Ксения Викторовна слушала его все внимательнее, оглядывая всех по очереди через пенсне, которое держала на расстоянии, как лорнет.
- Я знала Новинскую, - сказала она наконец. - Это была замечательная женщина. И я гордилась дружбой с ней. Хотя эта дружба и была несколько странной - почти заочной. Раньше, между прочим, любили писать письма. Какие у меня есть письма от моих учеников!.. Я их все храню. Храню, конечно, и письма от моей ненаглядной Сашеньки...
Ксения Викторовна с помощью дочери извлекла из нижнего ящика громоздкого комода, стоявшего в углу комнаты, несколько аккуратных пакетов, завязанных разноцветными ленточками. Развернув один из них на столе, стала бережно раскладывать пожелтевшие листочки, одновременно рассказывая:
- Сашенька училась на четыре класса старше меня. Не было девочки красивее ее - огромные голубые глаза, золотая коса, осанка королевская... Уж так старались купеческие дочки превзойти ее, наряды чуть не из Франции выписывали. А Шурочка появится в скромном гимназическом платье, и все вокруг меркнет. Гимназисты из соседней мужской гимназии слали ей без конца записочки, вызывали друг друга на дуэль. Я, конечно, могла ее обожать только издали. Но однажды мы вместе возвращались с занятий, тем более что жили недалеко друг от друга. Так это и повелось. Я преданно ждала ее утром и после занятий, чтобы идти вместе. Меня так оруженосцем и прозвали. Как я гордилась этим! Шурочка после гимназии пошла учительствовать, и я поклялась, что тоже буду учительницей. Потом она уехала в далекий Петербург...
Ксения Викторовна замолчала, погрузившись в воспоминания о далеком прошлом.
Лариса решила прервать затянувшуюся паузу и осторожно попросила:
- Ксения Викторовна! А вы не могли бы нам подробнее рассказать о Новинской и ее отце?
- И почему все же она уехала в Петербург? - подал голос Ефимов.
Старая учительница встрепенулась:
- Да, да, конечно. Вы знаете, когда я провожала Сашеньку в Петербург, она подробнейшим образом рассказала о своей жизни. Возвратившись домой, я не поленилась и записала этот рассказ слово в слово.
Ксения Викторовна снова обратилась к пакету с пожелтевшими от времени бумагами, извлекла тонкую ученическую тетрадь.
- Вот эти записки. Если хотите, я вам прочитаю.
- Конечно! Слушаем внимательно, - ответили гости почти хором.
ГОЛОС ИЗ ПРОШЛОГО
- "...Сколько я себя помню, мы жили вдвоем с отцом в уютном домике на тихой зеленой улице. Мать я не знала. Говорили, что она умерла, когда я была совсем маленькой. Отец, Сергей Григорьевич, работал машинистом и часто бывал в отъезде. За домом присматривала Полина, женщина из рабочей слободки. Она и убирала, и стряпала, и стирала. Часто с ней приходил ее сынишка, мой ровесник, звали его Гринька. Сначала Гринька очень стеснялся, потом мы подружились. Он любил книжки с картинками, которые покупал мне отец.
Став старше, мы постепенно отдалились друг от друга. Я поступила в гимназию, а Гриньку отец помог устроить учеником слесаря в депо. У меня появились новые подружки, из класса. На нашей улице я единственная, кто ходил в гимназию. Поэтому важничала страшно - говорила протяжно, нараспев, презрительно щуря глаза, как наша классная дама! Представляю, как смешно и противно это выглядело со стороны! Не раз в такие моменты я ловила на себе удивленно-печальный взгляд отца, и мне почему-то становилось не по себе.
Но однажды... Вечером к нам забежал за матерью, которая за стиркой припозднилась, Гринька. Проходя в кухню, он случайно задел меня рукавом промасленной рубашки.
"Осторожней! - крикнула я надменно, хотя сама же была виновата, загородив ему проход. - Дрянь!’"
Эту фразу услышал отец, находившийся в горнице. Он вышел к нам, и я испугалась - никогда не видела его таким взбешенным.
"Извинись сейчас же, слышишь?" - прогремел он.
Я безудержно разрыдалась, потому что никогда не слышала от него ни одного громкого слова. Опрометью бросилась в свою комнату и долго-долго там плакала. Так и уснула в слезах.
Утром отец разбудил меня рано. Он уже стоял одетый в свою форменную тужурку, по лицу было видно, что он не простил меня.
"Собирайся, пойдем! " - "Куда?" - "Увидишь".
Мы пришли на станцию, сели в поезд, ехали до какого-то полустанка, там наняли мужика с лошадью, ехали еще полдня, пока не приехали в маленькую нищую деревеньку. Отец приказал остановиться возчику у крайней, самой неприглядной избы. Взяв крепко меня за руку, он без стука, как к себе домой, шагнул через порог, а у меня захолонуло сердце странным предчувствием.
