А пока в Боевую организацию прямо-таки сыпались пожертвования. Плеве многие не любили и теперь радовались, разделяя и радость исполнителей приговора. Жаль, конечно, Егора Сазонова, который после операций, полицейских больниц пошёл-таки на каторгу, но что делать? Надо было отдохнуть от бомб... министров, губернаторов и великих князей!
Но тосты тостами, а великого князя Сергея Александровича, пятого сына Александра II, родного дяди Николая П, ему милостиво подарила сама "бабушка русской революции".
- Возьмите на себя этого душегуба и распутника.
- Как можно, Екатерина Константиновна, убивать такого мужика! - в притворном ужасе отшутился Савинков. - Его мальчики любят.
- Он мальчиков любит. Лучше сказать - насильничает. Не разубеждайте старуху, крестничек, - всё-таки на прежний, молодой лад пококетничала бывалая каторжанка.
- Не буду разубеждать, крестная. В вашу честь возьму князюшку-распутника на себя.
Савинков-то лучше её знал, что для московского генерал-губернатора полицейские чины по всей Москве вытаскивают смазливых подростков. Своей крестной, то бишь Екатерине Константиновне, он не мог отказать: именно она во время вологодской ссылки и развода с большевиками повенчала его с истинной революцией и её карающим мечом - Боевой организацией.
* * *
После недолгих празднеств, совещаний, споров, толком не повидавшись с женой, он обратным ходом выехал в Россию. На этот раз - в Москву. В его группе, разумеется, были Иван Каляев и Дора Бриллиант.
Паспорт в кармане - подлинный. На имя англичанина Джемса Галлея, одетого с иголочки. Кто бы мог догадаться, что под платьем вальяжного англичанина кроется несколько фунтов динамита! Поэтому женевские портные и шили такой просторный, вместительный костюм. Деньги у Боевой организации водились. Один Савва Морозов вон сколько отвалил! Истинно - по-купечески. Так что на английское сукно хватало. Хотя теперь в цене было вроде бы суконце шинельное.
В Москву приехали под громы взбудораженной и ещё не утихшей революции. Дора Бриллиант, как и Иван Каляев и другие, привезла под платьем свои неизменные фунты динамита. Ей в удовольствие, разгрузился, сразу похудев на несколько фунтов, и Джемс Галлей. Тело отдыхало от опасного груза, душа пела:
- Вот дожили! В присутствии дам оголяемся дочиста. Не затерялось ли что... такое взрывоопасное? Поищите, любезная Дора.
Она отмахнулась от ему несвойственных шуток:
- Ну вас, Джемс! У вас же английское воспитание! Я здесь - порядочная дама. Акушерка! Вот увидите - все московские, тайно забрюхатевшие купчихи ко мне побегут. Как не помочь в таком деликатном деле!
Джемса радовало приподнятое настроение Доры, по рождению тоже купчихи. Сейчас англичанин не мог устраивать богатый торговый дом, с весёлой хозяйкой-певицей. Нельзя повторяться. Акушерка так акушерка. В конце концов, Дора Бриллиант, а вообще-то купчиха Чиркова, действительно окончила акушерские курсы при Юрьевском университете... пусть занимается своими новорождёнными, у которых всех единое имя: Бомба.
Акушерка Дора Бриллиант, забывая фамилию Чирковых, сняла номера на Никольской, в "Славянском базаре". Это диктовалось близостью к Кремлю - не таскать же своих, таких нежных, деток откуда-нибудь из Сокольников, где сейчас у какой-то младо-хозяйки, пропадал противный англичанин. Дора любила порядок в своём деле. Она знала, что ей придётся не один раз пеленать и распелёнывать душераздирающих детушек. Они ждут не дождутся совсем близкой встречи... Князюшку Сергея Александровича следовало встречать под громовой салют на выезде из Кремля.
За ним уже давно следили высланные вперёд наблюдатели - опять извозчики, уличные торговцы и прочие московские завсегдатаи. К приезжим, заграничным, присоединились и свои. Так уж выходило: Иван приводил Петра, а Пётр - очередного Ивана. Под шум и гром не затихавшей в обеих столицах революции это было естественным делом. Джемс Галлей, а тогда просто Боренька Савинков, не забыл, как он ещё варшавским гимназистом попал, под такие же громы, в руки полиции. Не забыл и друг варшавских лет Иван Каляев, который витийствовал в тех же гимназических коридорах. Выручил их, да и то для первого раза, отец - уважаемый во всей Варшаве петербургский дворянин и неподкупный судейский чиновник. Но кто выручит нынешних гимназистов?
По приезде в Москву прямо-таки покорил мальчуган, решительно загородивший дорогу на Никольской.
- Я знаю, - сказал он с нарочитой взрослой хрипотцой, - вы - террорист Савинков. Я хочу вместе с вами метать бомбы.
- Учиться ещё надо... бомбист!.. - опешил Савинков, не совсем войдя в роль Джемса Галлея.
- Учите! - и согласился, и потребовал гимназист. - Я покоряюсь вашему опыту. Но учтите: у меня в портфеле своя собственная бомба. Бертолетовая соль, гремучая смесь... правда, порох, за неимением динамита. Хотите, для пробы брошу портфель? Во-он в того городового! - указал он на усатого, ленивого, полупьяно бредущего "селедочника".
