В девять часов утра подступы к переправе находились все еще в руках Никулина. В его же руках находились они и в десять часов утра и в одиннадцать… Это может показаться странным, непонятным, невероятным! Фашисты по численности и вооружению превосходили отряд Никулина не в десять, и не в двадцать, и не в пятьдесят, а в сотни раз. Казалось, они должны смять горстку храбрецов мимоходом, не задерживаясь, даже не замедлив своего движения. Между тем они застряли у переправы и не могли сдвинуться. Никулин не пускал их. Огневые налеты, атаки, яростные штурмы сменялись беспрерывно, все выше поднималось солнце, а мост был для фашистов по-прежнему неприступен.
Измотанный, потерявший две трети своего состава отряд Никулина продолжал сражаться с еще большим ожесточением и непреклонностью вопреки всем законам об арифметических соотношениях.
Что поддерживало бойцов, что помогало им в этом бою, беспримерном по неравенству сил? Храбрость?.. Но ведь и фашисты умеют хорошо драться. Здесь, у переправы, фашисты атаковали отчаянно. И все-таки не прорвались и не могли прорваться, потому что Никулин со своими бойцами стоял на своей родной русской земле, оборонял свою родную русскую реку, он сражался за правду, за справедливость, за свой народ! А что могли противопоставить ему фашисты, гонимые в бой лишь страхом ответа за свои злодейства, одержимые только одним низменным стремлением - укрыться от возмездия, спасти клейменую шкуру!.. Здесь, у переправы, не было двух борющихся сторон, здесь были пойманные, прижатые к стене преступники и неумолимые судьи во главе с Никулиным. А за судьями стоял весь народ, требующий справедливости и возмездия.
…В одиннадцать сорок фашисты опять поднялись в атаку. И опять она была отбита. В строю у Никулина осталось пятьдесят два бойца. Он сам получил две пули - одну в плечо, вторую - пониже, в руку. Папаша и Фомичев перевязали его.
- Навылет? - спросил он, кривя побелевшие губы.
- Навылет, - ответил Папаша, мигнув Фомичеву. Он не хотел тревожить Никулина и не сказал, что верхняя пуля застряла в кости.
Голова у Никулина закружилась, он покачнулся на широкой земляной скамье, все перед ним затянулось серой пеленой, свет померк. Он услышал голос Папаши:
- Фомичев, давай скорее флягу!
- Ничего, - с усилием выговорил Никулин. - Я сейчас… Ничего…
Лицо его от внутреннего напряжения стало еще бледнее. Он поднял веки. В сером тумане мутно и расплывчато возникло перед ним лицо Папаши. Никулин сердито стиснул зубы - этого еще не хватало! Он командир и не имеет права терять сознание во время боя. Ему удалось преодолеть свою слабость, свет перед ним прояснился.
- Людей остается у нас мало, - сказал он. - Еще одну атаку отобьем как-нибудь, а дальше - не знаю… Мост надо взрывать! - закончил он решительно.
Бессмертие Ивана Никулина
До сих пор Никулин берег мост: пригодится своим, когда подойдут. Теперь приходилось взрывать.
Фомичев выругался:
- Да где же наши?! Что они там - на волах ползут?!
Он не знал, что в это время наши части, направлявшиеся к переправе, добивали в степи немецкую танковую группу, что из шестидесяти пяти немецких танков только двенадцать сумели вырваться и сейчас на полной скорости шли к реке. Не знали об этом и фашисты у переправы. Ошеломленные силой партизанского сопротивления, они притихли. Пулеметы молчали.
- Что-то они затевают, - слабым голосом сказал Никулин. - Мост надо взрывать.
- А как к нему подберешься? - отозвался Папаша.
Никулин молчал, сознавая правоту его слов. Мост, недосягаемый для врага, был так же неприступен и для моряков. Голый берег без единой складки, без единого куста прикрывался огнем пулеметов, артиллерией и минометами. Любой, осмелившийся подойти к мосту, был бы мгновенно уничтожен шквалом огня.
- Да, - сказал Никулин. - К мосту подходов нет. Что же нам делать теперь? Значит, пройдут фашисты?
Папаша хмурился. Фомичев, сузив глаза, смотрел на слепящую от солнца гладь реки с мерцающим быстряком посередине.
- За что же тогда мы столько людей положили? - горячо и порывисто сказал Харченко. - За что, если они все равно пройдут? - Голос его странно дрогнул. - Товарищ командир, разреши мне! Я попробую. Может быть, доберусь! Я по-над самой водой, по кромке…
- Куда ты доберешься? - оборвал его Фомичев. - На тот свет сразу ты доберешься, больше никуда.
- А что же теперь? - вскинулся Харченко, даже слегка подпрыгнув. - Значит, зря братишки погибли?
Фомичев, морщась, досадливо и тяжело отмахнулся.
- Не егози ты… Юзжит над самым ухом, только думать мешает. Не мешай ты, за ради бога!
Но Харченко не легко было успокоить. Блестя от возбуждения глазами, он продолжал теребить Никулина:
- Я попробую! Пусти, товарищ командир. Убьют так убьют, я смерти не боюсь!
