- Что же после драки кулаками махать? Ну признаю, поступила я глупо. Если хочешь, почтительно прошу извинения. - В ее голосе чувствовалась ирония, но во взгляде сквозила боль. - Впрочем, и зачитала-то я всего две-три фразы. - Чабе стало особенно не по себе, когда девушка сообщила, что это были за фразы, но он сдержался, сжав пальцы в кулаки. - Эта жаба начала интересоваться, как у нас с тобой обстоят дела, то есть занимаемся ли мы любовью. - Она покраснела, но все-таки решила быть откровенной до конца. - Мне захотелось ее укусить, и я сказала, что мы ею занимаемся. И уже давно. Она вся так и задрожала, разволновалась, стала расспрашивать, как это выглядит, что я при этом чувствую, приятно ли мне, и так далее, но, видит бог, я ей ничего не ответила, только заметила, что она все сама узнает, когда вырастет. - Она пожала плечами: - Вот уж никак не думала, что эта жаба тут же помчится к тетушке Милице и возникнет целое дело. Без моего ведома обыскали мой шкаф, изъяли письмо. Потом меня допрашивали. Сперва я ревела, негодовала, зачем забрали мое письмо, потом назвала их грязными завистливыми старухами. Собственно говоря, я и сама не помню, как их обзывала. - Она задумчиво посмотрела на затягивающееся тучами небо. - Но я точно помню, что назвала Милицу поповской блудницей.
Гнев у Чабы постепенно рассеялся. Ему уже стало жалко девушку. Он вдруг представил себе отталкивающий в своей леденящей холодности кабинет директрисы, обтянутый кожей скелет тетушки Милицы и уязвленную Анди, стоящую перед ней. Сожаление сменилось у него возмущением.
- Гнилье! - обозленно произнес он. - А отец что сказал?
- Он не знает. Боюсь ему даже заикаться.
- Я потом сам расскажу.
Девушке это пришлось явно по душе. Теперь, чувствуя себя в безопасности за широкой спиной Чабы, она уже не боялась.
- Благодарю, но я сообщу ему сама.
- Когда? Насколько известно, завтра они вместе с моим отцом уезжают в Австрию.
- Скажу сегодня вечером. Надо сказать, я даже рада, что ушла из лицея. Поступлю в пансион к Силади. Почему я должна жить в общежитии, правда?
- Оставайся здесь.
- Думаешь, не осталась бы? Скажи только слово, и останусь.
Юноша опрокинулся навзничь.
- Боже!.. - произнес он. - Если бы ты могла остаться здесь!
- Тебе действительно так хочется? - Она наклонилась над ним и поцеловала его в губы.
Домой она вернулась после обеда. Отец уже обо всем знал. На его письменном столе лежало письмо директрисы. Случившееся застало врасплох Гезу Берната - письмо он прочитал трижды. Его отнюдь не радовало, что Андреа придется продолжить учебу в другой гимназии. Все содержавшееся в письме директрисы он принял за чистую правду - и пощечину Кати Папаи, и "грубые, грязные" выражения Андреа, которые "не выдержит никакая типографская краска". Однако он усомнился в том, что она находится в любовной связи с автором прилагаемого письма, студентом из Четени Чабой Хайду. "Я обнаружила улику, неопровержимо доказывающую, что Ваша дочь погрязла в грехе и ведет образ жизни, несовместимый с уставом и строгими предписаниями лицея". Далее шли фразы, подчеркнутые красными чернилами: "Дорогая, я с нетерпением жду момента, когда снова могу быть с тобой. Мы с утра до вечера будем заниматься тем... словом, этим. Ты знаешь, о чем я думаю, правда?", однако они отнюдь не свидетельствовали о грехопадении Андреа.
- Чепуха, - пробормотал он, кинув письмо на стол. - Но мы потом увидим.
Андреа поцеловала отца. В глаза ей сразу бросилось письмо на столе.
- Можно посмотреть? - поинтересовалась она.
- Адресовано не тебе, но можно.
Она взяла письмо, молча его прочитала.
- Именно так все и было, - подтвердила она.
Бернат откинулся на спинку кресла, набил трубку, закурил.
- Так все это правда? - спросил он.
Девушка взглянула на отца и неожиданно поняла по его глазам, о чем он думает.
- Пока я девушка, - тихо произнесла она. - А все остальное правда. Хотелось бы, чтобы ты мне верил.
Бернат выглянул в окно. На улице моросил дождь, небо было затянуто свинцовыми тучами.
- Я верю, - проговорил он. - Но случившемуся не рад. Я всегда старался относиться к твоим проблемам с пониманием. Когда ты была права, я соглашался. Но, по-моему, на сей раз ты оказалась не права. - Он вынул изо рта трубку, расковырял тлеющий табак, искоса поглядывая на мрачно наблюдавшую за ним девушку. - Я тебя еще ни разу и пальцем не касался. Даже если ты того заслуживала. Как же ты дошла до жизни такой, что дала пощечину другому человеку?
- Она доносила! - Лицо девушки горело возмущением. - Шпионила, неужели не понятно?