- Ну зачем же! У него семья, дети, пожалуй, уже и внуки.
- Жа-алость? У вас, гражданин Савинков, - порочная жалостливость?!
Он не мог отвечать на такой вопрос, просто напомнил очевидное:
- Бросать надо не в городовых...
- ...в министров, губернаторов... царей?! - с жаром подхватил новоиспечённый террорист.
Теперь он в свободное от уроков время доблестно нёс уличную службу... пока Джемс Галлей отдыхал у них на даче в Сокольниках.
Савинков с удовольствием переменил Замоскворечье на Сокольники по предложению всё того же удалого гимназиста. Место показалось удобным: дача разбогатевшего на торговле казённой пригородной землишкой московского лесничего, а хозяйские рысаки, чтобы добраться до центра, были в его полном распоряжении. Мать гимназиста, недавняя курсистка, вполне сочувствовала революции, следовательно, и жильцу. Отец гимназиста не знал ничего другого, кроме пригородных высокодоходных рощ и скачек на ипподроме. Всегда извиняясь, наказывал жене:
- Ты уж, милая Софи, не обижай постояльца - лучше сказать: гостюшку.
Ну как его можно было обидеть, если и сын, когда бывал дома, грозил:
- Пускай только! Ма со мной будет иметь дело. Я теперь учёный.
Учили его поочерёдно и сам постоялец, и друг Иван. Единственное неудобство - впечатлительный, как и мать, гимназист разрывался в любви к этим двоим людям. Он был даже в восторге, что Савинков, как и Каляев, сменил своё "лицо" - вместо респектабельного англичанина стал затерханным московским мещанином. Неведомо дурошлёпу было, что Савинков про себя-то думал: "Если каждый гимназист будет узнавать..." В деле мелочей не было. Усы ли, очки ли, борода, фуражка - всё должно соответствовать манере и поведению. Вон Ванюша - извозчик, каких поискать!
Но и Ванюша стал нервничать. Когда Дора Бриллиант в тиши "Славянского базара" изготовила две первые бомбы, потребовал:
- Пора! Хватит и одной. Князь - мой.
Его невозможно было остановить. Извозчик, а сейчас уж истый крестьянин, он, десять дней назад в лице жены друга боготворивший солнце, стоял на лютом морозе с бомбой, запеленутой с лёгкой руки Доры в ситцевый платок. Узелок какого-нибудь захожего рязанского крестьянина, каких много, за неимением пристанища, шаталось по Москве.
Подымалась вьюга. Даже полушубок не спасал. Может быть, дрожь от нестерпимого волнения?
Не опоздал ли?..
В этот момент из морозной вьюги вихрем вылетела давно примелькавшаяся карета. Он бросился наперерез. И уже поднял руку с ситцево-динамитной бомбой... но в окне кареты, кроме князя Сергея, увидел великую княгиню Елизавету и племянников, Марию и Дмитрия...
Рука опустилась безвольно.
Карета остановилась у подъезда Большого театра. Был спектакль в пользу Красного Креста.
Каляев, пробежав немного за каретой, вернулся в Александровский сад.
- Борис, ты друг до гробовой доски! Скажи: разве можно убивать детей?!
Он не мог дальше говорить. Захлёбывался в затопивших всю душу рыданиях.
Своей властью упустил единственный для убийства случай.
- Не осуждаю, Янек, - сказал друг на гимназический, варшавский лад. - Князь в театре. Что, если на обратном пути?.. Возможно, князю надоест сидеть... без девочек-то!.. до конца спектакля, и для княгини пришлют отдельную карету. Пойдём посмотрим. Я подстрахую.
Под мещанской затёртой шубой и у него было такое же, согревшееся от собственного тела, дитё...
Но князь досидел до конца - какие девочки, если заранее оглашено общественное, благотворительное действо! - и сея в карету опять вместе с семьёй.
Каляев убийственно замкнулся в себе.
Савинков приобнял его за плечи и повёл к поджидавшей их Доре. По дневному времени он решился зайти к ней в номера - тяжело было с бомбами. Распелёнывая и разряжая опасных детушек, Дора своей немногословностью решила:
- Поэт поступил так, как и должно поступить. Ему надо отдохнуть... как и нам с тобой, несчастный генерал...
- Да, наша утешительница. Может, твоя?
- И моя, и моя, не обижайся, я тоже устал...
Но долго отдыхать под её рукой и утешаться не приходилось. Его звала истинная, всё заслоняющая любовь. В счастливый час и созрел новый план:
- Если не среда - так пятница, всё равно.
В пятницу и решили повторить всё сначала. За два дня метальщики в самом деле могли передохнуть от напряжения.
Но за эти тревожные дни напарник Каляева окончательно струсил и отказался. Дежурившего возле Каляева гимназиста, как он ни напрашивался, допустить к такому делу было нельзя. Другие участники группы тоже не отличались большим опытом. Следовало подождать, пока прибудет подкрепление. Но случай, случай!..