Чаба с улыбкой ответил, что он не является членом ни одной организации, однако среди его друзей имеются юноши, которые настроены против гитлеровского режима. Что же касается его лично, то он и впредь не намерен вступать ни в какую организацию, даже если его об этом будут просить. И не вступит он по многим причинам, а самое главное, потому, что он приехал сюда учиться, чтобы стать хорошим врачом, а отнюдь не для того, чтобы заниматься политикой. Он не собирается терять ни своей независимости, ни своей свободы, зная, что нелегальная работа требует от человека многого. Да он и не подготовлен вовсе для такого рода деятельности.
Дядюшка Геза хотя на днях и узнал обо всем этом от дочери, однако остался при своем мнении, считая, что Чаба является членом одной из студенческих антигитлеровских тайных организаций, и потому показал ему не без умысла копию секретного приказа политической полиции, размноженный оригинал которого был разослан по всем полициям империи.
Читая этот приказ, Чаба невольно задумался над тем, от кого дядюшка Геза, корреспондент Венгерского телеграфного агентства, мог получить его. В бумаге говорилось о том, что "в связи с резким ростом активности нелегальной компартии необходимо значительно усилить борьбу против нее...". Чаба запомнил даже целую фразу из этого приказа: "...Нам никогда не удастся полностью уничтожить подпольное движение, если мы и впредь будем бороться с его участниками, опираясь лишь на один Уголовный кодекс..."
Браун терпеливо ждал ответа Чабы, а тот упорно молчал, мысленно восстанавливая в голове беспощадные параграфы секретного приказа, согласно которым должны быть немедленно арестованы не только члены компартии, но и лица, подозреваемые в антигосударственных настроениях.
И снова Чабу охватил страх: "Выходит, этот человек может арестовать меня всего лишь по подозрению. А венгерское гражданство нисколько не защитит меня. Я должен обращать внимание на каждое его слово, на каждый жест или ужимку".
- Вы, конечно, знаете, что Радович коммунист? - снова повторил свой вопрос Браун.
- А вы полагаете, что Милан Радович рассказывал мне об этом? Нет, он со мной о таких вещах никогда не говорил. Да я и не думаю, чтобы он был членом компартии.
- Это факт, господин Хайду, - проговорил Браун, сверля Чабу взглядом. - Он сам признался.
- Удивительно.
- Что он признался?
- И это тоже. Но я имел в виду не это, а то, что Радович коммунист.
С этого момента Браун начал задавать вопросы с присущей ему быстротой, стараясь сбить допрашиваемого с толку.
- Может, он национал-социалист?
- Как так? По-вашему выходит, кто не коммунист, тот, значит, национал-социалист?
Браун поднял руку. Карандаш он держал так, как дирижер держит свою палочку.
- Молодой человек, вы не спрашивайте меня, а отвечайте на мои вопросы.
- На такие вопросы я не могу отвечать.
- Кто не коммунист, тот антикоммунист.
- Ну что вы! Это было бы слишком просто. Я, кажется, начинаю понимать вашу логику. - Чабу душила злость. - Но я не дурак. - Он язвительно улыбнулся: - Выходит, раз Радович не национал-социалист, то он обязательно большевик. Так жонглировать словами я не могу, ведь это не игра, господин штурмбанфюрер. Я, если изволите знать, тоже не являюсь национал-социалистом. - Последние слова Чаба произнес особенно серьезно, взгляд его был холоден.
- В этом я убежден, - ледяным тоном заключил Браун. - И еще кое в чем.
- Вы хотите сказать, что я коммунист?
- Что я думаю и что я хочу сказать, господин Хайду, это уже мое дело.
Пожав плечами, Чаба замолчал. Ему показалось странным то, что его допрашивали в присутствии Эндре и Эккера. Возможно, Браун рассчитывал на то, что он станет говорить о Милане иначе, чем Эндре или профессор? Интересно, куда же подевались мать и дядюшка Вальтер? Затянувшееся молчание становилось невыносимым.
Совершенно неожиданно заговорил Эккер. Казалось, голос его доносился откуда-то издалека. Чаба полуобернулся к профессору, который не спеша промокал платком потный лоб, на губах у него играло нечто похожее на улыбку.
- Прощу прощения, господин штурмбанфюрер, что я заговорил без вашего разрешения, но думаю, что вы поймете мое благое намерение и извините меня за это.
- Пожалуйста, господин профессор, - подобострастно произнес Браун.
Эккер встал и, делая мелкие шажки, прошелся перед Чабой. Теперь он был на целую голову выше сидевшего юноши.
- Господин штурмбанфюрер, - начал Эккер дружески-поучительным тоном, - вы тысячу раз правы. Мы, - левой рукой он показал на Эндре, а правую руку положил на плечо Чабе, - с друзьями прекрасно понимаем, что вы выполняете свой долг, хотите, так сказать, пролить свет на очень трудное для нашего понимания дело, которое для нас лично является не только сложным, но и печальным. Я думаю, что могу сказать не только от своего имени, но и от имени моих друзей, что все мы хотим помочь вам. Да-да, уважаемый господин штурмбанфюрер, мы хотим вам помочь, но сделать это очень трудно, когда нас считают как бы сообщниками или же просто подозревают. Извините...
