Однажды был такой случай. Машина, подающая газ в "баню", неожиданно испортилась, как раз тогда, когда там находились люди. Несчастные взломали двери и стали разбегаться, часть бежавших расстреляли во дворе, остальных загнали обратно в "баню". Механик исправил машину, и все пошло своим порядком.
Восемнадцатилетняя девушка из Влашима, идя на смерть, крикнула на весь лагерь:
- Вам за все это отомстят! Советы придут и с вами, бандитами, рассчитаются беспощадно.
Ее забили насмерть прикладами.
Еврейский парень из Голландии, сортируя вещи, однажды узнал одежду своих родных. Он выбежал во двор и там, в огромной толпе людей, которых вели на смерть, увидел всю свою семью.
В северном лагере, где мы находились, работы осталось примерно на один месяц.
…В тот день фашисты взяли пятнадцать человек и всыпали по двадцать пять розог, при этом подвергавшийся порке должен был сам считать удары. Если кто ошибался, сбиваясь со счета, порка для него начиналась сначала.
На второй день такой же экзекуции подверглись двадцать пять человек.
Один из ребят сказал мне со слезами на глазах:
- Не знаю, кто счастливей: те ли, - он показал глазами на третий сектор, - для которых все заканчивается через несколько десятков минут, или мы, которые на пути к смерти должны вытерпеть столько страданий…"
Да… Столько лет прошло, а помнится каждый день…
25 сентября
Получено срочное задание - выгрузить уголь. На "обед" нам дали считаные минуты. Френцель все время стоял около повара и подгонял его палкой, чтобы тот скорее разливал в миски баланду. Увидев, что несколько сот человек еще не получили так называемый суп, Френцель разозлился, выгнал повара во двор и заставил его сесть на землю, поджав под себя ноги и вытянув руки. Затем, насвистывая какой-то марш, Френцель принялся ритмично наносить удары палкой парню по голове. Кровь заливала лицо повара, но, боясь громко вскрикнуть, он только тихо стонал. Все мы видели это зверское избиение, но вмешаться не смели.
Несмотря на голод, постоянно мучивший нас, многие в тот день не смогли съесть свою порцию: казалось, она смешана с кровью нашего товарища…
26 сентября
Утром, получив по кружке кипятка, мы, сорок заключенных, отправились в лес рубить дрова. Работа шла трудно. Голодные, измученные… не у всех хватало сил колоть суковатые чурбаки.
Френцель расхаживал вокруг, помахивал плеткой и подгонял:
- Шнель! Шнель!
Вот он подкрался к рослому голландцу в очках. Тот на мгновение отложил топор, чтобы протереть очки, - и тут же над его головой свистнула плетка, очки упали и разбились. А что он мог без очков? Вслепую, почти ничего не видя, он стал колотить топором по чурбаку.
Френцель еще раз стегнул его кнутом. Голландец застонал, но даже не оглянулся. А садист, пьянея от наслаждения, продолжал его истязать.
Я стоял метрах в пяти от них и видел все происходящее. На какое-то мгновение я даже опустил топор. Френцель тут же заметил это и подозвал меня:
- Ком!
Делать нечего, пришлось подойти. Я хотел одного: чтобы этот выродок видел, что я его не боюсь. Я выдержал его наглый, издевательский взгляд. Он грубо оттолкнул голландца и произнес на ломаном русском языке: - Русский солдат! Я вижу, тебе не нравится, как я наказываю этого лентяя. Так вот, даю пять минут, чтобы ты расколол этот чурбак. Если расколешь - дам пачку сигарет. Если опоздаешь хоть на мгновение - получишь двадцать пять ударов.
Он ядовито ухмыльнулся, отступил на несколько шагов, снял с руки золотые часы и взглянул на них.
Пока он все это проделывал, я успел внимательно осмотреть чурбак, чтобы понять, с какой стороны мне будет удобнее колоть его. С каким удовольствием я опустил бы сейчас топор на голову убийцы!
- Начинай!
Чурбак весь в сучках, узловатый, твердый. Я напрягаю последние силы. Удар, еще и еще удар! Чурбак расседается надвое. Остальное дается мне уже значительно легче.
Хотя день был холодный, я весь покрылся потом. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, ломило руки и поясницу.
Подняв голову, я увидел, что Френцель подает мне пачку сигарет.
- Четыре с половиной минуты, - сказал он, надевая часы. - Я обещал, получай.
Но я не мог заставить себя принять подачку из его рук. Разум подсказывал: "Возьми, не то восстановишь Френцеля против себя, а это может отразиться на деле, которое ты задумал". Но сердце говорило: "Нет! Эти руки только что истязали твоего товарища!"
- Благодарю, не курю, - ответил я.
