласился - любил эти трапезы, Михаил Дмитревич был интересным собеседником и большим мастером рассказывать пикантные истории.
- Круковский! - звучным вибрирующим голосом, словно окликал за версту, позвал своего денщика Скобелев.
Маленький, широкий в бедрах солдат вытянулся у двери, помаргивая почти белыми, серебрящимися ресницами. До войны был он поваром и при генерале состоял в этой же роли.
- Щи готовы? - грозно спросил Скобелев.
- Никак нет, звестно, мъясо сыровато, - заикаясь и предчувствуя бурю, ответил денщик.
- Я тебе дам "мъясо сыровато"! Что плечи распустил, стоишь, как мешок! Небось, очи только продрал? Вот залеплю лизуна!
Круковский попятился.
- Развел кагал! - бушевал Скобелев, подступая к солдату и действительно готовый дать ему затрещину. - К какому часу я приказал готовить обед? Перец достал?
Любил, чтобы в желудке "разорвалась бомба", хотя потом страдал от изжоги и желудочных болей.
Слезы обиды выступили у Круковокого на глазах. Ведь он старался, встал чуть свет, добыл говядину, хотя и жестковатую, но лучшую, какую можно здесь достать…
Неспроста другие денщики прозвали его "ночной совой"… И вот за все это генерал только попрекает…
Скобелев при виде жалкого лица Круковокого вдруг остыл. Потрепав покатое плечо солдата, примирительно сказал:
- Ну, ладно, ваше высокообезьянство! Не из чего сердиться, прости, погорячился. Иди, иди, - добродушно подтолкнул он Круковокого в спину, - заканчивай, голубчик, свое дело.