- А разве я вам отказываю в помощи? Нужно будет помочь, - помогу, но сами-то вы тоже думайте о чем-нибудь.
Маленькие глаза старосты повеселели.
- Так я обдумаю план, дам вам на утверждение…
- Хорошо, хорошо, только не слишком долго обдумывайте… Помните, четыре дня. И с этим мальчишкой… Виновники должны найтись, должны, иначе отвечать будете вы. На это я вам тоже даю четыре дня!
Он отвернулся к окну. За стеклами бесновалась вьюга, кружился снег. Гаплик понял, что аудиенция окончена. Он низко поклонился квадратной спине капитана и вышел.
Только на улице он решился надеть шапку. Он шел, втянув голову в плечи, и безнадежно думал о том, как распорядиться, чтобы, наконец, выжать хлеб из упрямой деревни. В снежном омуте он едва не наткнулся на идущего навстречу человека. Внезапно очнувшись от назойливых мыслей, Гаплик испуганно отскочил. Седой старик внимательно вгляделся в него и, узнав, демонстративно сплюнул, сворачивая с дороги к избам.
* * *
Гаплик торопливо добрался до дому, вытащил из ящика бумаги и, согнувшись над столом, принялся писать проект приказа. Он перегибал голову то на правую, то на левую сторону, чиркал, перечеркивал, вздыхал. Ему мешал шумящий за окнами ветер, назойливое воспоминание о строгом голосе капитана и не менее страшное воспоминание о лицах здешних крестьян. Он потел, тер свою лысую голову. Он должен, наконец, сломить сопротивление деревни. Это его последняя ставка.
А деревня лежала тихая, молчаливая, в тучах подгоняемого ветром снега. Люди сидели по домам, слушая, как воет ветер за окнами. Только старого Евдокима Охабко так замучило одиночество, что он, не глядя на вьюгу, собрался к соседям. Сопротивляясь беснующемуся ветру, он пробрался вдоль плетня и долго отряхал перед порогом снег с ног. Евдоким постучал в дверь и, не ожидая ответа, открыл дверь в избу. На него взглянули три пары остановившихся от ужаса глаз.
- Как живете?
Малючиха ловила губами воздух. Ее сердце бешено колотилось.
- Это вы, дед Евдоким?
- Не видите что ли, что я? Чего это вы так перепугались?
Она не ответила. Старик остановился, опираясь на палку.
- Садиться не приглашаешь? Новые порядки заводите, а?
- Лучше у нас не садиться, лучше к нам и не заходить вовсе, - сказала она тихо.
- Почему же так?
Она пожала плечами. Старик махнул рукой и сел на скамью под окном.
- Да ты, Галя, одурела, что ли? Что вы так сидите? Где Мишка?
Маленькая Зина вдруг разревелась во весь голос.
- А ты чего?
- Тихо, Зина, не плачь, - сурово сказала мать.
Евдоким почесал голову.
- Метель такая, что просто страх, изба трещит, скучно одному сидеть… Дай, думаю, к соседям зайду…
- Соседи-то мы, дедушка, сейчас такие… - вздохнула Малючиха.
Он оперся подбородком на скрещенные на палке руки, и на нее внимательно взглянули из-под нависших бровей серые глаза.
- Да что, у вас случилось что-нибудь, что ли? Где это у вас Мишка бродит в такую вьюгу?
- Нет Мишки, дедушка…
- Как нет? Куда же он пошел?
- Никуда он не пошел… Застрелили у нас немцы Мишку нынче ночью.
Седая голова вздрогнула.
- Застрелили Мишку? Что ты говоришь, женщина?
Она до хруста заломила руки.
- Слышите ведь… Пошел отнести Олене хлеба в сарай, они его и застрелили…
В серых глазах старика она прочла вопрос.
- Нет, немцам я его не оставила, нет… Вытащила из рва, на собственной спине домой приволокла… Мы его похоронили так, что никто теперь не найдет…
- А они знают, кто?
- Откуда им знать? Убили, да и бросили в ров, как собаку… Теперь, наверно, искать будут, но пока все тихо. Когда вы постучали, я уж думала - идут.
Он покачал головой.
- Так оно, значит… Сколько народу пропадает… Детишек… А ты, Сашко, запомни это, хорошенько запомни…
Мальчик молча кивнул головой.
- Придет отец, придут другие, чтобы ты все рассказал, все…
- Что они, сами не знают? - сухо спросила женщина.
- Знать-то они знают… Ну, а все-таки, одно к одному прибавляется, одно за другим… Платон раньше за других им мстил, а теперь придется и за своего сына отомстить…
- Все равно… - тихо сказала Малючиха.
- Конечно, конечно, все равно… А все-таки сын - это сын. Вот моего они в восемнадцатом году убили… Все я им помню, а уже это пуще всего. Все-таки, чем ближе к сердцу, тем больней. Остался я, как старый сухарь, никому ни к чему… А так и внучата бы были, и в избе веселей…
- Внучат у вас целая деревня, дедушка.
- Оно, конечно, в роде и так, а все же родные дело другое…
- В рельсу бьют, собрание…
Малючиха побледнела.