- Дурак ты! - солидно и веско сказал Фомичев. - Тут надо дело делать, фашистов держать, а он о смерти толкует…
Он посмотрел на Харченко с обидным сожалением во взгляде и отвернулся.
- Ну, а сам ты что думаешь? - спросил Никулин. - Твое какое мнение?
- С берега к мосту подойти нельзя, - неторопливо сказал Фомичев. - Даже и пробовать нечего - толку все равно не будет. Значит, надо как-нибудь в обход. Военную хитрость надо применить.
- Водой? - подхватил Никулин, обрадованный тем, что его мысли находят себе подтверждение в словах Фомичева.
- Точно! - сказал Фомичев. - Другого пути к мосту нет. А плавать умеем - не зря матросы. Если берегом сейчас отползти вверх по течению метров на полтораста да потом вплавь поперек удариться, река сама к мосту, вынесет, к средним понтонам.
- А гранаты? На себе?
- Плотик маленький можно сделать. Гони да гони его перед собой, вот и все. Вода - она скроет. Солнышко дюже слепит - не разглядят на середине… И я так полагаю, товарищ командир, что для верности надо послать двоих. С одним что случится, второй заменит.
- Кого же пошлем?
- Да сам я и пойду, - просто сказал Фомичев. - Сухопутного человека посылать нельзя: плавает плохо, а вода нынче ледяная. Сухопутный человек такого дела исполнить не может.
- А второго? - спросил Никулин.
- Хоть бы и меня, - торопливо сказал Харченко.
- Плаваешь хорошо? - спросил Фомичев.
- Доплыву как-нибудь, - ответил Харченко неопределенно.
- Ты мне голову не крути! - рассердился Фомичев. - Тут серьезное дело, а он голову крутит! Ты мне отвечай прямо: хорошо плаваешь или нет?
Харченко с неохотой признался, что плавает средне, то есть неважно, но - душа вон! - до моста доберется.
- Плохо, значит, плаваешь, - прервал его Фомичев. - А лезешь, настырничаешь! Нет! - повернулся он к Никулину. - Не годится Харченко.
Папаша, до сих пор молчавший, тяжело и шумно вздохнул.
- Давай уж я, товарищ командир…
Никулин задумался.
- Неохота мне тебя посылать, Папаша.
- Что так? Не доплыву, боишься? Я в молодых годах Керченский пролив перемахивал.
- Лучше бы из холостых кого-нибудь. Или вот, как Захара, у кого семья перебита.
- Поди, уж не бросят семью, - серьезно сказал Папаша. - Ведь не лес дремучий, не волки кругом, свои люди. Ты об этом не сомневайся, товарищ командир, мою семью в колхозе не обидят. Сын к тому же старший в прошлом году курс окончил на профессора. Поддержит…
Приготовления закончились быстро. Папаша спустился и землянку командного пункта, где лежали раненые, принес обломки досок и свою кожаную сумку с деньгами. Фомичев принялся сколачивать плотик. Папаша, передавая Никулину сумку, сказал:
- Двенадцать с половиной тысяч здесь да еще мелочь - позабыл сколько.
Помолчав, добавил:
- Там же и адрес…
Фомичев, стоя на коленях, закручивал своими сильными пальцами проволоку, скреплявшую доски.
- Готово!
Он встал, отряхнул с брюк налипшую землю. Никулин взглянул на плотик.
- Маленький - не поднимет. Гранаты - они веские, и одежда еще…
Папаша и Фомичев промолчали. Никулин понял, что они не собираются грузить на плотик одежду…
- Нет, это вы зря, - ответил он так, как если бы они сообщили ему о своем решении словами. - Одежду надо обязательно взять. Мало ли как бывает… Может быть, еще и обойдется.
Оба они опять промолчали. Никулин ничего больше им не сказал. Уложив гранаты в мешок, Фомичев протянул Никулину свою большую темную руку.
- Ну, товарищ командир, погуляли мы хорошо, жили дружно. Да вот пришло мое время…
- Прощай, Захар!
Они посмотрели друг другу в глаза. Фомичев угадал мысли Никулина и усмехнулся.
- Не в этом главное, товарищ командир! Все в порядке, ты не сомневайся. Главное в другом…
Он не договорил, да и не нужно было ему договаривать: Никулин понял и так.
Папаша простился по-старинному, троекратно поцеловавшись.
Забрав мешок с гранатами и плотик, они ушли. Никулин приказал открыть пулеметный огонь, чтобы отвлечь внимание врага. Эта предосторожность была нелишней, хотя вправо и влево от моста по берегу тянулся пустой ивняк, который фашистские саперы не успели вырубить. Время шло, тикали часы в руках Никулина. Мысленно он был с Папашей и Фомичевым. По всему видно было, что враги не заметили никакого продвижения в кустах. Значит, благополучно. Уже доползли, наверное, и сейчас, лежа на берегу, раздеваются, грузят гранаты на плотик, а одежду свою оставляют…
- Харченко! - сказал Никулин. - Ты бы наведался в землянку, поглядел, как там раненые.
Харченко ушел. Никулин, оставшись один, сел на вырубленное в земле сиденье и отвернулся лицом к сырой земляной стене.