Некоторые странности характера? Внезапные исчезновения в самые решительные моменты подготовки теракта, как было и в случае с Плеве, и с великим князем Сергеем? Но ты разве забыл, великий конспиратор, что полиция ожидала твоего появления в Москве, что в день убийства были разосланы телеграммы о твоём немедленном аресте и только звериное чутьё помогло тебе ускользнуть из рук полиции?
- И всё же севастопольская история... Ведь опять куда-то сбежал твой друг Азеф?
- По-олноте! Говорю же: издержки конспирации.
Побежишь, когда за тобой по пятам гонятся филёры и более крупные сыщики. Даже в Севастополь он, руководитель группы, вынужден был ехать раздельно со своими подельниками. Кто мог поручиться, что у них не возникло бы подозрение: бросили, предали?!
Очень нелепый арест? Но он, Савинков, склонен в этом обвинять себя. Самонадеянность! После Плеве и князя Сергея вполне может закружиться голова, - Борис Викторович, а внезапный, непредсказуемый арест спасшего вас Сулятицкого?
- Соль на рану, господа! Взрыв дачи Столыпина на Аптекарском острове был организован слишком эффектно, если хотите - нелепо. Моя вина - передоверялся. У Василия Сулятицкого было ещё мало опыта. Я сам вместе с ним вишу на виселице!
Страсти не утихали. Члены ЦК и члены знаменитой В. О., вдруг потерявшей всякую боеспособность, сновали из России в Париж, из Парижа - в Базель, из Базеля - в Финляндию, где хранился весь партийный архив, следовательно, и документы по Евно Фишелевичу Азефу (он же: Евгений Филиппович, Василий Кузьмич, Иван, Иван Николаевич). Был вытащен из архивов перехваченный полицейский "портрет" самого важного агента:
"...Толстый, сутуловатый, выше среднего роста, ноги и руки маленькие, шея толстая, короткая. Лицо круглое, одутловатое, жёлто-смуглое; череп кверху суженный; волосы прямые, жёсткие, тёмный шатен. Лоб низкий, брови тёмные, глаза карие, слегка навыкате, нос большой, приплюснутый, скулы выдаются, губы очень толстые, нижняя часть лица слегка выдающаяся".
Мало?!
- Но это - и портрет провокатора... и портрет человека, которого надо отправить на виселицу!..
- ...как Сулятицкого? Как и спасшего тебя Зильберберга? Ты разве не знаешь, что Азеф отговаривал Зильберберга от поездки в Севастополь?
Да, теперь он знал и это. Друг Иван долго удерживал сразу ринувшегося на выручку Зильберберга. Доказывал, что нет никакой возможности освободить не только всю группу, но и одного Савинкова.
Организация не должна жертвовать своими членами ради таких заведомо неудачных попыток! Неужели вы, опытный конспиратор, этого не понимаете?!
Лев Зильберберг не понял этого и на огненных крыльях прилетел выручать товарища...
- Да, но повешен-то он был за покушение на петербургского градоначальника генерал-майора фон Лауница и за взрыв дачи Столыпина, кстати, совместно с Сулятицким...
- Вот именно - совместно. Оба твоих спасителя повешены, ты только своим звериным чутьём... и нахальством, нахальством, не обижайся!.. избёг виселицы - мало?
- Мало. Я спрашивал у Ксении. Она говорила, что накануне последнего покушения у Левы совсем разболтались нервы, что он потерял всякую осторожность и сообразительность, что в группе не было опытных людей, что время вычислили неправильно, что она его отговаривала и советовала, даже требовала срочно связаться со мной!..
Он, конечно, не договаривал и для самого-то себя. Утешать жену друга - опасное занятие. Ксения Панфилова была такой же огненной женщиной, как и её Лева. Ей подпалило крылья общим огнём. Как он мог бросить ей под ноги такую чёрную весть и сказать: "До свиданья, я ваш дядя!" Крылья обожгло и у него самого, при всей занятости он задержался на два дня. Вокруг него гибли люди - неужели неясно, как он страдал. Ксения - понимала. Она понимала не только Леву - и несчастную Дору Бриллиант, которая как раз умерла в Петропавловской крепости...
- Её-то кто выдал?
- Дорогая Ксения, иногда мне кажется, что всех выдаю я сам. Я - посылаю на смерть! Не зря же говорят: "Генерал террора..."
- Не переживайте так, мой генерал!
- Ваш генерал, - резко поправил он.