Вы, господин штурмбанфюрер, кое о чем забыли. То, о чем я сейчас скажу, очень важно, так как, если оставить это без внимания, то может получиться серьезное недоразумение - мы не найдем общего языка и той точки соприкосновения, без которой невозможно достичь нужных результатов. - Проговорив это, Эккер приблизился к столу: - Господин штурмбанфюрер, вы, видимо, запамятовали, что мои друзья являются венгерскими подданными, выросли они и воспитывались в венгерских условиях, а следовательно, образ мышления у них тоже венгерский, да и на все события современной жизни (как на хорошие, так и на плохие) они смотрят совершенно другими глазами, судят о них по писаным и неписаным законам Венгрии. Иначе говоря, человек, которого считают там антифашистом, вовсе не является государственным преступником, а антикоммунист может быть таковым, и так далее и тому подобное.
Вы говорите, что Радович коммунист, и нам, к сожалению, приходится этому верить. Но Милан Радович тоже венгерский подданный, и если бы он не был членом нелегальной компартии, то, как венгерский гражданин, с полным правом мог бы разделить антифашистские взгляды, поскольку в Венгрии национал-социалистская партия вовсе не является правящей партией. Вы же ждете от моего ученика и друга Чабы Хайду, чтобы он на ваш вопрос ответил конкретным "да" или же "нет".
Извините, господин штурмбанфюрер, это просто-таки невозможно. Мои друзья - а я их обоих хорошо знаю, так как они вот уже два года учатся у меня, - кроме белого и черного цвета различают еще и различные оттенки. И если, например, Милан Радович как-нибудь в разговоре со своим другом Чабой говорил - а я уверен, такое обязательно было, - что он не любит фюрера, ненавидит национал-социалистов и тому подобное, то из этого вовсе не следует делать вывод, что Радович коммунист, хотя бы потому, что в Венгрии до сих пор многие ведущие политики выступают с заявлениями, направленными против фюрера, разделяют антифашистские взгляды. Но, уважаемый господин штурмбанфюрер, все это нисколько не мешает этим людям ненавидеть коммунистические идеи. - Улыбнувшись сначала Чабе, а затем теологу, он приблизился к Брауну: - Господин штурмбанфюрер, вы хорошо знаете, что я отнюдь не намеревался присутствовать на этом допросе и, лишь уступив просьбе вашего начальства, как член совета университета согласился прийти сюда и высказать свое мнение.
Браун с любопытством посмотрел на улыбающееся лицо Эккера:
- Ну-с, господин профессор, я вас слушаю, меня очень интересует ваше мнение.
- Можете смело зафиксировать мои слова в протоколе. Мои ученики заявляют, что они не знали о том, что Милан Радович является членом коммунистической партии, не знали они и того, что он принимал участие в нелегальной деятельности на территории империи или других стран. Так ведь, ребята?
Чаба кивнул, бросив на профессора взгляд, полный благодарности.
- Так оно и есть, - чуть ли не в один голос заявили оба юноши.
- Они обещают вам, - продолжал Эккер, - что если вспомнят что-нибудь важное, имеющее отношение к делу Радовича, то незамедлительно сообщат об этом вам. Не так ли?
- Я обещаю, - устало проговорил теолог и вопросительно посмотрел на Чабу, который молчал, устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.
Домой Чаба вернулся только на рассвете. Выйдя из такси, он сразу же заметил, что домашние еще не спят. Ему очень хотелось избежать встречи с ними, но он понял, что это ему не удастся. "Будь что будет", - мысленно решил он, однако в дом вошел с чувством угрызения совести.
Мать встретила его в холле. Лицо ее была заплакано, под глазами темные круги.
- Ты всю семью свел с ума!
- Я не знаю, о чем ты говоришь, мама.
В дверях, которые вели из библиотеки, появилась фигура Вальтера фон Гуттена, а позади него выглядывал Аттила.
- Эльфи, входите, - вымолвил подполковник с наигранным спокойствием.
Чаба сделал было шаг вперед, но тут же остановился.
- А не отложить ли нам этот разговор до утра? - спросил он, глядя на часы. - Половина четвертого, а я так устал.
- Мы тоже устали, - заявила Эльфи. - Нужно поговорить прямо сейчас.
Все вошли в библиотеку. Эльфи нервно расхаживала взад-вперед по залу и то и дело промокала глаза носовым платком.
- Какой позор! До чего мы дошли!
Фон Гуттен подошел к сестре и, взяв ее под руку, насильно усадил в одно из кресел:
- Успокойся, Эльфи.
- Успокоиться? Как я могу быть спокойна, когда мой родной сын разрушает семью?