Командир батареи, старший лейтенант лет тридцати, встретил с веселым дружелюбием и приказал немедленно устроить прибывшему помывку с полным переобмундированием. Все лейтенантское сжечь.
248-я стрелковая бригада дышала на ладан. Почему, при полном развале, взяли еще одного офицера? То, что с одного пепелища попал на другое, нисколько не огорчило. Теперь я командир огневого взвода! На плечах артиллерийские погоны - подарок комбата! Вернулась радость, а с нею и озорной стиль "на публику". Смутила необходимость ездить верхом - батарея на конной тяге. Последний раз сидел в седле в пятилетнем возрасте впереди мамы.
Лошади оказались покладистыми.
В начавшемся наступлении бригада шла вторым эшелоном. Батарея ни разу не стреляла. Хоть и страшновато, но хотелось бы испытать себя. Увы, наступление превратилось в повальное бегство. Что оставалось делать беспомощной бригаде, когда на нее вышли немецкие танки? Пехота, понимая, что на дороге остановят, уходила по лесу. Туда заградотряды, опасаясь "случайной" пули, не совались.
Минометные запряжки вынужденно отходили по дороге, и батарея уперлась в заградотряд из пограничников. Комбат оробел, а я с наслаждением так наорал на впервые увиденных на войне чекистов, что те растерялись. Перемежая окопную ругань с редкими обычными словами, приказал "зеленым фуражкам" немедленно очистить дорогу, поскольку они мешают занять огневую позицию. А минометчиков больше и у каждого карабин наготове!
Внезапно позади прозвучало: разрыв-выстрел!.. разрыв!-выстрел... Оглянувшись, увидел на отдаленной горочке немецкий танк километрах в полутора. Развернулся к пограничникам доскандалить - на дороге никого!
Задергались минометчики, и я приказал трогаться. Комбат почему-то не проронил ни слова, и я, распоясавшись, весело пропел ездовым:
- Шире ша-а-аг!
На конной тяге (так нас выучили в училище) команды подаются по-кавалерийски, нараспев. Лошади не могут выполнять команды резко - нужна плавность.
Позже по карте определили, что за куцый декабрьский световой день батарея отмахала в тыл километров 30-35!
Комбат, найдя в брошенном доме патефон, веселился, заводя один и тот же разудалый фокстрот:
- Во музыка! Как раз про наш драп!
На следующий день отход продолжился, хотя немцы не нажимали. В случае чего первый удар должен принять на себя заслон. В него почему-то поставили мой взвод. "В четвертый раз замыкающим. Сколько можно?" Каким образом два полковых миномета смогут заменить более необходимые для заслона пулеметы и противотанковые пушки, было непонятно.
С незнакомым начальством пререкаться не стал - "чуял", что никто на нас наступать не собирается, а ужин уже готов. Не успел поднести ложку ко рту, как закричали, что "какие-то движутся, не фрицы ли?!".
Со стороны леса по снегу тянулась вереница нагруженных скарбом местных жителей. Посчитав, что войска ушли, жители из оврагов возвращались по домам.
Новый, 1944 год встретил в компании развеселых офицеров. Бригаду должны были вот-вот расформировать, и все надеялись отправиться в тыл. Появились хохочущие девки, но мне ничего не досталось, как ни старался, - судьба оберегла. Все, кому "досталось", попали во главе с комбатом в венерический шлейф вермахта. По слухам, офицеры, подцепившие соответствующие болезни, подлежали чуть ли не суду трибунала, как "умышленно нанесшие себе вред, с целью уклонения от участия в боевых действиях".
Комбат, растеряв жизнерадостность, исчез. 248-я стрелковая бригада приказала долго жить. Я очутился среди незнакомых командиров, оказавшихся в одночасье не у дел. Нас, не отправляя в тыл, зачислили в резерв, поставили на довольствие. В ожидавшемся наступлении возмещать потери проще теми, кто рядом, чем дожидаться из запасных полков.
Началось наступление. Безместным выдали сухой паек и продиктовали маршрут за ушедшими вперед войсками. Пометавшись, пристроился к пятерым несуетливым офицерам, державшимся особняком. Помогли две бутыли самогона. Догадался обменять на них доставшиеся из имущества бригады новые армейские ботинки.
Шаг за шагом, километр за километром. Где пешком, где на попутных. Малорасположенные к навязавшемуся пацану два капитана, два старших и один лейтенант стали оттаивать. Бутыли помогли. Закусили, закурили, заговорили - все стало проще.
Самый старший, сорокалетний капитан, оказавшийся не впервые в подобной передряге, держался вожаком. Выглядел угрюмо: без конца болтаться без должности - омрачнеешь. Развивающееся наступление обнадеживало: освободятся места.
Паек съеден. Офицеры перешли на "бабушкин аттестат", начали побираться. Искать не просто ночлег, а с кормежкой. Вожак знал дело. Хаты выбирал по виду и чтобы не богатая и не бедная.
- В богатой, - учил капитан, - от жадности поесть дадут кое-как. В бедной сами голодные. В средней и накормят и поднесут.