Но всё-таки остался на два дня, хотя сплетни об Азефе буквально били в затылок.
* * *
Впрочем, такие ли уж сплетни?
Был назначен суд чести, в который вошли Герман Лопатин, князь Кропоткин, Вера Фигнер, Виктор Чернов, Марк Натансон и Борис Савинков. Потолкались по разным частным углам, потом решительная Вера Фигнер предложила:
- Удобнее у Бориса Викторовича, если он не возражает.
Савинков не возражал. Но напомнил:
- Иван - мой друг и боевой соратник. Я согласился стать членом суда на одном условии: если обвинение в провокации подтвердится, я сам же и должен исполнить приговор. Читайте письма, какие мне шлёт Иван! - бросил он на стол перед ними пачку писем с хорошо знакомым всем почерком.
Да, тяжёлая вещь - письма...
"Дорогой мой.
Конечно, судьи не историки, они обязаны выслушать и проверить все; они обязаны потребовать доказательства и от вас. Но... ведь тут не равные стороны; вы и полиция..."
"Дорогой мой.
Сегодня к тебе заходил, а вчера у тебя просидел целый вечер, поджидая. Вы решили. Моя активность выразилась лишь в том, что я определённо высказывал своё желание, чтобы ты непременно участвовал в суде, как ты этого хотел".
- Да, я хотел. Но ещё раз напоминаю, какое я ставил условие!
Все почему-то посмотрели на карман его отлично сшитого английского сюртука.
- К сожалению, Борис Викторович, с Азефом покончено. - Вера Фигнер склонила голову. - Вашей вины нет. Меня в своё время подставил такой же ближайший друг-провокатор... забудем его фамилию, тем более что нами же он и расстрелян. Такова наша жизнь.
- Приходится, конечно, сожалеть. - Князь Кропоткин старчески покашлял. - Но что говорит бывший директор департамента полиции сенатор Лопухин? Зачитайте-ка у кого глаза получше.
Зачитали:
"Получая 500 рублей в месяц, он требовал у меня 600".
- На пропитание бренного тела! - на свой лад заметила Фигнер, недавняя узница Шлиссельбурга, по тюремной привычке не любившая жирных людей.
Да что сенатор Лопухин, из "бывших"! И нынешние высшие полицейские чины, грызясь между собой, выбалтывают ещё более страшные цифры: оказывается, уже 15 000 годовых получает их главный провокатор...
Сам премьер-министр и министр внутренних дел Столыпин вынужден отвечать на запрос Думы, и отвечать именно так:
"Перейдём к отношению Азефа к полиции. В число сотрудников Азеф был принят в 1892 году. Он давал сначала показания департаменту полиции, затем в Москве поступил в распоряжение начальника охранного отделения; затем переехал за границу, опять сносился с департаментом полиции и, когда назначен был директором д-та Лопухин, переехал в Петербург и оставался до 1903 года. В 1905 г. поступил в распоряжение..."
Это уже не имело значения, в чьём распоряжении сейчас Евно Фишелевич Азеф...
В самом конце декабря 1908 года состоялось окончательное собрание Центрального комитета. Был поставлен вопрос: возможно ли убить Азефа немедленно, как поступали в аналогичных случаях с другими провокаторами? Или продолжать дальнейшие допросы его самого и свидетелей и уже по результатам дополнительного расследования решить судьбу?
Не все члены ЦК и не все члены суда чести поддерживали такую решительную постановку вопроса.
Савинков высказался со всей ясностью и определённостью:
- Азеф, конечно, знает о подозрениях Центрального комитета. Если не упреждён полицией, то догадался по перемене отношения к нему товарищей. В частности - моего. Я не привёл свой личный приговор в исполнение только потому, что не хочу самосуда. Уважаю партийную дисциплину. Давайте решение!
Ему возражали. Советовали ещё лучше разобраться во всех деталях этого запутанного дела.
- Чего разбираться? Всё ясно. Дальнейшее разбирательство поведёт только к тому, что Азеф сбежит. Немедленно! Тройку!
В неё вошли Виктор Чернов, Николай Ракитников и Борис Савинков.
Он недолюбливал излишнюю в таких делах интеллигентность Ракитникова, сомневался в твёрдости Чернова, но отказать в доверии никому не мог. К тому же Чернов - главный теоретик и, по сути, нынешний руководитель партии. Ни Брешко-Брешковская, ни Фигнер уже не могли нести такую сумасшедшую практическую нагрузку.