У Фабиолы были три служанки-невольницы. Все они были разных национальностей и куплены за большую цену, ибо, помимо красоты, они обладали еще и различными талантами. Одна была чернокожая африканка, с красивыми и тонкими чертами лица, характерными для эфиопов и нумидийцев. Она слыла за знахарку, изучившую свойства различных растений и умевшую составить целительные лекарства и сильнодействующие яды. Ее звали Афра. Другую звали Граей (она была из Греции). Грая отличалась необыкновенным изяществом речи и была мастерица шить платья, причесывать и одевать свою госпожу. Третья - Сира, родом из Сирии, великолепно вышивала и была чрезвычайно старательна в исполнении возлагаемых на нее обязанностей. Она отличалась кротостью нрава, была молчалива, беспрекословно исполняла приказания и работала до изнеможения. Афра и Грая старались всячески угодить своей госпоже и потому бессовестно ей льстили.
- Как бы я была счастлива, милая госпожа, - сказала Афра Фабиоле, глядя на нее с подобострастием, - если бы могла быть нынче в триклинии и видеть, как ты войдешь и как залюбуются все гости на твою дивную красоту и на твой ослепительный цвет лица. Это притирание идеально; правду сказать мне пришлось изрядно потрудиться, составляя его.
- А я, так и думать не смею, - подхватила хитрая Грая, - о такой чести. Я буду счастлива, если мне удастся выглянуть из дверей и полюбоваться на твое новое платье, привезенное недавно из Азии. Надо признаться, что если ткань богата и красива, то и покрой не уступит ей. Мне пришлось работать всю ночь, чтобы платье тебе понравилось.
- А ты, Сира, чего желаешь и что ты нынче сделала, чем могла бы похвастаться?
- Мне нечего желать, благородная госпожа, я думаю, что только исполнила свои обязанности.
Этот простой, сдержанный ответ не понравился избалованной, привыкшей к лести девушке, в которой гордость патрицианки соединилась с тщеславием, обычным у красавиц.
- От тебя редко услышишь приятное слово, - сказала Фабиола с досадой.
- Что тебе слова бедной рабыни, богатой и знатной патрицианке, привыкшей слушать только льстивые речи знатнейших лиц города! Ты должна презирать наши похвалы - похвалы невольниц.
Фабиола дивилась, слушая Сиру. Что за рассуждения у рабыни? Разве она могла чувствовать, думать, судить? Как смела она высказывать свое мнение?
- Неужели я должна опять повторять тебе, - гордо сказала Фабиола, - что ты моя собственность, что я купила тебя за деньги и заплатила за тебя очень дорого для того, чтобы ты служила мне и делала то, что мне вздумается. Я имею такое же право на твой язык, как на твой труд, и если мне хочется, чтобы ты хвалила меня и льстила мне, то ты должна будешь это делать. Что мне за дело, хочешь ли ты этого или нет? Даже смешно! Невольница, рабыня вообразила себе, что она может иметь волю! Да знаешь ли ты, что самая жизнь твоя принадлежит мне?
- Это правда, - возразила Сира спокойно и с достоинством, - моя жизнь принадлежит тебе, точно так же, как мои силы, мое тело, мои труды, словом, как все то, что кончается с жизнью. За это ты заплатила, я твоя собственность; но у меня остается другое сокровище, которого не купить за все золото императоров, которого никакая цепь рабства сковать не может.
- Что же это за сокровище, скажи, пожалуйста? - спросила Фабиола не без иронии.
- Моя душа.
- Душа? - повторила Фабиола с недоумением, ибо до сей минуты она никогда не слыхала, чтобы невольница могла вообразить, что у нее есть бессмертная душа. - Что ты понимаешь под этим словом?
- Я не умею выражаться, как люди ученые, как философы, - отвечала Сира, - но я понимаю под этим словом мое внутреннее чувство, мою совесть, мое убеждение в том, что я имею право на лучшую жизнь, чем эта, на лучший мир, чем этот. Во мне, я верю, живет тот бессмертный дух, который не умрет с моим телом. Мое внутреннее чувство заставляет меня гнушаться всего низкого и презренного, ненавидеть лесть, ложь и всякое лицемерие.
Две другие невольницы слушали, но не понимали слов Сиры; они стояли неподвижно, пораженные дерзостью их подруги, смело высказывавшей свои мысли. Фабиола была удивлена, но гордость ее проснулась, и она раздраженно воскликнула:
- Где это ты наслушалась таких глупостей? Кто это научил тебя такому красноречию? Что касается меня, то я много училась и пришла к убеждению, что все эти бредни о каком-то другом, заоблачном мире - только выдумка поэтов и философов. Я презираю эти сказки! Неужели ты, необразованная рабыня, воображаешь, что можешь знать больше, чем я, твоя госпожа? Или ты вообразила, что когда умрешь и тело твое будет брошено в общую могилу вместе с телами других рабов, то ты переживешь жизнь твоего тела, забудешь, чем ты была, что у тебя останется еще какая-то другая жизнь, воля и свобода!