Френцель ушел куда-то и вернулся минут через двадцать. Теперь он держал полбуханки хлеба и кусок маргарина.
- Русский солдат, бери!
Я вновь увидел его злые холодные глаза, его кривую усмешку, не обещавшую ничего хорошего.
Никогда дьявол еще не искушал меня так, как сейчас, когда я смотрел на этот хлеб и маргарин. Как хотелось есть! Но…
- Очень благодарен. Питания, которое я здесь получаю, мне вполне хватает.
Френцель уловил иронию, прозвучавшую в моих словах. Усмешка сползла с его сытого лица. Он задумчиво и в то же время с угрозой переспросил:
- Значит, не хочешь?
- Благодарю, я сыт.
Френцель судорожно сжал в руке плетку, но что-то удерживало его от того, чтобы ударить меня, как он это делал обычно раз по сто в день. Он стиснул зубы, резко повернулся и ушел.
Когда он скрылся из виду, ребята подбежали ко мне:
- Почему не взял?
- Ведь он тебя избить мог!
- Что избить! Убить!
- Ты бы и сам поел, и нас бы не обделил - дал бы по шматку…
Но другие говорили:
- Ты правильно сделал!
Я смотрел на моих товарищей, и сердце разрывалось на части. Хотелось сказать им: "Держитесь, ребята! Выше головы! Пусть враги чувствуют, что мы остаемся людьми".
Но они и так понимали меня. Без слов.
27 сентября
Прибыл очередной эшелон. Мы работали в северном лагере, немцы занимались новой партией лагерников, и наблюдение за нами было ослаблено. С лопатами в руках мы стояли и смотрели, что происходило в том лагере, где находилась "баня". Тишина, никакого движения. Вдруг раздался душераздирающий крик женщины, множества женщин, плач детей, крики "мама!". Скоро голоса людей смешались с гоготанием, всполошившихся гусей. Впоследствии мы узнали, что в том лагере держали триста гусей и во время работы "бани", их гоняли, чтобы своим гоготом гуси заглушали истошные крики людей.
Я стоял как парализованный. Испытывал ужас от беспомощности. Первый вывод - надо на что-то решиться.
Ко мне подошли Шлойме Лейтман и Борис Цыбульский, бледные, подавленные. Цыбульский сказал:
- Саша! Надо бежать отсюда. До леса двести метров. Немцы заняты. Охрану у ограды уложим топорами.
Я ответил:
- Нам, может, удастся бежать. А что будет с остальными? Их сразу расстреляют. Если бежать - то всем сразу. Чтобы здесь никого не осталось. Часть, безусловно, погибнет, но кто спасется - будет мстить.
- Ты прав, - согласился Цыбульский, - но откладывать надолго нельзя. Дело идет к зиме. На снегу остаются следы, и вообще зимой труднее находиться в лесу.
- Если вы мне доверяете, - сказал я, - ждите и молчите. Никому ни слова. Наступит время - скажу, что нужно делать.
Со многими из теперешних собиборовцев я был тесно связан еще по минскому лагерю. Особенно близко подружился я со Шлойме Лейтманом. Он мебельщик из Варшавы, коммунист, несколько лет сидел в польских тюрьмах. После нападения гитлеровской Германии на Польшу в 1939 году переехал в Минск. Невысокий, худой, с глубоко посаженными глазами. Обладал острым и подвижным умом и неимоверной внутренней энергией. Имел прекрасный подход к людям и мог влиять на них своим словом. В трудные минуты люди обращались за советом к нему.
В прошлом мы вместе уже обдумывали побег, чтобы найти дорогу к партизанам. Теперь же речь шла о массовом бегстве. Это более ответственно. Надо было все хорошо продумать и осторожно подготовить.
Прибытие советских военнопленных в Собибор вызвало у лагерников большой интерес. Здесь знали, что где-то идут бои с фашистами. И вот прибыли люди, правда, давно уже оторванные от фронтовых событий, но все-таки они принесли с собою их дыхание, боевой опыт. На нас смотрели с любопытством и надеждой, прислушивались к каждому нашему слову, понимали, что среди нас должны быть люди, которые смогут взять на себя инициативу действий.
Из бесед со старыми лагерниками и из моих собственных наблюдений я составил себе общее представление о внутреннем устройстве лагерей. Узнал, где находится оружейный склад, гараж, где размещены офицеры. Но меня интересовало главное: что предпринять, чтобы спастись.
28 сентября
Во время обеда к Шлойме Лейтману подошел Борух.
- Здравствуйте, как работается?
- Понемножку - как часы. Заводят, и они идут. Вот свисток на обед, надо готовиться.
- Подождите, мне надо поговорить с вашим товарищем.