Стены просторной с низким потолком комнаты, в которую мы вошли, были темны от сажи. У большого стола теснилось много детворы. Видно, здесь готовились к обеду и спешно занимали места. Один белоголовый мальчишка побольше дал затрещину второму, что поменьше. Совсем маленькая девочка ныла, чтобы ее подсадили на скамейку. От русской печки к столу старушка несла чугунок с картошкой. Поставив его и дав одновременно кому-то по рукам, она заметила нас и поклонилась в пояс.
"Кто к нам пожаловал! Сергей Григорьевич, отец родной! Проходите, будьте как дома. Всегда вам рады. А это кто же с вами?" - "Это дочка твоя, Степанида! - сказал отец негромким грудным голосом и, обняв меня за плечи, легонько подтолкнул вперед. - Поздоровайся с матерью, Сашенька!"
Я помню, дикий ужас и стыд объяли меня. Щеки запунцовели, ноги стали как ватные. Эта грязная старуха - моя мать? Даже в самых кошмарных волшебных сказках не было такого.
"Моя мама умерла! - закричала я истерически. - У меня нету больше мамы..."
Спазма перехватила горло, только обильные слезы потекли из глаз.
"Умерла твоя приемная мать, - таким же ровным голосом продолжил отец. - А это твоя родная... А это все твои сестренки. Ну. иди же".
Я крепко ухватила его за талию руками и, упершись головой в живот, так и застыла. Неожиданно почувствовала легкое, ровное поглаживание по волосам, подняла лицо и близко увидела глаза женщины, которую только что назвали моей матерью. Эти глаза были огромны и печальны, а лицо изборождено глубокими морщинами.
"Александра, доченька, - сказала женщина. - Вон ты какая нарядная. Прямо барыня. Да ты не серчай; Григорьич, - обратилась она к отцу. - Видишь, сомлела девонька. Вы проходите к столу, отведайте, что бог послал!"
Мы сели к столу, я так и не отцеплялась от отца, украдкой бросая взгляды вокруг. Из чугунка Степанида ловко извлекла картофелины в мундире, положила перед каждым, потом сбегала в сенцы, принесла шмат сала и глиняный кувшин с молоком, разлила по плошкам. Детвора с чавканьем взялась за еду, особенно жадно хватая куски с салом. Было видно, что оно для них в редкость. Я, с трудом поборов брезгливость, отщипнула картофелину, а потом начала пить молоко, которое оказалось очень вкусным.
"Пей, пей на здоровье, - сказала Степанида, снова робко касаясь шершавой рукой моих волос. - Ишь какие мягонькие..."! - "Молоко вкусное, - сказала я вежливо, - спасибо". - "Это спасибо тебе, Григорьич, - сказала хозяйка. - Ежели бы ты в зиму нам денег не послал, пришлось бы буренку со двора сводить. Снова бы им пухнуть с голоду..." - "Ерунда, - смущенно отмахнулся отец и вдруг спохватился: - Да я же ребятам сластей привез".
Он извлек из чемоданчика, оставленного у порога, пакет с леденцами. Детвора с визгом накинулась на них.
"Не ешьте так, сейчас чай принесу", - прикрикнула на них Степанида, и действительно вскоре на столе появился самовар. "А где Федор твой?" - спросил отец, дуя в блюдечко. - "На заработки подался со стариками. - ответила хозяйка. - К севу вернутся". - "Передавай ему привет, - сказал отец, - и, если что надо, не стесняйтесь. Чем могу, помогу..."
Мы начали прощаться. Я несмело подошла к женщине, поднялась на цыпочки и коснулась губами ее щеки. Она поцеловала меня в лоб: "Не забывай нас, Александра!"
У ворот уже стояла повозка. Мужик, вернувшийся за нами по уговору, отвез нас на станцию. Весь обратный длинный путь отец рассказывал мою историю.
Его покойную жену тоже звали Сашенькой. Она страдала наследственной чахоткой, и ничто не могло ее спасти. Она угасла раннею весной, двадцати лет от роду. Отец с отчаяния не находил себе места. Вернувшись с поездки, он брал ружье и уходил далеко в лес. Охотился плохо, потому зверье всякое жалел, а просто брел по тропинкам куда глаза глядят.
Однажды он и забрел в эту деревеньку, постучал в крайнюю избу, попросил напиться. Вид голодных детей потряс его. По полу ползала чумазая девочка. Он взял ее на руки: "Как зовут?" - "Лександрой, - безучастливо сказала мать, пытавшаяся соской из хлебного мякиша, который дал отец, накормить младенца, лежавшего в люльке. - Наверное, бог приберет скоро. Уже три года, а еще не ходит..."
Отец взглянул на девочку, тянувшую к нему руки. "Сашенька... Неужели провидение божие? Слушай, хозяйка, отдай мне девочку. Я ее удочерю". - "А что, бери", - так же безучастливо согласилась хозяйка.
Отец отдал ей деньги, какие были с собой, закутал девочку в куртку и бережно понес ее домой... Так я стала его дочерью. В Зауральске никто и не знал, что я не родная дочь. Соседям он просто объяснил, что, пока жена болела, боясь заразы, ребенка держали у кормилицы. Он выходил, вылечил меня, радуясь, как с каждым днем я становилась все здоровее и красивее.