На ночлег вставали по одному. Меньше обуза хозяевам - сытее постояльцу. Утром завтрак. На ночь ужин. А днем? По прифронтовым понятиям, курица, отошедшая от насеста на метр, - законная добыча. Но на неистовый крик выскакивали хозяева, и офицерам приходилось давать деру. Кур взял на себя самый младший.
Проход через село - несколько кур с собой. Кто рискнет обвинить в мародерстве вооруженных офицеров?
О войне не говорили. Иногда прорывалось что-нибудь о 41-м или 42-м...
Я их понимал. Они вспоминали светлую довоенную жизнь. Выпивка и женщины ("бабы!"). От нескончаемой сальной похвальбы брала тоска и становилось тошно.
Раза два объявлялся большой привал и "боевая пятерка" (как они себя называли) на два-три дня растворялась. Наступал отдых. Темные деревенские девки были скучны. Помня мученья загульных офицеров, шарахался от редких женских заигрываний.
Наступление продолжалось. Тащился следом офицерский резерв, отмечаясь в назначенных пунктах. Брела и "пятерка" с шестым - приблудным. Впереди город Славута - последняя отметка. Там, как предупредили, будут выданы направления на освободившиеся должности. Остался один переход, когда хозяева пяти хат сказали о своих ночлежниках:
- Ушел затемно.
Не удивился. Стало легко... Они меня видели насквозь. Вспоминаю их с благодарностью. Научили выживать между небом и землей и - верить в себя.
Глава 13
В Славуте вакансий в батареях "сто двадцатых" не оказалось. Определили в резерв 989-го полка 226-й дивизии, назначив оперативным дежурным по штабу полка. Было неожиданно, ново и очень интересно. Донесения с поля боя принимал первым. Связные находили меня по красной повязке с буквами "ОД". Мгновенно передавал донесения адресатам. Чаще всего начальнику штаба.
Трепетность перед штабной романтикой и судьбоносными полковыми решениями скоро выветрилась от бестолковщины, нервотрепки и бесконечной ругани между начальниками.
Полк никак не мог зацепиться за окраину города Шепетовка. Штаб извелся, ища виноватых. Я недоумевал: разумно ли руководить боем батальона за двадцать километров по телефону? Командир полка воевал именно так.
Командир дивизии полковник Петренко на передний край не ехал, а хватал микрофон рации. От мата дрожали стекла в двойных рамах. Здоровенного мужика (папаха делала его под потолок) боялись все - от офицеров до повозочных. Чем-либо не угодивший мог запросто схлопотать по физиономии. Дивизия была заражена мордобоем.
Побывал у полковых минометчиков. Подышал воздухом огневой позиции. Комбат - странного вида грузин - носил танкошлем. Наскочивший на батарею Петренко походя обругал комбата:
- Ты когда свой презерватив с головы снимешь?!
Началось наступление. "Получи сухой паек и маршрут: 150 километров до города Збараж". Во вторую одиссею отправился в одиночку. Теперь был опытен, прошел хорошую школу, в меру осторожен, в меру нагл. Идти предстояло по чужой земле. Галиция - бывшая Австро-Венгрия, бывшая Польша и недавняя колония Третьего рейха, полтора года побывала в СССР, что не породило симпатии к Советам. Единственная пехотная дивизия в вермахте из украинцев называлась "Галичина". Жители по-русски почти не понимали. Два языка: западный украинский и польский. И еще - оккупационный жаргон вермахта.
На развилках дорог и у околиц стояли католические распятия. В горницах среди собранных (как и в наших деревнях) под одной рамкой семейных фотографий - портреты парней в чужой польской военной форме.
Вспомнилась недавняя заметка в армейской газете. Фронт стоял неподалеку от границы 1939 года. Разъяснялось, что разговоры о том, что дальше старой границы идти воевать не надо, поскольку с выходом на нее Красная Армия задачу изгнания захватчиков выполнит, являются неправильными. Если б не газета, о двух границах - старой (до 39-го года) и новой - никогда бы и не задумался. Разговоров об этом не слыхал... Но, выходит, они были?
Наступление развивалось. Передовые части ушли вперед. Армейские базы и склады еще раскачивались. В разрыве оказалась обширная, пустая от войск и властей территория Восточной Галиции. Здесь при полном беззаконии существовала своеобразная, иногда опасная многолюдная жизнь.
Задним числом испугаюсь своего бесстрашия - собственной глупости. Одинокий лейтенант РККА ("эркаковец") вполне мог для чего-нибудь (форма, оружие, документы) пригодиться - "аковцам" (повстанцы-поляки Армии Крайовой), бандеровцам (повстанцы-украинцы УПА), советским дезертирам, беглым военнопленным немцам и венграм, бродячим "партизанам" всех мастей и оттенков, почему-то осевшим не в немецком, а в нашему тылу.
Прокатился колобком сквозь эту вольницу - сыто и почти все время пьяно. С женщинами встреч не было - судьба оберегала. Как-то ночью подложили мне, спящему, одну голую и наутро веселились над моим испугом.