- Не иначе, как о Мишке допрашивать будут…
Старик махнул рукой.
Удары в рельсу продолжались, она звенела, как колокол.
- Что ж, надо собираться, не то придут выгонять, - пойдем, дедушка?
- Ничего не поделаешь, пойдем, - он встал, тяжело опираясь на палку.
- А ты, Сашко, никуда не ходи, смотри за Зиной. Как только кончится, я прибегу.
Они медленно брели по дороге в клубах мелкого снега, кружащегося в воздухе. По обеим сторонам улицы открывались двери изб, на дорогу выходили женщины, девушки, старики.
- Не знаете, что там такое?
- Откуда мне знать? Ровно столько знаю, что и вы. Слышу, барабанят в рельсу, вот и все.
- Господи, и что только будет? - тяжело вздохнула какая-то женщина.
- А ты не стони, - сурово ответила, проходя мимо, Федосия Кравчук. - Еще и не знаешь что и как, а уж застонала…
- Да ведь, милая ты моя, уж добра не будет…
- А ты от них добра захотела? Тоже! Столько добра от них видели, что только и жди добра…
- В том все и дело…
- А раньше времени вздыхать нечего. И раньше нечего, и после нечего, - сказала Федосия. Никто не ответил. Все знали, откуда появились жесткие линии в углах ее губ. Кто-кто, а она каждому имела право ответить, что не время стонать. Она-то не стонала.
* * *
Из клубов снега появлялись темные, закутанные фигуры. Народ со всех сторон собирался в школу. Так они привыкли называть это место.
Здание было просторное, с высокими потолками, с белыми кафельными печами. Комнаты были большие, веселые. Только школы здесь уже не было. Столы и скамьи немцы изрубили на топливо, сорвали со стен карты, разбили шкафчик с наглядными пособиями, изорвали картины и портреты. Большой школьный зал дышал пустотой и холодом. Народ сходился сюда, до краев наполняя его серой толпой одетых в темное стариков и женщин.
Одна Малаша Вышнева стояла в стороне. Словно невидимая граница, которой никто не решался переступить, отделяла ее от толпы. Смертельно бледная, она стояла у стены, безумными глазами глядя в одну точку.
Гаплик сидел за маленьким столиком на уцелевшем возвышении. Зевающий фельдфебель водил равнодушными глазами по собравшимся.
- Все здесь? - спросил Гаплик, приподымая из-за стола свое длинное, худое тело. Маленькая, лысая голова заколебалась на длинной шее.
- Все, - пробормотал кто-то у дверей. Староста собрал со стола бумаги, потом положил их зачем-то обратно, перелистывая слегка дрожащими руками.
- Чего-то боится, плешивый, - прошептал кто-то в толпе.
- Как же ему не бояться, знает, небось, придут наши, они с него живьем шкуру сдерут…
- А не то мы его сами еще раньше так отделаем, что больше не захочется старостой быть!
- Молчать! Что за разговоры! Собрание началось! - рассердился Гаплик, обводя глазами толпу.
- Не видно, чтоб началось, - пробормотал Евдоким.
- Да что ты! Господин староста изволил прибыть, барин его тоже тут, чего же тебе еще надо? - удивился кто-то.
- Молчать! - не своим голосом заорал Гаплик. - Сколько раз говорить! Что за перешептыванья?
- Тихо, бабы, тихо, чего он будет орать, - энергично вытирая нос, вмешалась Терпилиха.
Гаплик несколько раз откашлялся, поднял к глазам листок бумаги, вынул из кармана очки в проволочной оправе, надел их на нос.
- Ого…
- По бумажке читать будет…
- Новый указ, видать…
Староста еще раз откашлялся и тонким, пискливым голосом начал:
"До сих пор еще жители не внесли назначенного им натурального налога, то есть хлеба".
По толпе пронесся ропот и тотчас смолк.
"Предупреждаю, что срок сдачи налога натурой, то есть хлебом, по ранее объявленным нормам, кончается в течение трех дней с объявления настоящего постановления".
Снова раздался ропот.
"Кто в точение трех дней не исполнит своего долга по отношению к германской армии, будет приговорен…"
На мгновение он оборвал. Взгляд из-под очков торжествующе окинул толпу. Наконец-то водворилась полная тишина и все глаза были устремлены на его губы.
"Будет приговорен, согласно предписаниям о невыполнении распоряжений властей, саботаже, активном и пассивном сопротивлении…"
- Знаем, знаем, - громко сказал вдруг кто-то подчеркнуто спокойным, пренебрежительным тоном. Фельдфебель приподнялся из-за стола и стал усиленно всматриваться в угол, откуда донесся голос. Но там все стояли спокойно, не сводя глаз со старосты.
"Будет приговорен, - Гаплик повысил голос и словно захлебывался от радости, - будет приговорен к смертной казни".
- Все слышали?
- Все, - отвечал кто-то из толпы.
- Все поняли?
- Поняли, еще как поняли, - сказала Терпилиха, стоящая у самого стола. - Поняли, как надо.
Гаплик подозрительно взглянул на нее. Но она смотрела ему прямо в глаза, спокойно, с серьезным и строгим лицом.
- Ну, когда так, хорошо…