- Я не умру вся, как говорит ваш поэт: "Я не весь умру" (Гораций), - сказала Сира с воодушевлением, которое опять удивило Фабиолу. - Я верю, что наступит день, когда мертвые восстанут, и я не буду тогда, как теперь, твоей рабыней, но человеком свободным, равным тебе; эта надежда живет в моем сердце.
- Безумные фантазии, свойственные жителям Востока, они только отвлекают тебя от твоих обязанностей. Из какой школы философии ты их почерпнула? Я никогда не читала ни о чем подобном ни в греческих, ни в латинских книгах.
- Я училась в школе моей родины, в той школе, где не различают грека и варвара, человека свободного и раба.
- Как? - возмущенно воскликнула Фабиола, - ты уже недовольна тем, что воображаешь себя свободною после смерти, ты еще осмеливаешься теперь, в этой жизни, считать себя равною мне!? Пожалуй еще ты думаешь, что ты выше меня? Ну, говори немедленно и без уверток; да или нет? Считаешь ли ты себя равною мне?
Фабиола приподнялась на своей кушетке, и, снедаемая досадой и недоумением, пристально смотрела на Сиру.
- Ты выше меня по происхождению, по богатству, по образованию, по красоте, по уму, но если я должна сказать истинную правду...
Сира умолкла и, казалось, колебалась, но Фабиола повелительно взглянула на нее, и она продолжала:
- Суди сама, кого я могу считать нравственно ниже: богатую ли патрицианку, которая сама признается, что жизнь ее окончится также, как жизнь любого животного, или бедную невольницу, которая верит, что дух ее после смерти будет жив и вознесется к Богу.
Глаза Фабиолы засверкали, гнев овладел ею. Она чувствовала, что первый раз в жизни получила урок, была унижена, и кем же? - рабыней! Она схватила свой кинжал и бросила его в Сиру. Кинжал впился в руку Сиры и из глубокой раны заструилась кровь. Сира заплакала от боли. В ту же минуту Фабиола опомнилась. Ей стало стыдно - стыдно перед невольницами и перед самой собою; но она была избалована, надменна, она не научилась видеть в рабыне человека, существо разумное и ей равное, и потому, стыдясь внутренне, не могла не оценить низости своего поступка. Ей стало жаль Сиру, как было бы жаль раненую собаку, и она обратилась к ней почти ласково:
- Поди и скажи Евфросинии, чтоб она перевязала твою руку. Я не хотела тебя так больно ранить. Но постой, я хочу заплатить тебе за мою вспыльчивость.
Она взяла со стола дорогое кольцо и дала его Сире.
- Возьми его, - сказала она, - сегодня можешь не заниматься работой.
Совесть Фабиолы успокоилась; она считала, что подарком можно загладить всякое оскорбление.
На следующее воскресенье в христианской часовне между вкладами в пользу бедных появилось изумрудное кольцо; старый священник Поликарп подумал, что какая-нибудь богатая патрицианка, исповедывавшая втайне христианскую веру, пожертвовала его...
Во время сцены, происходившей в комнате Фабиолы, туда незаметно вошла молодая гостья. В покоях римлянок двери очень часто заменялись дорогими занавесками, так что гостья могла войти незамеченной, тем более в ту минуту, когда Фабиола, разгневавшись, ранила свою невольницу.
Когда Сира повернулась, чтобы выйти из комнаты, она почти испугалась, увидев на красном фоне занавесок бледную, неподвижную фигуру молодой девушки, которая была ей знакома. Эту девушку звали Агнией; ей было не более 14 лет. Она была одета в простое белое платье, лишенное всяких украшений. Лицо се выражало кротость и ясность, глаза ее походили на глаза голубки, да и вся она напоминала собой голубку.
Агния была единственной дочерью богатых и знатных людей и доводилась двоюродною сестрой Фабиоле. Несмотря на разницу лет, Фабиола нежно любила ее. Мы уже сказали, что Фабиола была властной и высокомерной. Только два лица могли укротить ее нрав: Евфросиния и Агния. Фабиола принадлежала к числу тех женщин, которые не умеют любить вполовину и, полюбив раз, любят всем сердцем и готовы сделать все для любимого человека.
- Дожидайся меня в прихожей, - шепнула Агния проходившей мимо Сире.
- Как это мило с твоей стороны! Спасибо, что ты зашла, - сказала Фабиола Агнии, - ты останешься ужинать с нами. Отец пригласил двух приезжих иностранцев, и я должна принять их. Один из гостей мне любопытен. Это Фульвий, о богатстве, уме и талантах которого кричит весь Рим, хоть никто точно не знает, кто он и откуда к нам появился.
- Не благодари меня, милая Фабиола, - ответила ей Агния, - я сама рада, когда родные отпускают меня к тебе.
- А ты, как и всегда, одета в белое, - сказала Фабиола, осматривая Агнию, - и опять без серег, без колец и без ожерелья! Ты похожа на весталку или на невесту. Но что это? - не крикнула вдруг Фабиола, что это за пятно? Это кровь! Иди переоденься; я сейчас прикажу дать тебе одну из моих накидок. Ни за что, - сказала Агния, - правда, это кровь, и кровь бедной невольницы, но в моих глазах она благороднее и чище моей и твоей крови.