- Пусть так, - ответил отец. - У тебя нет оснований жаловаться, что я тебя учил пресмыкательству. Однако подобное поведение считаю отвратительным и грязным. Насколько известно, Кати Папаи - существо слабое. Так ведь? - Андреа кивнула. - Ударить более слабого... Удивительное дело... - Он видел, что глаза дочери заволокло слезами, но это его не тронуло. - Я, разумеется, не знаю, как другие, но сам считаю нетактичным копаться в любовных делах посторонних. Откровенно говоря, это твое качество меня поразило. Многое мне понятно: и твое волнение, и допущенная грубость по отношению к директрисе Милице. Этого я не одобряю, но понять могу, учитывая обстоятельства. Но как понять твое бравирование? Папаи была тебе подругой? Насколько мне известно - нет. А будь она твоей подругой?
- Ты прав, - призналась девушка. - Вела я себя глупо, в чем и призналась Чабе. Не мучай меня.
- Ты и Чабе рассказала?
Из глаз девушки выкатились слезы. Она утвердительно кивнула:
- Рассказала. Ничего не утаила. Он отчитал меня так, что я и на ногах стоять не могла.
Бернату было от души жалко дочь. Ему хотелось утешить ее, но он понимал, что сейчас это несвоевременно. Пусть пострадает. Воспитывает волю. Она и не подозревает, какие надвигаются трудные времена. Честный, чистый ребенок. Раз даже Чабе призналась, что показала его письмо Папаи, то еще не все пропало.
- Не реви, - строго промолвил он. - Слезами дела не поправишь. Вот письмо молодого человека можешь забрать. Эту часть вопроса будем считать закрытой. А об остальном поговорим, когда вернусь.
Вечером, ложась спать, Бернат заметил:
- Я знаю, что ты любишь Чабу. Мне он тоже нравится. Но подумай, тебе ведь в январе исполняется всего восемнадцать.
- Ну и что из того? - спросила девушка, подходя к отцу и опускаясь на ковер возле его ног. Они уже не думали о вечернем разговоре, они не забыли, а просто последовательно придерживались сложившегося много лет назад правила игры: выяснив возникшие разногласия, больше к ним не возвращаться. - Я уже несколько лет живу одна. А тебе до сих пор еще и в голову не приходило, что мне нужно бы последить за собой?
- Как бы не так! Только Чаба уже два года учится в Берлине. И теперь целых две недели вы с утра до вечера будете вместе.
- Как ты заблуждаешься! - с улыбкой ответила девушка. - Если у Чабы хватит ума, то с вечера до утра. Сейчас я нахожусь в стране, где роды для девушки - честь и слава.
- Да, но ты не немка. - Бернат посерьезнел: - Кроме шуток. С твоей стороны было бы просто глупо заиметь ребенка.
Андреа встала и присела напротив отца на низенькую тумбочку. Сквозь открытое окно врывался лязг и грохот подземной дороги.
- Папа, из моих классных подруг многие уже не девушки. По глупости потеряли невинность. А я еще девушка, и допустить глупость мне бы не хотелось. Мне исполнилось семнадцать лет, я люблю Чабу. Скажи, что мне делать. Я тебя внимательно слушаю.
Бернат уже жалел, что затеял весь этот разговор. Теперь Анди примется его допрашивать, пока не получит успокоительного ответа. Но говорить о подобных вещах - дело весьма деликатное. Он окинул ласковым взором продолговатое лицо девушки, ее каштановые волосы, грудь, обтянутую белой блузкой. Да, Анди уже не ребенок. Она выросла и сейчас хотела бы получить благословение на свою любовь. Говорил он обо всем всегда откровенно, искренне, в том числе и о любви, ни разу не стращал дочь адом, не обещал ей райской благодати, библию они читали, как сборник сказок, так что бог, Иисус Христос в сознании Анди принадлежали к одной компании со Снегурочкой, гномами, Красной Шапочкой и Серым Волком, И вот теперь он вдруг подумал: правильным ли был такой его метод воспитания, правомерно ли он поступил, разбив ее иллюзорную религиозную мораль? Да, правомерно. Верующие, безусловно, народ счастливый, но жизнь убеждает, что любовь и плотские страсти обычно являются препятствием на пути религиозно настроенных людей. Религиозные каноны тяжким грузом давят на их совесть. Чувство греха мешает им любить раскрепощенно.
- Мое мнение тебе известно, - заявил он дочери. - Мы об этом говорили не раз. Любовь - не только духовная, но и физическая связь. Именно в этом и состоит ее полное совершенство. На тот счет, когда это наступает, нет ни правил, ни канонов. Вы любите друг друга уже много лет. Если я скажу, что чувственной грани в вашей любви вы достигнете, когда тебе исполнится восемнадцать лет, и тогда духовная связь между вами дополнится и физической связью, это будет глупостью. Могу заявить одно. Связь, которая унижает, подавляет тебя, от которой на другой день или позже ты стыдишься самое себя, которая вызывает у тебя чувство отвращения, - это не любовь.
Андреа лежала на спине, взгляд ее блуждал по пожелтевшим обоям потолка. Время от времени порывы северного ветра с шумом бились об оконные шторы, и снова наступала тишина. Чаба дышал ровно, спокойно, забывшись возле нее здоровым, глубоким сном.